Перекус в каком-нибудь глухом, пропахшем гнилью, углем и мочой, тупичке, сидя на подножке коляски. Чашка кипятка, выпитая второпях… И снова изнурительный бег. Гудящие ноги, ноющие плечи, сбитое дыхание и просоленная потом одежда. Грузовые рикши — низшая, самая неуважаемая категория, никого не волнуют их усталость и самочувствие. Жизнь такого трудяги коротка — пять-семь лет, если ступил на эту дорогу смерти молодым и здоровым. Не больше двух — если нужда швырнула тебя на дно к тридцати годам, а сорокалетних среди перевозчиков грузов уже не встречалось. Но Дун Ли считал, что ему сказочно повезло — ведь не нужно было тратиться на еду и жилье. А проработав на старика Ву чуть больше года, он потихоньку научился находить заказы самостоятельно, выполняя их в сверхурочное время. Многие клиенты приметили исполнительного и ловкого перевозчика и просили его у хозяина в долгосрочное услужение. Дун Ли стал получать за труды медные монетки, которые нанизывал на бечевку. Еще через два года он накопил достаточно, чтобы начать платить господину Ву за жилье и аренду пассажирской коляски — пусть скрипучей и старенькой, со слабыми спицами и ветхой накидкой, но зато теперь он мог распоряжаться временем самостоятельно. Содержать себя самому — куда лучше, чем жить, словно домашнее животное. За коляску следовало внести деньги с утра, и остальное время, без ограничений — твое. Рабочий день большинства рикш тянулся до заката. Некоторые предпочитали выходить с обеда и бегать по городу до полуночи. И совсем единицы отваживались на ночную смену. Дун Ли забирал коляску за час до рассвета, и возвращал поздним вечером, валясь с ног от усталости. И в жару, и в холод, и даже в дождь — он готов был искать желающих совершить поездку. За такое усердие приходилось расплачиваться здоровьем. Появились судороги в ногах и ломота спины, из-за новой, непривычной нагрузки — бегать приходилось быстрее, чем с грузовой телегой. Но зато сама работа его стала рангом повыше. Конечно, о том, чтобы зазывать клиентов в богатых кварталах возле Запретного города, оставалось лишь мечтать — раньше его оттуда гнали полицейские, теперь к ним прибавились и рикши, обслуживающие богачей и заморских дьяволов. Ничего, подумал тогда Дун Ли, — раз опасаются, значит, видят во мне будущего успешного возницу, способного их потеснить. Вот только бы разжиться собственной коляской!.. Тогда — сам себе господин. Выбираешь время и седока по своему усмотрению, торгуешься настойчивей и бежишь, гордо глядя поверх толпы — спина прямая, лицо бесстрастное.
Прошло еще два года, прежде чем Дун Ли удалось накопить денег и выложить их на стол перед хозяином прокатной конторы. Конечно, коляску, которую он купил, новой назвать было нельзя — но все же не та рухлядь, что выдавалась ему в аренду. Что ни говори, а коляска была хороша — с удобными ручками, крепкими спицами и добротными шинами, а тент ее был прорезинен и прочен, без дыр — никакой дождь не страшен пассажиру. Мечта, а не коляска! Главное — своя! Теперь-то нет нужды падать на кровать глубокой ночью и вставать уже через пару часов. Ведь успеть в контору нужно к раздаче — иначе достанется самая захудалая. Дун Ли решил по утрам отсыпаться, накапливать силы, а наверстывать заработок можно и вечером — в это время рикш на улицах становится немного. Спрос хоть и падает, но все-таки имеется, даже на ночные поездки, особенно если путь лежит в увеселительные кварталы. И цена поднимается, за риск. Оказаться избитым и ограбленным в темном глухом переулке мог любой, кто праведному сну предпочел сомнительные приключения. Простоватый Дун Ли полагал, что уж его-то никто не тронет — во-первых, он молод и довольно плечист, злоумышленники остерегутся связываться с крепким человеком, а во-вторых, он всего лишь обычный рикша, с которого нечего взять. Дун Ли немного волновался за выручку, ведь спрятать ее было решительно некуда. Пробовал в матерчатых тапочках — но натер на ступнях такие волдыри, что потерял несколько рабочих дней. Засовывать монеты под обшивку сиденья он побоялся — а ну как попадется такой пройдоха, что нащупает и украдет…
Правильно говорят: «Никогда не знаешь, что думает Небо…» Однажды, незадолго до Праздника фонарей, Дун Ли повез подвыпившего гуляку в один из домов «зеленого квартала» Седок упрашивал его подождать час-другой, чтобы после девиц заехать еще куда-то. Но Дун Ли, не любивший пребывать в злачных районах, да еще и поздней ночью, отказался. Высадив клиента, бранящего его за упрямство, парень поспешил прочь из опасного места, с трудом ориентируясь в темноте — призывные огоньки и окошки нехороших заведений остались позади, и вот-вот он должен был выбраться на широкую улицу. А там уже безопаснее — время от времени проходит ночная стража…
Вот тогда-то на него и напали. Три темные фигуры — одна преградила путь, другая зашла сзади, а третья метнулась к нему, и в следующий миг голову обожгла боль. Что-то горячее хлынуло, залепив глаза. Дун Ли выпустил из ладоней ручки коляски, схватился за лицо, чувствуя, как разъезжается в стороны кожа под пальцами, и тут же получил удар дубинкой, затем еще один, и еще…
Очнулся он лишь под утро. Грабители забрали у него и деньги и — что самое страшное — коляску. Окровавленной одеждой побрезговали. Шатаясь и едва не падая, несчастный побрел к старику Ву. Ранние прохожие провожали его неодобрительными взглядами, принимая, очевидно, за побитого ночного гуляку.
Хозяин конторы, восседавший за маленьким столиком и с удовольствием хлебавший утренний чай, едва не выронил чашку, увидав перепачканного в крови постояльца. Среди рикш, уже выстроившихся в очередь на получение колясок, поднялась паника. Позвали за доктором, жившим неподалеку. Рана оказалась неопасной — грабитель острым ножом рассек кожу на лбу Дун Ли, прекрасно зная об эффекте — человек не умрет, но кровь хлынет так густо, что ослепит и испугает. Дубинки тоже не причинили сильного вреда, хотя было трудно дышать. Доктор сказал, что несколько ребер, видимо, треснули и надо бы отлежаться пару недель… Но что такое полмесяца бездействия для вмиг обнищавшего парня? Старикан Ву развел руками — платить за постой Дун Ли не мог, отрабатывать — тоже. Вздохнув с притворным сочувствием, конторщик напоил его чаем и дал три дня на то, чтобы подыскать себе другое жилье. Сам рассчитался за визит лекаря и милостиво согласился повременить с долгом — пока у его бывшего рикши не появятся деньги.
Возвращаться в заброшенный храм Дун Ли не хотел. В отчаянии расхаживая по городу в поисках хоть какого-то приработка, он повсюду натыкался на презрительные взгляды — никто не собирался нанимать бродягу с перевязанной головой, считая его лихим человеком, вынюхивающим, где можно хорошенько поживиться. А на самом деле Дун Ли вынюхивал лишь одно — запах еды, купить которую он больше не мог. А яств вокруг готовилось множество — в котлах уличных харчевен булькал жирный бульон с зеленью и кусками тофу, дымилась паром лапша, посыпанная рубленым мясом, источали волнующий запах теста и сытной начинки белые баоцзы, выложенные на плетеные корзины и выставленные на продажу…
Тогда-то вконец оголодавший парень и решился на кражу. Несколько раз прошел мимо прилавка с пирожками, истекая слюной и пытаясь унять волнение и страх. Улучил момент, когда крикливый торговец в грязной куртке отвлечется на подсчет денег. Подбежав к корзине, схватил обеими руками несколько пирожков — они смялись в его пальцах и обожгли брызнувшим соком — и понесся что есть силы вдоль улицы, надеясь выскочить на задворки находящегося рядом рынка, смешаться с толпой, затеряться среди тележек и тюков. Но сил у избитого рикши оказалось немного, да и голосистый продавец своим визгом мигом собрал толпу, которая бросилась вслед за Дун Ли.
«Держите, держите вора! — неслось ему вслед. — Лови его!»
Что случится, если его поймают, парень знал хорошо. Ему доводилось несколько раз видеть расправу толпы над воришками. Ценность украденного никакой роли не играла — будь то схваченная с воза рыбина или подрезанная с пояса связка монет, — если преступника настигали, то валили на землю и первым делом топтали, прыгали, били по самым уязвимым местам. Несчастный обычно подтягивал колени к груди, обхватывал голову руками — но вот толпу раздвигали плечами люди с мотыгами, мясницкими топориками или просто увесистыми палками. Деловито, будто пропалывая овощи или молотя рис, они работали инструментами до тех пор, пока пойманный не превращался в бесформенный кровавый кусок. Еще живой, человек беспомощно трепыхался, тыкался обезображенным лицом в землю, взмахивал обрубками рук и волочил за собой перебитые ноги. Умирали воры, как правило, прямо на улице. А если поспевала на шум полиция, то уже в участке — куда их, не особо церемонясь, тащили на куске брезента.
