Инженер остановился, пропуская шедший в сторону Куйбышева состав теплушек. Даже ветер и скорость не могли разогнать запах человеческой вони, пропитавшей вагоны. Заслоняясь, Зимонин поднес к лицу перчатки и почти с наслаждением вдохнул запах фабричной грязи. Мелькнул хвост состава, и инженер поднырнул под шлагбаумом, не дожидаясь, когда дежурный его поднимет. Он быстро прошел мимо низкой платформы, барака, заменявшего вокзал, бани-дезкамеры и влетел в толпу прибывших зэков, ожидавших очереди на осмотр перед бараком-больницей.

– Куда прешь не в черед? – пихнул его в грудь невысокий вохр, стоявший в тепле больницы.

– Врач у себя? – на выдохе жалко выдавил Зимонин.

– Прошу прощения, товарищ инженер. Не признал, – вытянулся по стойке смирно охранник. – Врач у себя, проводит осмотр этапа.

Зимонин кивнул, не спеша снял перчатки, шапку и развязал шарф, подождал, пока тепло проникнет в пальцы рук, после чего направился по коридору и открыл дверь без стука. В кабинете было натоплено, главный врач Игорь Шеин доставал из несессера неврологический молоточек. Перед ним на стуле сидел раздетый до трусов старый худощавый зэк с короткими седыми волосами, оба над чем-то смеялись.

– Саша, здорово, – еще улыбаясь, удивился неожиданному посетителю врач. – Ты по каким делам?

– Маркова разыскиваю, – кивнул головой на приветствие Зимонин. – Мне сказали, он к тебе направился.

– Как же, был, только разминулись, можно сказать. Залетел, как бешеный, упрашивал у его бабы роды принять, потом орать начал…

– Какой бабы?

– Откуда я знаю, кого еще этот центурион покрыл? Говорят, из заключенных…

– А куда он направился?

– В столовую, наверное, – взглянув на часы, предположил врач. – Обед скоро, только я здесь с этим дежурством застрял. У меня на Красной Глинке поспокойней, туда мало кто забирается. А тебе какой интерес до Маркова?

– Да бойцы его опять не работают, Берензон у них из-под носа доски прет…

– Слушай, – внезапно перебил Зимонина врач. – Говорят, Берензон армянский коньяк ждет, опять у машинистов наторговал. Увидишь его, возьми мне бутылочку, потом сочтемся.

– Ладно, – без энтузиазма пообещал инженер. – Пойду дальше искать.

Зимонин остановился в коридоре, надевая шарф, шапку и перчатки, как вдруг дверь внезапно открылась, и врач быстрым шепотом заговорил:

– Сегодня из города приехал чекист московский, будет интересоваться смертью Опарина и Чащина. Меня Берензон уже искал, чтоб я ему какую-то бумажку липовую подправил. Ты бы лучше не злил сейчас его своими досками…

– Думаешь, он к этому причастен?

Вместо ответа врач неестественно громко рассмеялся и, хлопнув инженера по плечу, громко напомнил про коньяк и снова исчез в кабинете.

Отпихнув зэка, собиравшегося войти следующим по очереди на осмотр, Зимонин протолкался через толпу и попал под порыв ледяного ветра. Зачем он бегает за Марковым? Главные инженеры других районов не то что на стройках, и в лагере не часто появляются. Приезжают принять объект или с внезапной проверкой, в штаб на собрание, и то не всегда, а только если Морозов председательствует, а так можно и заместителя прислать. Почему только Зимонину не все равно? Сначала ему было не все равно, потому что он был самым молодым специалистом, и надо было всем доказывать. Потом, когда начальник первого района слег с инфарктом и его непосредственным руководителем стал Чернецов, навалились обязанности. Потом появилась Зоя, и ему хотелось быть к ней ближе. А что сейчас заставляет Зимонина двигаться, когда хочется запереться в кабинете и не отвечать на звонки? И он опять не смог себе признаться, что бегать его заставляет страх. Он слышал, как руководители лагерных строек исчезают в этапных теплушках после решений сверху, он видел, что высокий пост не защищает от внутренних разборок, как случилось с Опариным и Чащиным, что бы с ними ни случилось. И он совсем не знает, как спастись от доноса, от суда военного времени, от бритвы по шее.

Погруженный в такие мысли, Зимонин услышал за спиной быстро приближавшиеся шаги. Слишком поздно для того, чтобы скрыться, времени осталось только на то, чтобы повернуться.

– Товарищ инженер, за вами не угонишься, – задыхался Валентинов – журналист «Сталинской стройки», цепная собачонка начальства, лающая на весь лагерь. – Мне надо задать вам несколько вопросов.

– Вы выбрали для этого неподходящий момент, товарищ Валентинов.

– Много времени это у нас не отнимет, – подстраиваясь под шаг Зимонина, говорил журналист. – Как вы справляетесь с обязанностями главного инженера первого района? У вас остаются силы заниматься вопросами лагеря? Или исключительно вопросами стройки?

– Я отчитываюсь только перед начальством, – грубо ответил Зимонин, не сбавляя темпа.

– А до общественности снизойти не желаете? Может, расскажете о питании в лагерной столовой? Расскажите, почему у вас самый завшивленный участок? Почему травм больше, чем у остальных?

– Чего вы от меня добиваетесь? – остановился Зимонин. – Вас кто-то ко мне подослал?

– Что значит чего?! – Маленький Валентинов, топорща усы, раскраснелся от бега или эмоций и с вызовом смотрел на инженера снизу вверх. – Я представитель печатного органа НКВД! И я требую от вас ответов!

– Пошел в жопу, – наклоняясь к нему, тихо сказал Зимонин и зашагал дальше.

Валентинов быстро вышел из оцепенения и, догнав инженера, схватил его за левую руку. Зимонин, словно по инерции, описал дугу и влепил мощный удар с правой в глаз журналиста. С Валентинова слетела шапка, он схватился за лицо, испуганно глядя здоровым правым глазом.

– Я этого так не оставлю. Вы, Зимонин, очень скоро обо всем пожалеете, – прошипел журналист и, подхватив с земли ушанку, почти бегом бросился в противоположную от инженера сторону.

Александр Константинович сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и посмотрел на правую перчатку так, будто рука ему не принадлежала. На морозе злость быстро испарялась, и он почувствовал, как холод забрался под тулуп – а до начальской столовой было еще минут двадцать пешком. Зимонин осмотрелся и свернул в ближайшие ворота завода. Он прошел в достроенный цех и наткнулся на толпу. Свет проникал тусклыми серыми полосами в узкие окошки под потолком, огромное пустое помещение, ждавшее прибытия станков, было забито зэками вперемежку с вольнонаемными. Вдоль кирпичных стен, покрытых инеем, стояли вохры с винтовками, а на входе инженеру отдал честь стрелок, державший на поводу овчарку. Зачем люди собрались, Зимонин не знал, но в толпе было теплее.

– Товарищи вольнонаемные рабочие, заключенные лагеря! – прогремел голос, отражаясь от стен.

Степан Андреевич Серов из политотдела, с огорчением узнал оратора Зимонин. Уйти уже нельзя. Заметят и возьмут на заметку.

– В течение ночи на 29 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах, – начал зачитывать с листа сводку Совинформбюро политработник. Зимонин закрыл глаза, но слова Степана Андреевича вернули его в цех. – Бойцы товарища Федюнинского за два дня боев на одном из участков Ленинградского фронта уничтожили четыре немецких танка, одиннадцать бронемашин и истребили свыше трехсот солдат и офицеров противника.

Мать Зимонина сейчас – в осажденном Ленинграде. Сможет ли инженер еще когда-нибудь ее увидеть? А сможет ли она еще увидеть своего сына? – неприятно развернулся вопрос в голове Зимонина.

После сводки Степан Андреевич привычно перешел на рельсы о трудовом фронте, возможности принести пользу Родине, исправлении. По рядам шел чуть слышный шепот о пропущенном обеде. Зимонин тоже почувствовал голод. Он обернулся и увидел, что охранник с овчаркой вышел покурить. Вохр натянул поводок вверх, поднося спичку к папиросе, и с удовольствием выпустил дым, застывший огромным облаком на морозе. «Ветер успокоился», – подумал инженер и хотел отвернуться, но вдруг собака резко натянула повод, а ее загривок ощетинился. Через двор наискосок бежала черная тощая ободранная кошка, с белой манишкой на груди, ставшей серой от грязи. Вохр усмехнулся и спустил собаку. Кошка прижала уши и, распластавшись на земле, медленно подняла правую лапу навстречу летевшему на нее псу. В последний момент кошка отскочила, но ее когти точно ударили овчарку по морде. Собака взвизгнула и закрутилась волчком. Все собравшиеся в цехе обернулись, глядя в дверной проем, оратор запнулся. Грязной кошки во дворе больше не было.