«Я приму вашу тень в качестве расписки».

«Я уже продал ее».

За Роджерсом захлопнулась дверь, Сэм застонал, и на этом кошмар кончился.

Где-то теперь его жена Ливи, где его дочки Клара, Джин и Сюзи? Какие сны снятся им? Является ли им он? Если да, то как? Где Орион, его брат? Недотепа, путаник, невезучий оптимист Орион. Сэм любил его. Где брат Генри, получивший такие тяжкие ожоги при взрыве парохода «Пенсильвания» и протянувший еще шесть мучительных дней в походном госпитале Мемфиса? Сэм был с ним, разделял его муки и видел, как его вынесли в палату для безнадежных.

Воскрешение восстановило обгорелую кожу Генри, но его душевных ран оно не залечит, как не залечило душевных ран Сэма.

А где тот несчастный проспиртованный бродяга, сгоревший во время пожара в тюрьме города Ганнибала? Сэму тогда было десять. Его разбудил набат, он побежал к тюрьме и увидел того человека — он держался за решетку и кричал, черный на фоне красного пламени. Судебного исполнителя никак не могли найти, а ключи от камеры были только у него. Несколько человек пытались высадить дубовую дверь, но безуспешно.

Незадолго до того как бродягу забрали, Сэм дал ему спичек раскурить трубку. От спички и загорелся соломенный тюфяк в камере. Сэм знал, что это он повинен в ужасной смерти бродяги. Если бы Сэм не пожалел его и не сбегал домой за спичками, бродяга был бы жив. Милосердный жест, минутное сочувствие — и он сгорел живьем.

Где Нина, внучка Сэма? Она родилась уже после его смерти, но Сэм узнал о ней от человека, который читал ее некролог в «Лос-Анджелес таймс» от 18 января 1966 года.

«ПОХОРОНЫ НИНЫ КЛЕМЕНС, ПОСЛЕДНЕГО ПОТОМКА МАРКА ТВЕНА».

У того парня была очень хорошая память, да и его интерес к Марку Твену помог ему запомнить некролог.

— Ей было пятьдесят пять; под вечер воскресенья ее нашли мертвой в комнате мотеля на Норт-Хайленд-авеню — номер двадцать, кажется. В комнате было полно пузырьков с лекарствами и бутылок со спиртным.

Записки не осталось, и назначили вскрытие, чтобы определить причину смерти. Результатов я не видел.

Она умерла через улицу от своего роскошного пентхауза с тремя спальнями в Хайленд-Тауэрс. Ее друзья сказали, что она часто селилась в мотеле на выходные, когда ей надоедало быть одной. В газете писали, что она почти всю жизнь провела в одиночестве. Она взяла фамилию Клеменс, когда развелась с художником Ратгерсом. Вышла она за него, кажется, в 1935 году, и брак продлился недолго. В газете сказано, что она была дочерью Клары Габрилович, вашей единственной дочери, — то есть единственной, оставшейся в живых. Клара вышла за некоего Жака Самоссуда после смерти своего первого мужа, то есть в 1935-м, кажется. Она была приверженкой христианской науки, как вам известно.

— Мне это неизвестно! — сказал Сэм.

Рассказчик, знавший, что Сэм был ярым противником христианской науки и написал памфлет о Мэри Бейкер-Эдди, ухмыльнулся:

— Думаете, она хотела этим насолить вам?

— Избавьте меня от вашего психоанализа, — сказал Сэм. — Клара боготворила меня. Как все мои дети.

— Короче, Клара умерла в 1962 году, а незадолго до этого дала разрешение опубликовать ваши неизданные «Письма на Землю».

— Неужто напечатали? И какая же последовала реакция?

— Книга хорошо продавалась. Но впечатление произвела довольно слабое. Никто не приходил в ярость и не заявлял, что это богохульство. Кстати, ваш «1601-й» тоже напечатали. В мои молодые годы его можно было достать только подпольным путем, но в конце 60-х годов он продавался повсюду.

Сэм потряс головой:

— И даже дети могли это купить?

— Купить нет, а прочесть — сколько угодно.

— Как же все изменилось!

— Все ваши вещи напечатаны — ну почти все. Еще в статье говорилось, что ваша внучка занималась как любительница живописью, пением и актерством. Она была также страстным фотографом и беспрестанно снимала своих друзей, барменов, официантов, даже прохожих на улице. Писала автобиографию «Одинокая жизнь» — название говорит само за себя. Бедняжка. Ее друзья говорили, что книга «весьма сумбурна», но местами в ней видны проблески вашего гения.

— Я всегда говорил, что мы с Ливи слишком большие сумасброды, чтобы иметь детей.

— Впрочем, от недостатка денег Нина не страдала. Она унаследовала капиталы своей матери — около восьмисот тысяч долларов. Все это выручка от продажи ваших книг. Перед смертью Нина стоила полтора миллиона долларов. И все же была несчастна и одинока. Что еще? Да. Тело отправили в Эльмиру, штат Нью-Йорк… «чтобы похоронить на семейном участке близ прославленного деда, чью фамилию она носила».

— Я за ее характер ответственности не несу, — сказал Сэм. — Это все Клара с Осипом.

— Но вы и ваша жена сформировали характеры ваших детей, — пожал плечами собеседник, — в том числе и Клары.

— Да, но мой характер сформировали мои родители. А их создали их родители. Что ж нам теперь, взвалить всю ответственность на Адама и Еву? Не выйдет — ведь их характеры создал Бог. Вот он пусть за все и отвечает.

— Я тоже верю в свободу воли, — сказал собеседник.

— Вот послушайте: «Когда первый живой атом зародился в огромном море Лаврентия, первый поступок этого первого атома привел ко второму поступку — так оно и шло на протяжении всех веков, и если проследить все шаг за шагом, можно доказать, что первый поступок первого живого атома привел неизбежно к тому, что я сейчас стою тут в своем кильте и разговариваю с вами». Это слегка перефразированная цитата из моего эссе «Что есть человек?». Что вы об этом думаете?

— Полная чушь.

— Вы ответили так, потому что это предопределено. Вы не могли ответить по-иному.

— Вы представляете собой печальный случай, мистер Клеменс, с позволения сказать.

— С позволения, без позволения — не сказать этого вы не могли. Скажите, кто вы были по профессии?

— Какое это имеет отношение к делу? — удивился тот. — Я занимался продажей недвижимости и много лет состоял в школьном комитете.

— Позвольте мне еще раз процитировать самого себя: «Сначала Бог создал идиотов — ради практики. Затем он создал школьные комитеты».

Сэм и сейчас ухмылялся, вспоминая, какое лицо сделалось у его собеседника.

Сэр сел в постели. Гвен все спала. Он зажег ночник и увидел на ее лице легкую улыбку. Гвен казалась по-детски невинной, но полные губы и округлая, почти полностью открытая грудь возбуждали Сэма.

Он хотел разбудить ее, но раздумал и надел кильт, накидку и высокую фуражку из рыбьей кожи. Взял сигару и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. В коридоре было тепло и горел яркий свет. В дальнем конце у запертой двери стояли двое вооруженных часовых и еще двое у лифта. Сэм закурил сигару и пошел к лифту. Поболтав минутку с часовыми, он вошел в кабину.

Он нажал кнопку с буквой «Р». Дверцы закрылись, но Сэм успел заметить, что часовой звонит в рубку предупредить, что Ла Боссо, Босс, едет Лифт миновал летную палубу «Г», где располагались офицерские каюты, прошел через круглые узкие помещения под мостиком и поднялся на верхний этаж надстройки. Последовала небольшая задержка — это офицер третьей вахты проверял кабину с помощью замкнутой телесистемы. Потом дверцы открылись, и Сэм оказался в рубке.

— Все в порядке, ребята. Это я решил насладиться бессонницей.

В рубке несли вахту трое. Ночной рулевой дымил большой сигарой, апатично глядя на приборы. Это Аканде Эрин, крепыш-дагомеец — он тридцать лет водил пароход в джунглях. Самый бессовестный лгун, известный Сэму, а Сэм был знаком с лгунами мирового класса. Третий помощник Калвин Крегар, шотландец, сорок лет прослуживший на австралийском каботажном судне. Мичман-десантник Диего Сантьяго, венесуэлец из семнадцатого века.

— Я только поглядеть, — сказал Сэм. — Занимайтесь своим делом.

Безоблачное небо светилось, точно подожженное великим пиротехником — Богом. Долина здесь была широка, и в мягком свете виднелись постройки и лодки на обоих берегах. За ними стояла густая тьма. В ней горели глаза нескольких сторожевых костров. Все, кроме них, спало. На холмах темнели деревья — гигантские стволы «железного» дерева вздымались там на тысячу футов в вышину из задушенных ими собратьев. Позади чернели горы. Звездный свет лежал на воде.