И они встретились. В первые минуты словно оцепенели, еще не веря своим глазам. Первой опомнилась Ванда. Отстранив пограничника, она бросилась к Недоле.

— Янек! Мой Янек! Скорее туда! Они убьют Болеслава!

Давно ожидаемая, выстраданная в мечтах и все же неожиданная встреча на какое-то время парализовала волю молодого человека, он стоял растерянный.

— Что же ты молчишь? Скажи этим жолнерам, ты же знаешь, что он всегда был их другом…

Она захлебывалась от возбуждения, от тревоги за судьбу брата и говорила так быстро на своем родном языке, что пограничники не поняли ни одного слова. Ванде казалось, что ее храбрый Янек все может сделать для спасения брата, стоит лишь объяснить «этим жолнерам», какой он хороший и как любит ее.

Слушая доклад старшего наряда, командиры с удивлением рассматривали странную шумливую девушку и молчаливого юношу в польской военной форме. По поведению Недоли Байда догадался, что это и есть Ванда, а юноша — ее брат.

«Почему же они так волнуются?» — подумал Антон, собираясь выяснить, что случилось, но не успел: во двор заставы въехала машина, из нее вышли комиссар Шумилов и знакомый комбриг, командир армейского соединения. И все направились в служебное помещение. Ванда растерянно посмотрела вслед, глаза ее потухли, лицо обмякло. Вцепившись руками в Недолю, девушка громко разрыдалась.

Пока Попович и Недоля ее успокаивали, в кабинете начальника заставы происходил необычный разговор.

Решение Советского правительства об освобождении западных областей Украины и Белоруссии не могло не порадовать пограничников.

Комбриг предупредил:

— Завтра в четыре ноль-ноль дивизия переходит Збруч и движется на Тернополь — Львов. К этому времени снять на своем участке наряды и создать разведгруппы, чтобы нам избежать возможных неприятностей с польской пограничной стражей. Есть сведения, что в Ольховом находится стрелковый полк. Столкновение с ним нежелательно.

— Разрешите, товарищ комбриг! У нас много беженцев, есть и оттуда. Только что задержан военврач. Если не ошибаюсь, он из Ольхового, — доложил Кольцов. — Можно позвать?

— Пригласите…

Попович рассказал о событиях в Ольховом, о положении в полку. Не верить ему не было оснований. Польская армия доживала последние дни. И комбриг принял решение.

— Итак, вы создаете две группы, одна займется пограничной стражей, другая — в Ольховое…

— И запомните… — вмешался Шумилов. — Никаких вооруженных столкновений! Мы не собираемся воевать. Ваша задача — разведать обстановку и предупредить части при подходе, а там найдем общий язык с польскими солдатами. Они поймут…

Комбриг торопился. Взглянув на часы, предупредил:

— Итак, в четыре мы переходим Збруч. Сверьте часы… Сейчас шестнадцать тридцать, в вашем распоряжении почти полсуток. Надеюсь, успеете… Да, с этим врачом. Думаю, его можно использовать для переговоров с Ольховатским гарнизоном! Но это вы решите с комиссаром…

Шумилов остался на заставе, объяснил дальнейшую задачу. Вслед за дивизией весь погранотряд передислоцируется на границу с Румынией по Днестру. Он указал фланги заставы на карте.

— Только пройдут части наших войск, немедленно закрывайте границу. Учтите: в Ольховом будет нелегко, там брод через Днестр, шоссейная и железная дороги, много сомнительных людей устремится в Румынию. Надо действовать осторожно и тактично, ни в коем случае не забывать, что мы не завоеватели. Мы только освобождаем наши исконные земли. Имущество заставы пока передать председателю сельсовета. Ясно? Вот и действуй, солдат, — отпустил он Кольцова. — А мы с политруком еще побеседуем…

Кольцов занялся формированием групп, а Шумилов тем временем знакомил Вайду с правительственной инструкцией, вручил ему удостоверение Президиума Верховного Совета УССР.

— Учтите, Антон Савельевич, в Ольховом вы не только пограничник, но и представитель Советской власти, уполномоченный Верховным Советом создать народные комитеты в освобожденных селениях. Здесь нужна гибкая дипломатия. Понятно?

— Понятно, товарищ комиссар.

Шумилов уехал. Тимощенко, Денисенко и Великжанов вышли на границу снимать наряды. И с наступлением темноты бойцы начали сходиться на заставу. За три года совместной службы не было случая, чтобы вот так все вместе ужинали или обедали за одним столом. Какое-то тревожное настроение овладело ребятами.

— Что ж это получается? — переговаривались между собой вполголоса — Ведь мы открыли границу!

И только после ужина на коротком собрании Кольцов объяснил обстановку и дальнейшие задачи.

Пригласили председателя сельсовета. Когда ему предложили принять хозяйство и подписать акт, он все понял.

— Раз такой поворот, акт подпишу, и хозяйство будет в полной сохранности, но и я с вами…

— А кто же Лугинами будет командовать? Нет, Симон Сергеевич. Не Кравецкого же оставлять на хозяйстве…

— Так вы хоть Ванюшку возьмите… Беда там случилась с братом этой девушки. Видите, как убивается…

— Их возьмем. И врача этого. С группой политрука пойдут…

Узнав об этом, Недоля прибежал к Байде:

— Товарищ командир! Я знаю там все ходы и выходы, мы с Вандой сейчас же туда двинемся и до вашего прихода все разведаем…

— Вы вот что, товарищ Недоля, — вдруг непривычно строгим тоном оборвал его политрук, — без моего разрешения ни шагу! Понятно? Выступаем все вместе…

Ровно в два ноль-ноль группа Кольцова бесшумно, как привыкли ходить пограничники, двинулась на правобережье, а Байда и Тимощенко, усадив своих бойцов на эмтеэсовские машины, взяли направление на Ольховое.

«Прощайте, Лугины… Свидимся ли когда?» — думали ребята, покидая село, с которым за три года так много пережили…

Сотрудничая с немцами, поручик Морочило не задумывался над тем, как можно назвать его отношение к своему народу. Ведь красные, был убежден Морочило, против которых борются абвер и двуйка, являются врагами Польши. Об этом открыто говорят в Варшаве государственные деятели. Уж кому-кому, а маршалу Рыдз-Смиглы можно верить. «С немцами мы рискуем потерять свою свободу, а с русскими мы потеряем свою душу…» — сказал главнокомандующий.

Хорошо сказал. Он, Морочило, не хочет, чтобы его отчизна потеряла душу. Поэтому, выполняя задания Штольце, а потом Шмитца, уверял себя в том, что работает во имя спасения польской души. И совесть не тревожила его. А что касается личной свободы, то, имея такого хозяина как абвер, нечего беспокоиться…

Но вот началась война. Смятение охватило поручика: немецкие танки, орудия, самолеты обрушились не только на свободу страны — они уничтожают тысячи людей, разрушают города и села, рвут в клочья тело Польши. Что же теперь будет с ее душой?

Мечется поручик с оперативной группой по своему участку. В Ольховом попали под бомбежку и не успели предотвратить бегство многих бунтовщиков. Куда они могли бежать? Ясно — на восточную границу. Спешно выехали в Лугины, в имение Кравецкого.

Появление советских пограничников на польском кордоне не было для стражи неожиданностью. Противоречивые приказы, панические слухи о событиях на западе страны, массовое бегство населения на восток — все это захлестнуло нового начальника кордона, и он без единого выстрела сложил перед Кольцовым оружие. А что иное можно было предпринять в этой несусветной путанице?

— Теперь к Кравецкому! — торопил Голота. — Он должен ответить за кровь Миколы и его родителей…

— Отставить, Симон Сергеевич! — охладил его пыл Кольцов.

Однако бой пришлось принять. Прибывшая с Морочило группа жандармов встретила пограничников беспорядочной стрельбой, но вскоре рассеялась, не причинив никакого вреда. Голота с обнаженным клинком все порывался в дом помещика: слишком много обид накопилось у старого конника.

— Спокойно, Симон Сергеевич. Мы пришли сюда не как мстители, а для освобождения кровных братьев. Так что вложи свей клинок в ножны.

— А собаку Дахно тоже прикажете считать кровным братом? Ну нет! Он не уйдет от справедливой кары! Скорее в Ольховое!