Там тоже предупредили:
— Главное — не «наследить». «Языка» брать с умом, не хвататься за первого попавшего фрица.
— Если притащите генерала, в обиде не будем, — пошутил кто-то из работников штаба.
— Генерала не генерала, а хотя бы толкового ефрейтора.
Из показаний пленных стало известно, что вчера основные ударные силы гитлеровцы стягивали в район станции.
Надо уточнить, чтобы дать летчикам безошибочные координаты…
Известие о том, что в бою будет участвовать авиация, чрезвычайно обрадовало Байду.
Как и предполагал Антон, вся тридцатая застава вызвалась идти в разведку. Отобрал троих: Нурмухаметова, Иванова и Хромцова. Тагир, сдавая старшине документы, долго копался в сумке, наконец достал измятый листочек, распрямил его на колене и подошел к Байде.
— Вот, товарищ комиссар… Хотел рекомендацию просить, а теперь и не знаю… Может, не вернусь…
— Это как же понимать — не вернусь? Такого права тебе никто не давал!
— Что-то я не слышал, чтобы война о правах спрашивала. Где война, там и смерть рядом бродит.
— А ты не думай о смерти! С такими думками, дорогой Тагир, до победы не дотянем. А мы еще должны с тобой нашу границу восстанавливать. Обязательно!
— Это точно, товарищ комиссар, и не о смерти я думаю, а о том. что если уж умирать, то настоящим человеком… Коммунистом!
— Правильно, сержант! И рекомендацию тебе мы с капитаном дадим. А заявление оставь у парторга и считай себя коммунистом.
Тут же заявления о приеме в партию написали Иванов и Хромцов.
Когда все было готово, Байда заглянул к брату: решил взять кое-кого из земляков. У Евгения застал Машу и Коняева. Измученная всем пережитым, Маша коротко повторила Антону свой рассказ.
— Вот и собираюсь пробраться с ними в село, — сказал Евгений.
— Никуда ты не пойдешь, товарищ командир батальона. Со мной пойдут, за тем и пришел.
За внешней грубостью и резкостью братья старались скрыть свою боль и тревогу. Суровая действительность детских и юношеских лет не приучила их к нежностям. Но когда разведчики вытянулись цепочкой за Машей. Антон приотстал, горячо обнял брата, постарался успокоить:
— Не тужи, брат, завтра вызволим Аннушку… И Барышники не уйдут от нас. Под землей сыщем…
— Только не лезь ты, ради бога, на рожон! Пойми — нам сейчас выстоять надо, это главное, а все остальное будет. Не на такой закваске мы строили жизнь, чтобы сковырнуть все с налета…
Шли по неглубокому, поросшему кустарником оврагу, отделявшему в дореволюционные времена земли помещика Фризина от крестьянских наделов. Вот слева, к югу, уже чувствуется сырость — здесь начинается поросшая шелюгой лощина, а дальше — пруды. Изредка над селом и в районе станции тишину нарушают автоматные и пулеметные очереди. Непривычная к фронтовой обстановке, Маша каждый раз вздрагивает и пугливо втягивает голову в плечи. Ей кажется, что все пули летят сюда, в овраг, и в первую очередь в ее мужа «И куда ему, такому, в разведку соваться? Торчит, как элеватор…» Ей даже обидно стало, что Данила не в меру вырос, будто он сам захотел этого…
Коняев тоже беспокоился. Когда Маша заявила в батальоне, что должна возвратиться в село, чтобы спасти спрятанного в сушилке красноармейца, побоялся пускать одну, сам вызвался помочь ей. А повернулось по-иному…
«И совсем это не женское дело», — подумал и, приблизившись к Байде, зашептал:
— Слышь, Антон… Мы с Машей здесь свернем…
— Нет, Маша сама пойдет, я ей все объяснил, а ты с нами. Может, «языка» придется на плечах тащить, вот и пригодится твоя сила… — пошутил Байда и серьезно добавил: — Женщине одной безопаснее. Нарвется на патрулей— скажет, что к матери холила.
Постояли, проследили, как легкой тенью скользнула Маша через лощину и скрылась среди уцелевших деревьев, а потом двинулись дальше. Против крайних домиков Дурынкина хутора овраг упирался в шоссейную дорогу на Днепропетровск. Залегли. Противник, видимо, порядком измотался в боях, отдыхал, лишь в районе станции слышны были людской говор, шум машин. Какие-то передвижения совершали механизированные части. Надо было подобраться ближе, и Байда послал Иванова и Тагира разведать дорогу. Те тут же исчезли и через несколько минут так же неслышно появились в овраге.
— Дорога свободна, товарищ комиссар, но вот немного в стороне крытая машина стоит. И часовой около нее зевает. Что-то она понравилась мне, эта машина. А вдруг там генерал отдыхает! Можно познакомиться с ним? — докладывал Байде Иванов.
— Что ж, попробуем познакомиться, ведите.
Распластавшись на земле, разведчики переползли шоссе и опустились в небольшую балочку. Невдалеке, действительно, стояла машина. Часовой обошел ее вокруг, что-то напевая, и присел на буфер.
— Еще и поет, как будто в своем хаузе расположился, — не сдержался Иванов.
— Спокойно… Данька, приготовься. Попробуем угнать машину. Иванов и Нурмухаметов, снять часового, проверить кабину шофера…
Решение возникло мгновенно. Коняев недовольно крякнул, мыслями он был с Машей. Однако смолчал. А Иванов и Тагир уже подбирались к часовому…
Когда Байда подбежал к машине и рванул на себя заднюю дверцу, послышался окрик:
— Вер ист да? (Кто там?)
В следующее мгновение молодой, но уже лысоватый гауптман (капитан), откинувшись на какой-то ящик, пытался достать из кобуры пистолет, но направленный в грудь автомат Байды парализовал его действия, лишь дрожащие руки сами, без команды, поползли вверх. По примеру своего командира что-то писавший при свете маленькой лампочки обер-ефрейтор тоже поднял руки. Вскочивший вслед за Байдой Иванов обезоружил и связал немцев. Все произошло так неожиданно и быстро для хозяев машины, что они не могли опомниться и бессмысленно пялили глаза на зеленые фуражки, беззвучно шевеля губами. Наконец обер-ефрейтор судорожно глотнул воздух и заговорил по-русски:
— Я не солдат… И вы не имеете права… Я историк… Кандидат наук…
— Молчать, фриц, а то сразу станешь кандидатом в покойники… — оборвал его Иванов, пригрозив автоматом.
А Коняев уже завел мотор. Чтобы не оставлять следов, труп часового втащили в машину.
— Иванов и Хромцов! — спрыгнув на землю, тихо позвал Байда — Пленных немедленно прямо к генералу Кузнецову… Данька, трогай вдоль оврага… В случае чего — бросайте машину и тащите так…
Не зажигая фар, Коняев медленно повел машину. Шум мотора еле различался и терялся в общем шуме около станции.
— Что оно значит — «кандидат»? В генералы что ли? — спросил Тагир.
— В придачу с капитаном и полевой рацией будет, пожалуй, повыше генерала.
По тону комиссара Нурмухаметов понял, что тот шутит. А ему очень хотелось хоть раз заполучить генерала!
— А теперь пойдем, поищем генерала. Ты, я вижу, большой охотник до них, — тем же тоном продолжал Байда, осторожно продвигаясь по направлению к станции.
Плененный обер-ефрейтор действительно оказался кандидатом исторических наук. Вместе со своим начальником Макс Нейманн сочинял листовки для советских войск и местного населения. Одна из них осталась в машине, оборванная на полуслове. «Слушай, русский офицер и солдат! Ваше сопротивление бессмысленно. Франция стала на колени перед фюрером после трех выстрелов. Войска великой Германии уже окружили Москву, Ленинград, Киев. Советы пали, и ничто их не спасет. Мы несем вам освобождение и новый пор…» На этом ефрейтор закончил свою деятельность во славу великой Германии…
5
Маша осторожно пробиралась в село знакомыми тропками и чем дальше шла, тем тревожнее становилось на душе. Знакомые сады, хаты, с детства исхоженные стежки, такие милые, приветливые раньше, сейчас пугали таинственной неизвестностью. Трудно свыкнуться с мыслью, что по родной земле приходится ходить с опаской, прятаться, словно воровка, бояться встречи с родным отцом, братом.
Вот и к своему дому идет крадучись, прячась в тени деревьев. Дверь в сени почему-то открыта настежь. Прислушалась, шагнула в черный провал, шепотом позвала свекровь:
