Поскольку мы оба адвокаты и представляем сами себя, судья Лиф опускает формальности и позволяет нам просто изложить свои позиции, как будто мы находимся на арбитраже. Однако все наши высказывания официально фиксируются стенографисткой.

Джудит начинает первой и преподносит все так, будто я самый отвратительный на свете отец, поскольку взял сына на бои без правил. Ведь всего через четыре дня после этого Старчер впервые в жизни подрался в школе. Налицо неопровержимое доказательство того, что я превратил сына в монстра.

Судья Лиф хмурится, будто это просто ужасно. С самым трагическим видом, на который только способна, Джудит требует, чтобы меня лишили всех прав на общение с сыном, чтобы ребенок больше никогда не подвергался моему пагубному влиянию. Судья Лиф бросает на меня быстрый взгляд, в котором читается немой вопрос: «Она что, сумасшедшая?»

Но мы находимся здесь не ради справедливости, а ради шоу. Джудит — разъяренная мать, и она в очередной раз притащила меня в суд. Моим наказанием является не потеря прав на общение с сыном, а сам факт новых с ней разборок. Она заставит с собой считаться! Она будет защищать ребенка любой ценой!

Я излагаю свою версию событий, ничего не приукрашивая. Джудит достает экземпляр газеты с «ее сыном» на передней полосе. Какое унижение! Он мог получить серьезные травмы. Судья Лиф начинает дремать.

Она предъявляет эксперта — детского психолога. Доктор Салабар, разумеется женщина, сообщает суду, что разговаривала со Старчером на протяжении часа, расспрашивала о боях без правил и драке на школьной спортивной площадке и пришла к выводу, что бойня, свидетелем которой он стал, пока находился под моим присмотром, оказала на него пагубное воздействие и способствовала тому, что он тоже начал драться. Подобное заключение повергает судью Лифа в состояние, близкое к коматозному.

При перекрестном допросе я задаю ей вопрос:

— Вы замужем?

— Да.

— У вас есть сын или сыновья?

— Да, два сына.

— Вы когда-нибудь водили их на бокс, борьбу или бои без правил?

— Нет.

— Хоть один из ваших сыновей когда-нибудь дрался?

— Ну, полагаю, что да, хотя утверждать наверняка не могу.

Сам факт, что она уходит от ответа, говорит о многом. Судья Лиф качает головой.

— А между собой ваши мальчики когда-нибудь дрались?

— Я не помню.

— Не помните? А разве вы не любящая мать, которая уделяет детям все возможное внимание?

— Надеюсь, что да.

— И они все время находились под вашим присмотром?

— Насколько это возможно. Да.

— И вы не можете вспомнить ни одного случая, когда кто-нибудь из них подрался?

— В данный момент нет.

— А в другие моменты? Прошу это отметить. Больше вопросов нет.

Я смотрю на судью и вижу, что ему явно не по себе. Однако его лицо проясняется, когда место на трибуне занимает следующий свидетель. Это Наоми Тэррант, учительница Старчер, в туфлях на шпильках и плотно облегающем платье. К тому моменту, когда она обещает говорить только правду, у старого судьи Лифа сна больше нет ни в одном глазу. У меня, понятно, тоже.

Школьные учителя ненавидят, когда их втягивают в разборки, связанные с опекунством и правами на общение с детьми. Наоми не является исключением, хотя и знает, как себя вести в подобных ситуациях. Мы уже месяц переписываемся по электронной почте. Поужинать со мной она по-прежнему не соглашается, но определенных успехов мне достичь удалось.

Наоми сообщает, что Старчер никогда не проявлял агрессии, но через несколько дней после посещения боев без правил произошел этот инцидент. Случившееся на игровой площадке она считает не дракой, а простым выяснением отношений между двумя мальчиками, чьи мнения разошлись.

Джудит вызвала ее в качестве свидетеля не чтобы установить истину, а чтобы показать Наоми и всем остальным, что она может притащить их в суд и подвергнуть травле.

При перекрестном допросе я вынуждаю Наоми признать, что рано или поздно практически все мальчики из ее классов оказывались вовлеченными в те или иные конфликты на игровой площадке. На свидетельской трибуне она проводит минут пятнадцать, и судья Лиф выглядит огорченным, когда вопросов к ней больше не остается.

В заключение Джудит повторяет то, что уже говорила, и требует лишить меня права на свидания с сыном.

Судья Лиф решительно прерывает ее:

— Но отец общается с ним только тридцать шесть часов в месяц. Это немного.

— Спасибо, ваша честь, — говорю я.

— Помолчи! — цыкает она на меня, не в силах сдержаться.

— Прошу прощения.

Судья смотрит на меня и спрашивает:

— Мистер Радд, вы обещаете не брать сына на бои без правил, бокс и борьбу?

— Да, обещаю.

— И обещаете растолковать ему, что драки — это не лучший способ разрешения споров?

— Да, обещаю.

Судья поворачивается к Джудит:

— Ваше ходатайство отклоняется. Что-нибудь еще?

Джудит на мгновение задумывается и говорит:

— Что ж, мне придется подать апелляцию.

— Это ваше право, — отзывается судья, ударяя молотком по подставке. — Судебное слушание завершено.

Уголовный процесс над Дагом Ренфроу начинается в понедельник утром, и зал суда заполнен кандидатами в присяжные. Пока судебные приставы регистрируют их и рассаживают по местам, адвокаты собираются в кабинете достопочтенного Райана Пондера — одного из лучших наших судей, имеющего за плечами десять лет работы в окружных судах. Как обычно и бывает в первый день громкого процесса, все в напряжении и нервничают. У адвокатов вид такой, будто в выходные они вообще не спали.

Мы занимаем места вокруг большого стола и обсуждаем кое-какие предварительные вопросы. Когда мы с ними заканчиваем, судья Пондер поворачивается ко мне и говорит:

— Я хочу иметь полную ясность, мистер Радд. Штат предлагает сделку, по которой ваш клиент признает себя виновным в меньшем, чем ему вменяется сейчас, правонарушении, не получает тюремного срока и освобождается от преследования. В свою очередь, он соглашается отозвать гражданский иск против Города и всех других ответчиков. Все верно?

— Да, сэр.

— И он отказывается от сделки?

— Да, сэр.

— Давайте внесем это в протокол.

Дага Ренфроу забирают из комнаты для свидетелей и приводят в кабинет судьи. На нем темный шерстяной костюм, белая рубашка, темный галстук, и он одет лучше, чем все присутствующие в кабинете, за исключением разве что меня. Он стоит, гордо выпрямившись и расправив плечи: старый солдат, готовый к схватке. С момента полицейского налета на его дом прошло десять месяцев, и, хотя за это время он сильно постарел, его раны успели затянуться и он держится с уверенностью.

Судья Пондер берет с него обещание говорить только правду и продолжает:

— Мистер Ренфроу, штат предлагает заключить досудебное соглашение о признании вами своей вины. Это предложение оформлено в письменном виде. Вы читали его и обсуждали со своим адвокатом?

— Да, сэр, именно так.

— И вы понимаете, что, приняв это предложение, вы не будете подвергнуты суду, выйдете отсюда свободным человеком и сможете больше не бояться тюрьмы?

— Да, я это понимаю. Но я не стану признавать за собой никакой вины. Полиция ворвалась в мой дом и убила мою жену. Будет неправильно, если за это никого не привлекут к ответственности. Пусть решают присяжные. — Он устремляет презрительный взгляд на прокурора, а потом снова поворачивается к судье.

Прокурор — многоопытный ветеран судопроизводства по имени Чак Финни — делает вид, что копается в бумагах. Финни — неплохой малый и совсем не в восторге от отведенной ему роли. Его задача проста и очевидна: ретивый коп получил ранение в ходе провальной операции, а в законе черным по белому написано, что стрелявший в него виновен. Это плохой закон, написанный невежественными людьми, а Финни теперь вынужден обеспечить его соблюдение. Отказаться от обвинения он просто не может. Полицейский профсоюз дышит ему в затылок.