Он положил на прилавок две книги – два старых потрёпанных фолианта, переплетённых в кожу, с медными застёжками. Я осторожно открыла одну, перелистнула несколько ветхих страниц, испещрённых рукописной вязью. Да, очень старая книга. Древняя, как сама вечность. Некоторые страницы были переложены листочками бумаги, имевшими куда более современный вид. Все листочки были исписаны пометками. Я взяла один – и глазам не поверила. Это был почерк моего отца!

– Обе книги – трактаты по магии. Их передал мне мистер Гордон незадолго до своей смерти. Он сказал что-то вроде: некоторое знание, если прокричать его на площади, может привести за собой большое зло. Мистер Гордон собирался отдать мне ещё какие-то материалы, но после его смерти я ничего не нашёл. Помнишь ли ты что-нибудь об этом? Кто-нибудь навещал твоего отца во время болезни? О чём они говорили?

У меня заныло сердце. Я не любила вспоминать о своём детстве. Мама вышла за отца против воли семьи, дед прочил ей гораздо более выгодную партию. Маму он так и не простил. Иногда я думала, чем же папа так пленил мою аристократичную мать? Он был добрым, весёлым человеком с буйными рыжими кудрями и всегда неожиданными идеями, со своей знаменитой эксцентричностью и сорочьей коллекцией книг.

– Твой отец был учёным?

– О нет! Он даже не закончил Университет. Зато многие молодые люди, вхожие к нам в дом, потом в этот Университет поступили. Папа был энтузиастом, великим популяризатором науки. Он всегда чем-то увлекался. Полгода пытался доказать какую-то математическую гипотезу. Потом вдруг занялся археологией и древними языками, изучал кельтбер, годейль, чуть не утащил маму на раскопки в Пустоши, но она вовремя сообщила, что беременна. Раскопки тут же были забыты, так как без жены он бы никуда не поехал. Они с мамой не могли расстаться даже на неделю. Они были очень счастливы, – прошептала я, – вернее, мы втроём были очень счастливы.

– А потом случилась та эпидемия, да? Тиф…

– Незадолго до этого мы сняли дом в Илсбери. Думаю, отец надеялся, что мама помирится с родственниками. Он видел, как тяжело она переживала разрыв. Но отношения с нами поддерживала только тётя Роуз, мамина старшая сестра. Дедушка нас и знать не хотел.

– Когда люди начали заболевать один за другим, папа всем старался помочь… Он советовал держать больного в постели, побольше поить и давать только лёгкую пищу, а лучше молоко. По его совету мы окуривали комнаты чёрным дёгтем, жевали ирный корень… Думаю, это помогло, ведь почти никто из наших не заболел… кроме самого папы. Мама пережила его всего на полгода…

«И то эти полгода она прожила как тень, – подумала я. – Ничего её уже не интересовало. Даже я».

– К вам приходил кто-нибудь незадолго до смерти мистера Гордона?

– Мало кто. Папин нотариус, например. Но он точно не стал бы вести беседы о магии. Из всех разновидностей волшебства его интересовала разве что магия денег, – усмехнулась я.

– Доктор Джонс заходил, конечно же. В тот год мы не очень-то соблюдали правила вежливости насчёт визитов. Все боялись заразиться. Был ещё кто-то… – я наморщила лоб в усилии вспомнить.

– Не спеши, Элизабет.

Иннелин взял меня за руку. Его тёмные глаза смотрели прямо в мои, притягивали, завораживали.

– Ты всё вспомнишь… Тебе восемь лет, тебя не слишком интересуют дела и разговоры взрослых… Что ты видишь?

– Я сижу на кушетке в коридоре. Меня никто не замечает, все заняты. Когда папа заболел, он запретил нам входить к нему в комнату. Я по нему скучаю, поэтому подбираюсь ближе и прислушиваюсь, что он там делает. Иногда он вслух комментирует прочитанное, иногда – очень редко – у него бывают посетители. Вот опять кто-то идёт… Какая-то леди…

– Женщина? Ты уверена? – насторожился Иннелин.

– Я помню её платье. Юбки прошелестели мимо меня – скользкий, шуршащий шёлк. Это кто-то из папиных знакомых. Она здоровается, он называет её по имени… да, их разговор касается магии… и книг. Она говорит: «Я надеюсь, мы скоро это уладим». Это была миссис Скорп! – вздрогнула я, словно очнувшись.

– Ты уверена?

– Она была в шёлковом платье. Больше никто из наших дам не носит шёлковых платьев для визитов – это непрактично. А миссис Скорп любила шёлк. Наши горничные болтали, что у неё даже ночные рубашки шёлковые, что уж совсем неподобающе для леди! Выпалив это, я тут же смутилась. Боже, что я несу! Это всё альвийское чародейство, однозначно.

– Как опасно, оказывается, иметь горничных, – пробормотал Иннелин. – А ещё что-нибудь помнишь?

– Да, отец назвал её «мисс Эвелин». Но важно не это, – мне вдруг стало жутко, ночная темнота, чётко очерченная кругом лампы, показалась настороженной и опасной. – Миссис Эвелин Скорп умерла два года назад.

– Жизнь – это бесценный дар Господа… – произнёс преподобный мистер Брандт, глава нашего прихода.

На похороны Пенни пришли многие, девушку в городе любили. Пока священник произносил положенные слова, мы стояли, подавленные, под мелко моросящим дождём. Начало октября запомнилось мне сплошной синевой и золотом, но со вчерашнего дня небо затянуло хмарью, и ветер бесцельно гонял по нему серые клочья облаков. Будто даже солнце в своей печали отвернулось от нас. Мы стояли тихо, только негромко причитала мать Пенни, поддерживаемая двумя подругами. Слева от неё сбились в стайку несколько юных девушек, похожих на ласточек в своих тёмных платьях. Питер Уэст, жених Пенни, старался придать себе независимый вид, но его руки в карманах сжимались в кулаки. Мистер Беккер, инспектор полиции, держался в задних рядах, изредка бросая на людей изучающий острый взгляд.

Иннелин стоял чуть в стороне, резкий и чужой, похожий на тонкий смертоносный клинок. Я старалась держаться к нему поближе. Люди аккуратно обходили нас, робко кивая хокермену. Меня не замечали, будто чуждая сила альва накрыла и меня. Впрочем, сейчас меня мало волновало всеобщее отчуждение. Горло будто стянуло обручем, душила несправедливость. Этого не должно было случиться! Пенни, такая молодая, такая хорошенькая, полная жизни – и эти похороны, крышка гроба над маленьким восковым лицом, точный разрез могилы в красноватой глине.

– … Истинно говорю вам: простятся человеку все грехи его. Все его грехи, – со значением произнёс священник.

В книгах часто изображали, как убийца, не выдержав угрызений совести, с воплями кидается на гроб и признается в содеянном. Сегодня ничего такого не случилось. Если некто и пришёл полюбоваться на дело своих рук, он никак себя не обнаружил. Может быть, поэтому мы все опасались смотреть друг другу в глаза. Боялись увидеть чудовище среди хорошо знакомых лиц.

***

Несколько дней после похорон я не могла найти себе места. Обычно долгая хорошая прогулка в лесу помогала восстановить душевное равновесие, но не в этот раз. Странно, что лишь несколько дней назад осенняя природа казалась мне сонной и золотисто-безмятежной. Сейчас лес, казалось, пылал протестующим пламенем, а вон то дуплистое дерево будто замерло в немом крике, протягивая к небу изломанные ветви. Тропинка вывела меня к реке. Неподалёку, на излучине, виднелись развалины заброшенной мельницы. За деревьями мелькнула чья-то чёрная тень. Не успев испугаться всерьёз, я узнала мистера Скорпа. Его сопровождали двое людей, похожих на охранников.

По городу ходили слухи, что наш мэр после того июльского убийства потихоньку начал окружать себя охраной и отныне появлялся на людях только в сопровождении крепких молодых ребят. С лёгкой руки Кэтрин мы прозвали их «скорпионами». Было видно, что парням нравится эта работа, и к делу они относятся серьёзно.

– Лучше бы вам не гулять в одиночестве, мисс Гордон, – серьёзно сказал мэр. – К сожалению, мы все должны подчиняться обстоятельствам и соблюдать осторожность. Надеюсь, что это ненадолго.

В его голосе слышалась досада, что какой-то убийца осмелился нарушить образцовый порядок в Илсбери. Мы пошли рядом, мистер Скорп держался чуть впереди.