Бугуруслан, 1973 * * * В умильной юности любил я чемоданы, Вино картлинское и к плову крепкий чай. Вели знакомства из вагона-ресторана В сады восточные, где зрела алыча. Барашек жареный, халва, медовый финик, Зурна и вычурность экстазных лебедей! Играл я в шахматы не хуже, чем Ботвинник, И побеждал всегда в погонах дупелей. Но только сказочной в нетронутой печали Осталась юная на ложе из цветов… Бакланы толпами послушно припадали К стопам неслыханно преступной из бабцов. Тарту, 1979 * * * В винный я бочонок Сок налью алоэ: Явится волчонок Горечь пить со мною. Мой невинноокий, Томный и лукавый! Уж неодинокий — Я сосу отраву… Не желаю — грубо, Не хочу и лада. Блещущие губы — О, как вас мне надо! Поведи на царство, Где цветёт алоэ, Где таятся яства Ветреного зноя. Пусть бы ландыш чистый Ножка попирала! Хищник бархатистый — Дар для пъедестала. Я склонюсь по-рабски — Прикажи, волчонок! — Выпью без опаски Пустоты бочонок… Вино дельфинов Ты помнишь джанкойский кагор? Песочка горячую соль, молочно-парную волну, банан изо рта и ко рту? Как ты обращалась в блесну, а я был ловцом, и от дна взмывали мы к нежному дну? Ты сказки плела про Баку — по-детски наивно-дерзка — дала мне корму величать капризной и вёрткой княжной. Я трогал нескромный кунжут, и бросила ты свысока, что может напруженный жгут не выдюжить злого рывка… Мы пьяно удили стихи, возвышенно-тонко княжна вводила в грехи и грехи… Была ты — поэт и дельфин и быстролётно, как стих, поила безвинным из вин. * * * Волчонок с короткою стрижкой — Певунья средь солнечных кос! Наверно, мной выпито слишком Вина, что до рта не донёс. Внезапность твоя так стыдлива, Насмешка — лизнувший укус! Волчонок, ты страшно красива — Как тьмы белоснежной искус. Упрямство тропы нашей зыбкой В бараний ли скрутится рог? Волчонок, ты — молний улыбка И грома ночной шепоток. Наверно, пригублено слишком От маково-рдеющих грёз. Певунья с короткою стрижкой — И немо кричащий вопрос… * * * Любимой Kim Seligsohn. Всё мишура: но солнцем смотрят двое… Лазурь и ты — разнообразный сон. Проснуться в нём и в явь пропасть с тобою Мне не дано — лазоревый chanson! Значенье нам принесено вне знака: Ты мне бела сквозь пурпурный виссон! Укусы чувств, как кляксочки краплака, Сроднили нас в пестреющий chanson. «Весна идёт…» — поёшь с акцентом дивным, Твоим восторгом странно я раним — Пьянящий стон пью в жажде неизбывной Из глуби глаз, блистательная Ким! Плоть-луноцвет я раздеваю взглядом — Как одуванчик — жёлт лучей мотив. Сапфиров-слёз задымленным каскадом Осыплю я пикантный твой извив. Мы вопреки волшбе враждебной — пара! В твоём «люблю» ты для меня нага. Чужой кумир — родней родного кара, — Что мне так жгуче-больно дорога… * * * Любимой Kim Seligsohn. Я в час мой солнечный ослеп И, нищетою призван, Слезами украшаю склеп — Благословляя тризну. Отныне я — ночной ходок И знаю свет на ощупь. Осенний бросит мотылёк Меня с рассветом тощим. Я чту предательства обет, Но — извращённо-жгучий — Мне дал порыв увидеть свет Земной звезды падучей. Снежнобородая зима, Согрей нас тройки ржаньем! Тепло сошедшему с ума — Кому стал свет дыханьем. Оставим молнии внизу, В несбыточном ликуя… Как возносящую слезу — Твой свет смертельный пью я. * * * Я в расточительстве с любимыми Истрачусь вёснами и зимами. Потом к весне приду от осени, Лицом сгорая в нежной просини. Я раздарю моё веселие — Меня положат в гроб напудренным, И будет грусть над недолюбленным: Как будто мочатся с похмелья. В мечте лежать на чём-то греющем, Застыну мёртвый и нерадостный, Настигнутый бессильем благостным — Но по-живому вожделеющий! Тебе зашепчется: «Подонок… Неуж и впрямь ушёл безвременно? Но жребий мой в проклятье тонок: Похоже, я тобой беременна». |
