— Ни с кем он не ссорился? Может, кто хотел от него избавиться?

— Да нет, где там, — заверил его староста.

— У нас нет всяких там головорезов, пан учитель, — решительно поддержал трактирщик и так энергично поставил кружку на прилавок, что все соседние звякнули. Трактирщик был здоровым верзилой, а когда хмурился, сам походил на головореза.

— Здесь у нас люди приличные, а в Праге пусть пишут в своих газетах что хотят!

— Да ведь пан учитель — наш земляк, он из Свагова родом!

И староста снова заговорил о могиле родителей, предложил пойти туда прямо сейчас.

— Как, ночью? — поразился учитель.

— А вы что, боитесь? Мне в другое время некогда. Я на работе с утра до ночи. А одному вам не найти. Кладбище у нас переполненное. На нашей фабрике люди из самой Силезии спину гнут, не отсылать же покойников в такую даль?

Когда они вышли на улицу, староста заговорил снова:

— Знаете что, я не хотел говорить при трактирщике, он человек горячий, чуть что, ругается. Жена от него с сыном сбежала, дерется, говорят, до крови. У Павлаты, правда, был один недруг. Голан зовут, Ярек Голан.

— Не помню такого.

— Господи, да ведь он мальчишка, недавно из армии. Служил где-то в Тироле. Нездешний он, приехал с моравскими парнями, что поселились наверху, у Большого Холма. Едва огляделся, тут же стал бегать за Альбинкой. Ну, старик и рассвирепел: дочка-то одна, выйдет замуж, некому хозяйство вести. Два раза он из дому выгонял Голана, три раза на людях позорил. Говорят, поругались они не на жизнь, а на смерть. Люди много чего говорят… А сейчас свернемте-ка налево, кладбище у нас почти в лесу. Не помните небось?

— Где живет этот Голан? — спросил Красл.

— В тюрьме.

— Что-о?

— Да ведь он был из главарей стачки. Его взяли в первый же день. Четырнадцать месяцев дали, хотя ничего не доказали. Подкупили свидетелей, чтобы против на суде выступили. Говорят, одному мужику из красильни аж триста золотых заплатили, а он об этом на суде возьми да и брякни! И думаете, Риссигу было чего? Голана все равно засудили, а о лжесвидетельстве никто и не вспомнил! Такой был суд.

— Но он не шел в первых рядах…

— Почему вы так думаете?

— Раз живой остался и невредимый, значит, был где-то сзади.

— Может быть, и так, я сам, правда, тоже сзади шел, но его не видел.

— Наверное, ему удалось скрыться, когда начали стрелять. Послушайте, пан староста, очень вам благодарен, но завтра я отыщу могилу родителей сам. Сейчас у меня неотложное дело…

И Красл нырнул в темноту, оставив старосту в полном недоумении.

Красл торопился к дому Павлаты, на ходу обдумывая новую идею. Тот, кто убил Павлату, должен был заранее знать, что на демонстрации будут стрелять и выстрел из револьвера никто не заметит. Голан, конечно, знал, что солдаты не станут обниматься с демонстрантами. Если он хотел избавиться от Павлаты, демонстрация давала ему отличную возможность. Но как ему удалось незамеченным проникнуть в лавку? Этот вопрос и погнал сейчас Красла к домику Павлаты. Через ворота Голан войне не мог: его увидела бы старуха из дома напротив. Мог пройти через сад, но там как раз Альбинка отвязывала собаку. Оставался один путь — через забор, отделявший дом от сада. Но забор высокий, двухметровый да еще сверху вмазано битое стекло. Разве перелезешь не порезавшись?..

Красл обошел домик Павлаты со всех сторон, пытаясь поставить себя на место убийцы. Единственная возможность — перелезть через забор где-то рядом с растущей за ним березой по ней спуститься… В этот момент сквозь тучи показалась луна. Где-то пискнула ночная птица. И вдруг над стеной появитесь рука, оперевшаяся на кусок одеяла, накинутого на стекла, а еще через миг показалась голова мужчины лет сорока, с лысиной. Тяжело дыша, он перевалился через стену и схватился за ствол березы. В точности как должен был поступить Голан, разве тот был, наверное, половчее. Между тем престарелый спортсмен сдернул с забора одеяло и стал осторожно слезать по дереву, оглядываясь по сторонам. Краслу было хорошо видно его лицо.

— Ганка! — вскрикнул он, узнав друга детства. — Тоник!

Тот испуганно спрыгнул с дерева и свалился прямо под ноги Краслу.

— Ну-ка, дружище, — учитель хотел помочь ему подняться, но едва успел отскочить в сторону: в руках бывшего дружка сверкнул нож.

— Чего нужно? Кто такой? — прошипел Ганка.

— Ты что, не помнишь меня? Я же Красл, мы с тобой жили вместе, Тонда. Вместе пасли гусей. Потом у меня умерла мать…

Ганка еще какое-то время недоверчиво приглядывался, потом сложил нож.

— Прямо барином ты стал в своем приюте, — буркнул он. — Не повезло мне, видно, что моя мать не померла…

— Не кощунствуй!

— А ты знаешь, как мы живем? Всю неделю вкалываем. И в воскресенье тоже — только что после заутрени. Так вместо церкви хоть храпануть малость. А ты прямо барин…

— Я учитель. А ты? Не обижайся, пожалуйста, но зачем ты ночью лазаешь по чужим заборам? На вора ты непохож.

— Вот то и плохо, что воровать не гожусь. А тебе что за дело? Кто тебя послал сюда? — снова окрысился Ганка.

— Никто не посылал, просто я забочусь об Альбине Павлатовой…

— Незачем. И без тебя есть кому позаботиться. Думаешь, зачем я через забор лазил? Еду Альбинке принес.

— А зачем же тайно?

— Допрашиваешь?

— Боже сохрани, — учитель принялся объяснять Ганке, что привело его в Свагов.

— Памятник? — У Ганки явно стало спокойней на душе, он заговорил почти дружелюбно: — Чего только эти пражские господа не придумают! Тут люди с голоду подыхают, а им взбрело в голову ставить памятник какому-то лавочнику! Прямо не поверишь… — Они медленно пробирались по лесной тропке. — Травят нас как зверей. Чего ради, думаешь, я через забор должен лазить? Людей боюсь. Ведь за меня награда объявлена. А то бы сидел со всеми, кто возглавлял стачку.

— Я думал, что стачкой руководил Шойе.

— Мы вместе были. И об Альбинке беспокоюсь, потому что Голан с ней ходил.

— Так он действительно за ней ухаживал?

Красл хотел узнать о Голане побольше. Однако из дальнейшего рассказа Ганки выяснилось, что Голан не мог убить Павлату. Оказывается, он занимал командный пост на Большом Холме и оттуда рассылал связных. Альбина должна была ехать в Либерец — просить Шойе, чтобы тамошняя фабрика Риссига поддержала стачку. Но Альбина в Либерец не поехала и на Большой Холм не явилась.

— Теперь-то я знаю, почему. Отец ее не пустил. Загородил двери, чтобы не вышла. А тогда все подумали, что она струсила, предала нас. Кое-кто и сейчас думает, что либерецкие не захотели нас поддержать. А как они могли, если, оказывается, ничего не знали? Все из-за Павлаты и его дочки.

— А ты все-таки ей помогаешь?

— Потому что знаю, как было на самом деле. Но людям сказать не могу. Враз посадят. Подожду, пока вернется Голан.

— Так ты считаешь, Павлата из-за дочери заперся? А не потому, что рабочих испугался?

— Он боялся только Голана, боялся, что дочку уведет. А больше никого. Недавно он даже пистолет купил.

— Да что ты, не может быть!

— Что-то ты слишком уж им интересуешься, Красл!

Пришлось перевести разговор на другую тему: вспомнить молодые годы, детство, как родители приехали сюда из Градецка после неурожая. Но и здесь дела не поправились, наоборот. Пришлось им поселиться в одной комнате с семьей Ганки, искать работу. Так все и шло до самой их преждевременной кончины. Краслу стало тоскливо от этих воспоминаний. Ходит он тут, пытаясь раскрыть какие-то тайны, а о своих родителях забыл. Что ему дороже? Они простились около поселка.

— Надо смываться, — сказал Ганка, но, задержавшись на минутку, ухватил Красла за полу: — Люкс материальчик, небось с нашей же фабрики. Нам такой не по карману! — усмехнулся он. — Вот что я тебе скажу, Красл, передай своему пражскому хозяину, что нас так просто на кобылке не объедешь! А что до тебя самого, так ты никогда не отличался сообразительностью, Красл. Грозить не стану, но советую тебе поскорее убраться отсюда в свою Прагу. А в эту твою болтовню про памятник я не верю и знаю, что тебя интересует. Смотри, можешь плохо кончить! Дело в том, что в нашем нищем краю, где, бывало, родились только овес да картошка, теперь загребают миллионы. И сейчас вот решается, кому они достанутся. Уж не учителю Краслу, можешь мне поверить…