Алиса Мак-Эвой переставляла книги на полках над старым микрофильмирующим аппаратом. Было что-то гипнотическое в ее волосах, сейчас заплетенных в толстую косу. Нет, назвать ее рыжей было бы неверно. Ее волосы имели цвет зрелой пшеницы. Я наблюдал за тем, как колышется эта коса в такт ее движениям, и мог уловить едва слышимый звук, с каким мои легкие исторгали воздух.

Алиса обернулась на шелест женского твидового костюма – в мою сторону направлялась Дженис Купферман.

– Саймон! Не могли бы вы зайти ко мне в кабинет на минуточку? – обратилась ко мне директор.

– Да, конечно.

В кабинете Дженис низкий потолок. Для такого низкорослого человека, как она, низковатые кресла не вызывают особого неудобства, а вот мне, когда я там бываю, приходится сидеть так, что колени оказываются едва ли не на уровне груди.

– Извините, – отметив мое затруднительное положение, сказала Дженис. – На новую мебель денег постоянно не хватает.

– Ничего. Я уже привык.

– Да, пожалуй, что так. – Усталая улыбка округлила двойной подбородок, знаменующий собой переход к старости. – Сколько вы уже здесь работаете? Лет десять, не меньше…

– Где-то так. Я уже сбился со счета.

Она сидела напротив меня. Нас разделяли три фута ламинированной столешницы.

– Мне неприятно это говорить… – сказала Дженис.

Каждое произнесенное слово она подкрепляла легким движением головы. При этом ее серьги в виде дельфинов мотались из стороны в сторону под каштановыми волосами, тщательно уложенными в пучок на затылке.

– Мне на самом деле очень неприятно это говорить.

Я бы еще глубже провалился в кресло, если бы только смог. Я уже понимал, о чем пойдет речь.

– Бюджет?

– В этом году город урезал нам финансирование, сильно урезал. Я старалась их переубедить, но это оказалось тщетным.

– Проще выдавить кровь из камня…

Дженис энергично закивала, и всякая надежда на то, что мне удастся выхлопотать премию и потратить ее на ремонт дамбы, улетучилась.

– Ну, надо где-нибудь поискать грант… там, куда мы прежде не обращались…

– Я, конечно, буду продолжать действовать в этом направлении, но реальность такова, какова она есть.

Можно было этого и не говорить. Когда в стране спад экономики, до истории китобойного промысла людям дела нет.

– Мне это очень неприятно, но придется сократить одного человека. Ничего личного. Я буду говорить об этом со всеми, но, если город не будет нас финансировать в прежнем объеме, кто-то вынужден будет уйти.

Кто-то. Не случайно она упомянула, сколько лет я здесь проработал. Я здесь самый старший, ну, еще Алиса почти одного со мной возраста, но она проработала в библиотеке на три года меньше. Вот только она кое-что понимает в составлении программ, а это куда важнее, чем обновление электронного каталога.

– Понимаю.

– Я сделаю все, что в моих силах, Саймон. Окончательного решения пока нет, но я считаю, что было бы нечестно с моей стороны не предупредить вас о том, что происходит.

– Конечно, – сказал я.

Когда я только начинал работать в Грейнджере, я думал, что Дженис излишне педантична в своих поступках. По прошествии нескольких лет, однако, я понял, что ее уже вконец измучила череда отказов в выдаче грантов, сокращение финансирования и вечное вымаливание подачек. Если она уволит двух девушек, работающих на выдаче книг, может быть спасено мое рабочее место или Алисы, но покорность судьбе, читающаяся на лице начальницы, и то, как она пыталась заверить меня, что еще не все потеряно, свидетельствовали о том, что Дженис не пожертвует двумя ради одного. Дамба, террасы, ремонт фундамента и крыши… Ничего этого не будет. Надо искать другой выход.

– Я сделаю все, что смогу, – сказала Дженис, когда я поднялся, чтобы уйти. – Позовите в мой кабинет Алису.

– Хорошо. Вы достанете деньги, Дженис. Вы всегда прежде доставали.

Пустые надежды. Мы оба это понимали.

Мне ничего не пришлось говорить Алисе. Стены кабинета Дженис тонкие. То, что Алиса все слышала, было написано у нее на лице.

– Уверена, что уволят меня, – сказала она.

Я вымученно улыбнулся:

– А я уверен, что никого не уволят.

Дверь в кабинет Дженис закрылась с тяжелым стуком.

Две девушки, сидящие напротив своих окошек выдачи литературы, вязали. Звяканье спиц разносилось эхом по помещению. Посетителей пока нет. Я вновь оказался за своим столом. Я позвонил в Спринхедскую и Морлендскую библиотеки, чтобы узнать, сильно ли их коснулось урезание финансирования. Узнал, что сильно. Плохи наши дела.

Я позвонил в Норт-Айсл Лизе Рид.

– Скажи мне что-нибудь приятное, Лиз.

– Что конкретно ты хочешь услышать?

– Например, о завалявшихся где-нибудь ненужных долларах или о новых возможностях подзаработать…

– Лучше не говори об этом. Я замужняя женщина. – Хотя произнесено это было в шутливой манере, я понимал, что Лиза не шутит. – Ищешь работу?

– Пока нет. Надеюсь на внезапный интерес к истории отечественного китобойного промысла.

Лиза даже не рассмеялась.

– Я могу выслать тебе ссылку на сайт предлагаемых вакансий. Надеюсь, ты там что-нибудь найдешь. Только помни, что мы уже не библиотекари, теперь мы называемся специалистами по информационному обеспечению. Если нужны рекомендации, ссылайся на меня.

– Спасибо, Лиз.

Закончив разговор, я принялся ждать, когда придет по электронной почте письмо от Лизы. На углу моего стола лежал журнал. Очень интересное сочетание дневника и приходно-расходной книги бродячего цирка. Путешествующие чудеса и курьезы Пибоди. Нелепое, абсурдное название. С какой стати кто-то вывел имя моей бабушки на заднем форзаце этого журнала? Вначале речь шла о различных вещах, так или иначе связанных с управлением цирком, перечислялись городки, куда приезжала труппа Пибоди, сообщалось о вырученных деньгах и дальнейшем маршруте следования. Излишне вычурный почерк затруднял чтение записок Пибоди, однако это не мешало заметить, что в них то и дело упоминался номер, в котором принимал участие немой мальчик Амос. Конец журнала очень пострадал. Кожа на задней крышке переплета практически рассыпалась, а чернила на последних страницах расползлись, образуя бессмысленные коричневые, синие и черные кляксы. Что ни говори, а хроматография[3] и время немилосердно обошлись с ним. Листая журнал, я обнаружил, что у него было два владельца. Если в начале страницы пестрели рисунками, то к концу ничего подобного не наблюдалось. Человек, который сменил первого, ограничивался лаконичными записями, содержащими даты, названия населенных пунктов и размер дохода. То, что находилось на последних страницах, уничтожила вода.

Дверь в кабинет Дженис со скрипом открылась и закрылась. Директор продолжала вызывать к себе по одному всех сотрудников библиотеки. Из кабинета вышла Марси, детский библиотекарь, и… я увидел… Незамысловатыми буквами, простыми черными чернилами было выведено: «Бесс Виссер. Утонула 24 июля 1816 года».

Я где-то слышал это имя. Более того, я помнил эту дату. Воспоминание было невольным и очень мучительным. Моя мама тоже утонула 24 июля.

– Саймон!

Алиса заглядывала мне через плечо. Выглядела она уставшей. Что ни говори, а дочь Фрэнка – симпатичная женщина. Я слишком хорошо ее знаю, чтобы восторгаться ее красотой, но вздернутый нос, острый подбородок и задумчивое выражение глаз делают Алису очень привлекательной женщиной. Для меня, впрочем, она всегда оставалась просто Алисой. Это много и ничего одновременно. Я знаком с ней всю свою сознательную жизнь. Мы видим друг друга почти каждый день, и это создает дополнительные неудобства. Трудно подобрать подходящие слова, хотя это и не нужно. У меня с Алисой ничего не может быть. Из-за Фрэнка. Из-за моих родителей.

Я провел рукой по лицу. Алиса тяжело вздохнула.

– Дженис найдет деньги, – сказал я ей.

– Она всегда находит источники финансирования, – поддержала меня Алиса. – Верь в архив.