Внезапно Мэдди пришла в голову новая, взбудоражившая ее мысль, она села на кровати и выпрямилась.

– Они ведь здесь называют полицию «полицией», правда? Или здесь есть какое-то другое, специальное слово?

– Тихо, Мэдди, – с ласковой настойчивостью прошептала Фэй, мягко накрывая сжавшиеся в напряжении губы дочери ладонью. Она смотрела на взволнованное личико девочки и снова, в сотый раз, прокляла себя за то, что позволила уничтожить столько лет их жизни. Будь проклят Роб! Мало того, что он превратил ее жизнь в ад, так он еще сделал невыносимой жизнь ее детей.

Мэдди внезапно крепко обняла мать, а Фэй, захваченная врасплох, невольно подумала о том, кто же из них двоих больше нуждался в объятиях и утешении. Она с трудом сдерживала слезы. И как только она могла позволить случиться тому, чтобы ее обожаемые дети почувствовали себя такими несчастными и напуганными? С той стороны, где стояла кровать Тома, раздались горькие всхлипывания.

– Тише, тише, малыш, – прошептала она, поспешив к кровати сына и целуя его в мокрые от слез щеки. Он тут же крепко обхватил ее шею руками. Фэй прижала его к себе, ощущая, как содрогается в рыданиях его худенькое тельце, как напряжено его личико, уткнувшееся ей в плечо. О боже! Ее бедный, милый тихий мальчик!

– Все не так плохо, как ты думаешь, – сказала она, стараясь придать своему голосу беззаботность, которой давно уже не чувствовала. Она потормошила сына, дразня и щекоча его. – Нет причин для беспокойства. И вообще, беспокоиться – это моя привилегия. – Напряжение в комнате ощутимо уменьшилось, когда она снова уложила сына и накрыла его одеялом. – Объявляю условия нашего договора. Мы будем здесь счастливы. И я не буду больше переживать и беспокоиться, если вы сами не будете ни о чем тревожиться. Идет?

– Идет! – ответила Мэдди за обоих. Фэй была вознаграждена за все свои старания милыми улыбками на детских личиках. Улыбками, которые, тем не менее, не отразились в их глазах!

Фэй прекрасно понимала, что убеждать себя не беспокоиться, – это все равно что приказывать солнцу не вставать утром или не заходить вечером. Как мать, она не могла не переживать и не волноваться обо всем, что касалось ее детей. Она нервничала, когда они вовремя не возвращались от друзей, и о том, кто такие эти самые друзья, она тоже тревожилась. В школе она в первую очередь изучала всех детей, а затем буквально сканировала лица всех взрослых, которые появлялись в школьных коридорах или в школьном дворе. Каждое утро она напоминала своим малышам, чтобы они не заговаривали с незнакомцами, и каждый вечер проверяла, закрыты ли наглухо все окна, заперты ли все замки и включена ли сигнализация.

А затем, стоило ей, прислушавшись к советам друзей, немного расслабиться, как ее худшие страхи тут же реализовались. Роб попытался похитить у нее детей. И после этого она поклялась себе, что больше никогда не позволит себе потерять бдительность.

Она поцеловала напоследок своих ненаглядных детишек, а потом еще раз проверила запоры на окнах. Фэй задержалась в дверях и еще раз оглядела детей: они устраивались в постелях, шумно зевали и желали ей спокойной ночи. Они были всего лишь маленькими детьми, и их жизнь должна быть беззаботной.

Недопустимо, чтобы они чувствовали себя встревоженными и напуганными.

– Спокойной вам ночи, приятного сна. – Она погасила верхний свет и зажгла в углу ночник, засветившийся приглушенным зеленым светом. Еще раз бросив взгляд на детей, уютно свернувшихся в своих постелях, она тихо поклялась: – Я никогда не позволю ничему и никому причинить вам вред. Никогда!

– Извините за беспокойство, доктор Грэхем…

Джек Грэхем удивленно моргнул, с трудом осознавая, что кто-то называет его по имени. Его внезапно охватил приступ раздражения. Только не сейчас, думал он. Не надо меня беспокоить.

– Доктор Грэхем?

Обреченно вздохнув, Джек бросил ручку на стол, вытер лоб ладонью и посмотрел на молодого ассистента, который мялся у его стола, сгорая от нетерпения. Вот черт, весь ход мыслей ученого был нарушен. А ему казалось, что он уже вплотную подошел к решению никак не дававшегося ему уравнения…

– Да, Роберт, в чем дело? – Его резкий голос был напряженным, как натянутая стальная проволока.

Аспирант смущенно кашлянул, переступил с одной ноги на другую и робко протянул Джеку большой белый конверт, словно в знак перемирия. Все в лаборатории были в курсе, что доктор Грэхем терпеть не мог, если его беспокоили, когда он работал в кабинете, и если кто-то и попадался под горячую руку, пленных он не брал.

– Только что пришло на ваше имя. Ой, – добавил ассистент поспешно, стараясь погасить огонь, пылающий в глазах доктора Грэхема. – Вы же хотели, чтобы вам сообщили, когда соберутся заливать жидкий водород, чтобы охладить магнит. Так вот, думаю, все уже готово. Я имею в виду, в камере. – Он нервно сглотнул и поспешно добавил: – Сэр.

– Дело за тобой, Джек, – произнес доктор Ирвинг Фолк, директор лаборатории, заглянув в дверь. – Ты проверил контакты датчиков? Мы уже начинаем.

Плечи ассистента опустились – он явно расслабился от такого подкрепления.

– Да, спасибо, Ирвинг, – ответил Джек, и старое плетеное кресло заскрипело, когда он откинулся на спинку. – И вам спасибо, Роберт.

Ассистент радостно кивнул и опрометью бросился в лабораторию к смотровому окну большой стальной вакуумной камеры, используемой для испытания космических аппаратов. Камера сверкала в искусственном освещении лаборатории, словно серебряная пуля. А доктор Грэхем в этой лаборатории играл роль одинокого рейнджера, искателя приключений, лихого наемника, единственного, кто может решить сложную проблему, неподвластную остальным.

– Не верю глазам своим, старик, неужели в обратном адресе указано «ЦЕРН»?[3] – спросил Ирвинг. Несмотря на демократичный вид – джинсы и тенниску под белым лабораторным халатом, – вся манера поведения директора лаборатории свидетельствовала о его принадлежности к британскому высшему классу. На самом деле, у него был титул барона или лорда – Джек так и не смог разобраться в сложной иерархии английской аристократии.

– Точно, – ответил Джек, надрывая конверт. Он вытащил письмо и быстро пробежал его глазами.

– Ну, и что там? Что-то под грифом «совершенно секретно» или все же нам, простым смертным, можно удовлетворить свое любопытство?

Джек передал ему письмо и наблюдал, как по мере чтения письма на лице Ирвинга появляется выражение интереса, радости, а затем легкой зависти, что говорило о том, что ничто человеческое ему не чуждо.

– Значит, в ЦЕРНе мечтают тебя заполучить? Потрясающе! Ты же понимаешь, это великолепные перспективы. Однако, как все сейчас быстро делается. Ну, что сказать – можно считать, твое будущее обеспечено. Хотя в этом случае наша лаборатория многое теряет. Не думаю, что теперь мы можем надеяться уговорить тебя остаться работать в институте.

В глубине души Джек испытывал удовлетворение. Но вовсе не из-за предложения престижной работы, а потому, что мечтал присутствовать при обнаружении t-кварка, единственного из шести видов кварков, который еще оставался загадкой. Он проработал несколько лет в Национальной лаборатории ускорителей Ферми в Иллинойсе, как раз в то время, когда научное соперничество между ЦЕРНом и Лабораторией Ферми достигло наивысшего накала. Однако с тех пор финансирование лаборатории сократилось, и эпицентр научных исследований теперь находился в Швейцарии, в Женеве. А теперь Джек вдруг получает предложение там работать. Его просто захлестывали противоречивые чувства. Больше всего на свете он любил разгадывать загадки и решать сложные задачи, а t-кварк являлся главным фрагментом сложнейшей головоломки современной науки, разгадав которую можно было вплотную подойти к созданию Теории Великого объединения[4].

Он поднял голову и улыбнулся Ирвингу, когда вдруг уголком глаз заметил какое-то оживленное движение у смотрового окна камеры. Аспирант Роберт стремглав вбежал в камеру, а остальные сотрудники лаборатории прильнули к окошку. Джек посмотрел, что происходит в камере, и увидел, что находившийся там лаборант в белом фартуке, плотных перчатках и маске развел руками и, пошатываясь, начал отступать назад неуверенными шагами.