Ему потребовалось некоторое время, чтобы пересилить себя, затем он мягко толкнул ее локтем в бок. Вместо извинений он поцеловал ее, а она поцеловала его, поскольку голод решил, что они отдыхали достаточно долго. Как жить без губ Энтони, без плеч Энтони, без бедер Энтони, этих крепких и сильных мускулов, которые нельзя будет даже пощекотать, как жить с этим голодом? Без запаха Энтони, без голоса Энтони, без самоуверенного бесстыдства Энтони? Она рванула рубашку на его шее, укусила за плечо. Он вздрогнул, а у нее закружилась голова от страсти.

После она снова прислонилась к иве, а он положил голову ей на колени.

– Как ты собираешься там жить? Ты же не говоришь по-итальянски.

– Генуэзец говорит, латыни достаточно. Если это не так, мне будет только на руку. Тогда я, по крайней мере, не буду говорить глупости.

– Жаль, что я не говорю по-итальянски, – вырвалось у Фенеллы.

– Почему?

– Не знаю. Он звучит так красиво и непривычно. Похож на что-то, что мы придумывали в детстве, когда прятались за доком. Будто на его словах можно путешествовать, как на кораблях, – как мы мечтали.

Он взял ее руку, поцеловал ладонь и положил себе на грудь.

– Вы поэты, и ты, и Сильвестр. Если в моей дубовой голове останется пара слов на итальянском, я привезу их тебе, хорошо? – Его кожа под рубашкой была теплой и пульсировала.

– Сильвестр… Когда ты ему скажешь?

– Я хотел попросить об этом тебя.

– Ты не просто трус, Энтони Флетчер, ты самый жалкий трус во всей Англии.

– Ты и так это знаешь. – Его глаза искрились. – Сильвестр и без того страдает, как собака, тоскуя по своему ангелочку, сестре. Если он посмотрит на меня своим душераздирающим взглядом, мне что, сказать ему в лицо, что теперь уезжаю и я? На такое способно только чудовище.

– Ты и есть чудовище, любимый. Кроме того, ты оказался достаточно хладнокровен, чтобы сказать мне это в лицо.

– Ах, тебе… – произнес он и украдкой сорвал поцелуй с ее губ. – Ты привыкла к горестям.

Она ударила его по щеке, правда, недостаточно сильно, чтобы причинить боль. Но он все равно испугался. Нахмурил брови, коснулся ударенной щеки и сразу же схватился за волосы.

– А я-то думал, что нравлюсь тебе, Фенхель.

– Иногда, – вздохнула Фенелла, снова приняла поцелуй в качестве извинения и решительно, но очень нежно поцеловала его в ответ. – И о чем думало Небо, создавая тебя?

– Небо – ни о чем, сердце мое.

– Ты невыносим.

– Это тоже для тебя не внове. Скажи Сильвестру, что я напишу ему письмо, хорошо?

– Он порвет его на мелкие клочки, потому что не сможет сделать этого с тобой.

Энтони усмехнулся.

– Я не сомневаюсь. Но только после того, как прочтет его.

Дворец представлял собой роскошную безделушку, настоящую жемчужину из булыжника. Однако весь двор смеялся, что эта драгоценность принадлежит не королю Генриху, а его лорд-канцлеру, могущественному кардиналу Уолси, о котором поговаривали, будто он держит короля, а вместе с ним и всю страну. Каждый год кардинал приглашал придворных на банкет по случаю Троицы, и тот, кто обнаруживал свое имя в списке приглашенных, мог радоваться и считать, что что-то да значит при английском дворе.

В коридоре, ведущем в зал, стоял Роберт Маллах, граф Рипонский, и ждал, когда король промчится мимо него в развевающейся мантии. Вместе с ним ждал Томас Болейн, придворный, имевший заслуги на дипломатической службе и за это недавно принятый в орден Подвязки. В окна эркера барабанил дождь.

Роберт едва сдержал стон. «Над этим островом вечный дождь. Постоянно, даже в конце мая небо беспросветно серое».

– Я вас прекрасно понимаю, милорд Рипонский, – произнес Томас Болейн.

Его голос был неприятен Роберту, словно слизень на голой коже. Мужчина был подхалимом, но именно поэтому он ему сейчас и был нужен. В этом коридоре собирались люди, которые намеревались надоедать королю по поводу какого-нибудь дела, и Болейн будет как раз надоедать. Сам Роберт благодаря этому мог держаться в тени, сохраняя остатки собственного достоинства.

– Я вас действительно понимаю, – во второй раз произнес Болейн. – Боевым кораблям нужен уход, но к чему эта спешка, это рвение? Вы знаете, кого напоминаете мне? Простите, драгоценный, – одну из моих охотничьих собак, которая попробовала кровь и теперь без нее не может.

Роберт закусил губу. Болейн дурак, но его описание верно. Он попробовал кровь. Когда же это произошло? Когда-то на заре туманной юности, которую он тратил бездарно в болотистом графстве на побережье Йоркшира. Однажды утром, стоя на скале над бушующим морем, он осознал, что народ, к которому он принадлежит, торчит на жалком дождливом острове. Если он хочет когда-нибудь убраться отсюда, ему нужны корабли. В то холодное туманное утро, пребывая вдали от цивилизации, Роберт решил бежать из Йоркшира и позаботиться о том, чтобы у его страны были корабли. Не скорлупки, а корабли, которые сумеют выстоять в эти бурные времена.

И поэтому он стоял теперь здесь, в эркере, чувствуя себя униженным просителем. Хоть он и был графом, в жилах которого текла кровь норманнов, владел конным заводом, поставлявшим коней ко двору, но на его штанинах засохла грязь йоркширских болот. Если бы он появился на свет в каком-нибудь другом месте, например неподалеку от столицы, где хотя бы иногда бывает дуновение нового ветерка, его положение было бы совершенно иным. Ему никогда не пришлось бы так унижаться, чтобы получить полномочия, необходимые для выполнения его обязанностей. Он был смотрителем королевского флота, имел звучный титул, но зачем все это, если ему не была дарована власть принимать решения?

– Вы мне не ответите, милорд? – Болейн склонил голову набок, словно болонка. – Надеюсь, я не обидел вас своими словами.

– Нет, что вы, – ответил Роберт. – Просто я задумался.

– Задумались о расширении флота? Вы ведь ни о чем другом не думаете. Вам нужно жениться, драгоценный мой. Семья отвлекает, дает мужчине возможность самовыражения.

Ему хорошо было говорить. Семья самого Болейна состояла из двух дочерей и сына, которые совершенствовали свои хорошие манеры во Франции, пока не началась война. Если бы у Роберта был ребенок, он поступил бы точно так же. Зачем рожать ребенка, если он будет прозябать в йоркширской глуши? Детей у Роберта не было. Чтобы они появились, Роберту нужна была бы жена, а женщины, среди которых он мог выбирать, были островитянками, с болотной грязью на ногах.

– Я самовыражаюсь, создавая этой стране флот, которого она заслуживает, – ответил он Болейну. – С прошлого лета мы воюем с Францией. Вам не кажется, что, будучи союзниками императора, мы должны были бы предложить ему нечто большее, чем пара несчастных барж?

– Ну, вы и горазды преувеличивать, мой добрый друг! – натужно рассмеялся Болейн. – Вряд ли вы можете утверждать, что король Генрих не вкладывает деньги в судостроение. От отца ему досталось, если я не ошибаюсь, всего пять каракк. А сколько у нас есть сегодня? Тридцать точно!

– Тридцать две, – недовольно проворчал Роберт.

– Ну вот. И среди них есть такие роскошные корабли, как «Генри Грейс э’Дью», которому не приходится прятаться за имперскими кораблями.

– Да он и не смог бы – слишком много на нем надстроек. – Роберт судорожно сглотнул. То, что «Генри Грейс э’Дью», гордый королевский флагман, перегружен настолько, что с трудом держится на плаву, потому что была допущена ошибка в конструкции, ему объяснял какой-то безродный и невоспитанный сопляк, выросший в глуши калека, читавший корабли, как великие немецкие реформаторы – Библию. Роберт наблюдал за ним целый день и понял, что мальчишка ему нужен.

– Если переживешь войну, приезжай ко мне в Лондон, – сказал он ему. – На службе мне нужен парень, который знает, где у корабля перед, а где зад.