Хитрость заключается в том, что человек, испытывающий жажду, может дольше задерживать дыхание.

– Всплываешь и делаешь резкий вдох, – говорила мама.

Ее мягкий голос шелестел у меня в ушах. На мелководье ее густые темные волосы струились вокруг нас, подобно водорослям. Тогда мне было пять лет. Мама давила рукой мне на живот до тех пор, пока начинало казаться, что пуп вот-вот коснется хребта. Она с силой давила рукой. Я чувствовал на коже ее длинные острые ногти.

– А теперь сильнее! Сильнее! Сильнее! Расширяй свою грудную клетку. Расширяй свое сознание.

Мама набрала в легкие воздуха, и ее грудная клетка расширилась; тонкие, словно птичьи, ребра разошлись в стороны, а живот стал походить на донышко бочонка. Ее купальник светился белым светом в воде. Я жмурился, когда на него смотрел.

Шлеп, шлеп, шлеп…

– Ты вдохнул, Саймон. Если ты вдохнешь в воде, то утонешь. Когда ты вдыхаешь грудью, объем твоего живота уменьшается.

Нежное прикосновение. Легкая улыбка. Мама сказала, что я должен представить, будто умираю от жажды, что я пустой и полностью высушенный изнутри, а затем надо жадно, захлебываясь, пить воздух. Расправить свою грудную клетку и пить воздух полной грудью.

Когда мой живот стал напоминать барабан, мама прошептала:

– Замечательно… Замечательно… А теперь мы погружаемся.

Сейчас я погрузился в воду с головой. Мягкие лучи света проникали сквозь водную толщу. Рядом нависла тень ялика Фрэнка. Временами я слышал, как мама плывет где-то поблизости. Временами я замечал, как ее темные волосы мелькают среди бурого полога морских водорослей.

Мое дыхание превратилось в легкий туман, оседающий у меня на коже.

В прошлом Паулина, моя мама, выступала в цирке и на карнавалах. Она предсказывала судьбу, помогала фокуснику, а когда представала в образе русалки, надолго задерживала дыхание под водой. Она научила меня плавать, как рыба. Она вызывала у отца счастливую улыбку. Она часто надолго пропадала. Она то бросала работу, то работала в двух-трех местах одновременно. Она останавливалась в гостиницах лишь для того, чтобы переменить обстановку. Мой отец Даниэль работал у станка на заводе и был верным, преданным мужем. Он улыбаясь ждал ее возвращения дома, ждал, когда Паулина назовет его мой дорогой.

Мой дорогой Саймон. И меня мама так называла.

Мне было семь лет, когда мама в последний раз вошла в воду. Я старался забыть тот роковой день, но он навечно отпечатался в моей памяти. Она ушла утром, накормив нас завтраком. Скорлупу сваренных вкрутую яиц разбивали о краешек тарелки, а затем счищали ногтями и бросали рядом на стол. Я разбил и очистил яйцо для сестры, потом разрезал его на дольки – как раз такие, чтобы их могли удержать крошечные пальчики малышки. Сухарики и апельсиновый сок дополняли завтрак. В эти ранние утренние часы тени кажутся темнее, лица – светлее, а все пустоты становятся угловатыми, более резко выделяются. Паулина в то утро казалась еще более красивой, чем всегда, похожей на грациозную лебедушку. Папа уехал работать на завод. Мама осталась одна с нами, детьми. Она смотрела, как я разрезаю яйцо для Энолы, и одобрительно кивала.

– Ты хороший брат, Саймон. Приглядывай за Энолой. Она попытается от тебя убежать, но ты не позволяй ей этого. Обещаешь?

– Обещаю.

– Ты ведь хороший мальчик. Я не ожидала, что так все обернется. Я вообще на тебя не рассчитывала.

Маятник на часах с кукушкой качался из стороны в сторону. Мама стукнула каблучком по линолеуму, призывая к тишине. Энола сидела вся в хлебных крошках и маленьких кусочках яйца. Я безуспешно пытался есть, одновременно следя за тем, чтобы сестра не сильно измазалась.

По прошествии некоторого времени мама поднялась на ноги и одернула спереди подол своей желтой летней юбки.

– Увидимся позже, Саймон! Пока, Энола!

Мама поцеловала дочь в щеку и прижалась губами к моей макушке. Еще раз помахав рукой на прощание, она улыбнулась и ушла. Я думал, что мама поедет на работу. Откуда мне было знать, что она прощалась с нами навсегда? Тяжелые мысли иногда сокрыты в ничего не значащих словах. В то утро, глядя на меня, мама поняла, что я позабочусь об Эноле. Она знала, что мы за ней не увяжемся. Время было выбрано удачно.

Вскоре после этого, когда мы с Алисой Мак-Эвой гоняли игрушечные машины по расстеленному на полу гостиной ковру, мама утонула в водах пролива.

Пригнувшись, я оттолкнулся пальцами ног ото дна, ощущая сопротивление воды грудью, и, преодолев еще пару ярдов, сбросил якорь. Тот упал на дно с приглушенным звоном. Я посмотрел вверх на тень ялика. Фрэнк оставался настороже. Весла били по поверхности воды. Как это бывает, когда вдыхаешь воду? Я представил себе искаженное агонией лицо матери, но продолжал идти до тех пор, пока не установил второй якорь. Выпустив воздух из легких, я направился к берегу, стараясь оставаться на дне как можно дольше. В детстве мы часто играли с Энолой в эту игру. Я пускался вплавь, только когда становилось трудно удерживать равновесие… А потом мои руки задвигались, разрезая воду, словно одна из лодок, изготовленных Фрэнком. Когда глубина едва превышала мой рост, я коснулся рукой дна ялика, но сделал это не ради себя, а ради Фрэнка.

– Медленнее, Саймон, – говаривала мне мама. – Держи глаза широко раскрытыми, даже если их жжет. Когда выходишь из воды, жжение усиливается, но ты все равно не закрывай глаз, не моргай.

Соль жгла, но мама никогда не моргала, даже в воде, даже когда ветер хлестал глаза после всплытия. В воде она превращалась в движущуюся статую.

– Не дыши даже тогда, когда твой нос окажется над поверхностью воды. Поспешишь – наберешь полный рот соли. Жди, – говорила она, словно взвешивая каждое произнесенное слово. – Подожди до тех пор, пока твой рот не окажется над поверхностью, но дыши только через нос, а то окружающие решат, что ты очень устал. После этого улыбнись.

У мамы был маленький рот, тонкие губы, но улыбалась она так широко, как разливаются воды.

Мама показала мне, как правильно кланяться: руки высоко, грудь выпячена, и ты сгибаешься, словно журавль, собирающийся взлететь.

– Толпа любит очень низкорослых и очень высоких людей. Не кланяйся, сгибаясь в талии, словно актер. Из-за этого людям будет казаться, что ты не так уж высок. Пусть лучше думают, что ты выше, чем есть на самом деле. – Она улыбнулась, обнимая меня обеими руками. – Ты вырастешь высоким, очень высоким, Саймон.

Скупой кивок невидимой публике.

– Будь грациозен, всегда будь…

Я грациозно склонил голову, но сделал это не для Фрэнка, а для себя. В последний раз я поступил так, когда учил Энолу нырять. Соленая вода настолько сильно раздражала слизистую оболочку наших глаз, что со стороны могло показаться, будто мы только что поссорились по-крупному. Я улыбнулся и набрал через нос воздух, позволяя моей груди ощутить свою силу, наполняя легкие кислородом.

– Мне уже казалось, что еще немного – и я отправлюсь вслед за тобой, – крикнул мне Фрэнк.

– Сколько времени я пробыл внизу?

Бросив взгляд на часы на покрытом трещинками кожаном ремешке, охватывающем запястье, и с шумом выпустив из груди воздух, старик сказал:

– Девять минут.

– Мама умела оставаться там до одиннадцати минут.

Я мотнул головой, стряхивая капли воды с волос, а затем двумя ударами пальца вытряхнул воду из уха.

– Никогда этого не понимал, – пробурчал Фрэнк, высвобождая весла из уключин.

Они загрохотали, когда старик швырнул их на дно ялика. Никто из нас никогда вслух не задавал очевидного вопроса: «Сколько времени надо человеку, умеющему надолго задерживать дыхание, чтобы утонуть?»

Я натянул на себя полную песка рубаху. Песок – неизменный спутник всякого, кто живет на берегу. Песок попадает тебе в волосы. Он забивается под ногти. Ты обнаруживаешь песок в складках своей простыни.

Фрэнк шел сзади и тяжело дышал: ему довелось вытаскивать на берег ялик.

– Лучше бы я помог вам.