— Увы, нет! — произнес капитан таким голосом, который разом пресек раскатистый смех доктора.

В баре Тейа отважился спросить у капитана:

— Скажите, капитан, почему вы, в трехстах метрах от набережной требуете от ваших людей службы, точно бы вы были в плавании? Ведь наша бухта — не открытое море?

— Для меня и эта бухта — открытое море.

— Не понимаю.

— Думали ли вы когда нибудь о тысячах моряков, поглощенных океаном за века, что люди плавают? Мне иногда представляется, что все их корабли не лежат на боку, и не занесены песком, а стоят на килях, и что их команда продолжает нести службу.

— Поэтическая фантазия!

— Тоже самое происходит и на этой яхте, — остановленной в своем движении катастрофой. Прошу простить меня, если ответ мой покажется вам еще более загадочным, нежели самая загадка.

Тон капитана был таков, что Тейа не решился продолжать разговор. К тому же коктейль был готов. Родериго наполнил две рюмки, а для синьоры Тейа налил немного портвейна в бокал, напоминавший по форме цветок тюльпана.

Тем временем Каучо, осмотрев рулевого, прошел на кухню, чтобы взглянуть на кастрюли. За ним следовал старый Рамон. Как раз в это мгновение на палубе показалась симпатичная фигура Нунеца, начальника полиции.

— Здравствуйте, Каучо. Что, кто-либо болен на «Альдебаране»?

— Нет! Но весь экипаж был усыплен вчера вечером.

— Да, я слышал.

Они направились к бару, когда вдруг в дверях его показался капитан, который взволнованно кричал:

— Доктор, доктор, скорее!

Каучо встал на колени перед телом, распростертым на ковре.

— Ничего нельзя поделать. Смерть на ступила мгновенно, — заявил он, подымаясь и смахивая пыль с брюк.

— Но это Тейа! — воскликнул Нунец, быстро поздоровавшись с Родериго. Поклонившись вдове умершего, он прибавил:

— В чем дело, Каучо. Эмболия?

— Нет, — ответил тот, — отравление!

Несмотря на все свое профессиональное хладнокровие, Нунец вздрогнул. Вздрогнули и капитан, и Лаура. Карло Тейа отравлен! Но как и кем?

— На каком основании полагаете вы, что Тейа отравлен? — спросил капитан. — Я сам приготовлял коктейль. В первый раз мы...

— Одну минуту, Родериго, — перебил его Нунец, поворачиваясь к Каучо. — Доктор, на каком основании утверждаете вы, что этот человек умер от яда, а не естественной смертью?

— Вид его не оставляет никаких сомнений. Посмотрите на это искаженное лицо, на судорожно сжатые пальцы, на искривленные члены, — только быстро действующий яд может придать такой вид трупу.

Нунец быстро осмотрел бар. На дубовом прилавке, под которым лежал труп, стояли две рюмки из под коктейля и бокал с портвейном. Во всех было еще достаточно жидкости.

— Как это случилось? — спросил Нунец капитана.

— Я приготовил коктейль, но синьора попросила портвейна. Мы выпили по рюмке и затем все вышли на палубу...

— Я слушаю...

— Мы услышали шум моторной лодки и решили, что это вы. Убедившись в своей ошибке, мы снова вошли в бар. Тейа сам взял рюмку, сделал глоток и упал.

— Заметили ли вы что-нибудь особенное, возвращаясь в бар?

— Решительно ничего!

— А мог ли кто-либо, воспользовавшись вашим коротким отсутствием, забраться в комнату?

— Насколько я знаю, в рубке в то время не было никого. Но человек, спрятавшийся в одной из ее кают, мог войти и затем исчезнуть.

— Невозможно! — воскликнул Каучо. — Пока вы были на палубе, я с поваром стоял у входа на лестницу, ведущую на рубку, и не видел никого.

— Значит, — заключил Нунец, — если сюда проник посторонней человек, то он еще не вышел.

Помолчав, он прибавил:

— Мне нужно трех надежных людей, Родериго. Мы поставим двух при входе на лестницу, а третий пойдет со мной.

Из поставленных в его распоряжение людей, Нунец поставил Козимо и Бассета наверху лестницы, приказал им не сходить с места и не позволять никому спускаться, сам же, в сопровождении кочегара Кнатца, быстро осмотрел рубку. В ней не было никого, и он отпустил кочегара.

Синьора Тейа была в состоянии близком к обмороку. Эта внезапная смерть, ужасный вид трупа, краткий допрос Нунеца, его быстрые распоряжения — все это в совокупности превышало ее силы, как велики они ни были. На вопрос Нунеца, не хочет ли она покинуть яхту, она ответила отрицательно и сидела, как изваяние, крепко сжав голову обеими руками. Доктор и капитан молчали. Тишина нарушалась только тяжелыми шагами Нунеца, который делал тщетные попытки увидать что-либо, что открыло бы перед ним тайну. Его взгляд упал на Каучо.

— Не исполните ли вы, дорогой мой, маленькое поручение? Отправляйтесь на берег и пришлите мне сюда инспектора Пигота. А также заезжайте в городскую лабораторию и передайте там на анализ по капле этих жидкостей. По возможности, обратитесь к Педро Суарецу.

Каучо кивком головы выразил согласие.

Нунец попросил у Родериго три пузырька, которые тот без труда нашел в аптекарском шкапчике. Тщательно вымыв, он налил в каждый из них по нескольку капель из всех трех рюмок, закрыл стеклянными пробками, запечатал, наклеил ярлыки и передал доктору.

— Ради Бога, скорее!

Через две минуты моторная лодка понесла Каучо на берег.

— Диагноз Каучо вряд ли подлежит сомнению, — заметил Нунец. — Преступление несомненно. Мне нужно еще три пузырька, Родериго. Чтобы устранить всякую возможность ошибки, я сам возьму по нескольку капель этих жидкостей и отдам их для анализа в другое место. А теперь мы можем покинуть борт. Только отдайте мне ключи.

Оба мужчины, вместе с Лаурой перешли в столовую, где Нунец задал Родериго несколько вопросов по делу об усыплении экипажа. Но Родериго не мог дать ему ни малейшего полезного указания.

Каучо умел бывать быстрым. Не прошло и часа, как шум мотора, дал знать, что лодка возвращается. В ней, кроме Кнатца и доктора — был еще и высокий широкоплечий человек. На молчаливый вопрос капитана, Нунец ответил:

— Пигот! Он разберется в деле. Я никогда не имел под своим началом более сметливого помощника.

Инспектор, Пигот был человек лет тридцати, с открытым лицом, сплошь усеянном веснушками, которые проступали особенно явственно, когда он напряженно над чем-нибудь задумывался. Красотой фигуры он не блистал: при виде его почему-то вспоминались чурбаны, грубо отесанные первобытными людьми.

Он производил впечатление большой силы. Но был, у него и недостаток: он терялся в присутствии молодых женщин.

Он шел впереди. Менее проворный Каучо следовал за ним, с уже готовым отчетом в руках.

— А следователь? — спросил Нунец.

— Отсутствует, — ответил Пигот. — Вызван в Сан Педро де ля Бранья по сложному делу об убийстве. Я просил предупредить его, как только он вернется.

— Здешнее дело не менее сложно. Каучо, вероятно, вкратце ознакомил вас с ним.

— Да, синьор. Не угодно ли вам будет прочесть результат анализа.

Родериго громко прочел:

— Каучо не ошибся, — заметил Нунец. — Действительно, имело место отравление.

— Прежде всего, — заявил Пигот, — я составлю план помещения.

Это был человек методический. При виде того, как он снимал план, можно было вполне оценить то доверие, которое оказывал ему Нунец.

Рубка, как и всегда, находилась на корме. Длина ее равнялась 9 метрам, а ширина семи. Она состояла прежде всего из квадратного центрального помещения, из которого шла лестница на палубу. На него открывалось пять дверей.

Первая вела в кухню, которая при ширине в два метра занимала всю глубину рубки. В ней была только одна дверь, как раз посередине, и по иллюминатору по бокам. К кухне примыкали находившиеся друг против друга бар и кают-компания, длиной в три метра с четвертью и шириной в один метр три четверти. Наконец, задняя часть рубки, которую обыкновенно делают сплошной, была разделена перегородкой на два помещения — гостиную и столовую. В каждой из этих кают было по два иллюминатора и по одной двери в центральное помещение.