Вешатель

Над площадью стоял шум - не привычное многоголосье, а глухой, похожий на шипение волн, с которым они облизывают прибрежный песок. Звучали подавленные возгласы - молчать, терпеть, если жизнь дорога; шоркали по брусчатке деревянные башмаки, поскрипывали кожаные сапоги. Но с башен проревели трубы, и на собравшихся упала тишина. Люди словно окаменели, боялись даже вздохнуть - так и стояли, истекая потом, под яростными лучами полдневного солнца - испуганные и обречённые. На кого падёт выбор Вешателя? Кто сегодня покинет этот мир? Что ожидает человека после того, как на голову накинут чёрный мешок? Какая мука страшнее - смертная или посмертная? Минуты тянулись медленно и тяжко. Какая-то молоденькая женщина не выдержала, зашлась в громком плаче. По толпе пробежало едва заметное движение, будто уж скользнул в невысокой траве - стражник направился к нарушительнице. Она вздрогнула, запрокинула голову. Лицо побелело, изо рта хлынул фонтанчик крови, обрызгал лицо и суконный колпак мясника, стоявшего впереди. Молодка замолчала и осела меж чужих локтей и спин. Мясник достал платок, вытер затылок, а потом бросил заалевшую ткань на мостовую.

- Чья это? - спросил Гусь, который выглядывал из слухового окна недостроенного дома.

Детям и подросткам сегодня полагалось сидеть дома за закрытыми ставнями и читать молитвы. Дело не в душеспасительной силе слов, а в том, что молодь считали неспособной на поступок, который бы указал - жить или умереть. И ребятня пряталась, бубнила маловразумительные фразы, училась жить в боязни и всё терпеть в ожидании судьбы. Но только не Гусь и его приятель Кроль, которые были вездесущи и неистребимы, как мухи над торговыми рядами. Гуся, безродного побродяжку, оставили в городе лицедеи-странники, а Кроль - криворылый и косоглазый - народился от давно помершей первой жены начальника стражи и был чужим в отеческом доме.

- Пекарская сноха, - втянув изуродованной губой слюни, ответил Кроль. - Теперь ему штраф платить. А бабёнке гнить в земле допрежде сроку.

- Смотри, - перебил его Гусь, - Вешателя вывели. Ну и образина... Урод бельмастый.

Кроль затрясся и вопреки словам Гуся опустил глаза, как и все в толпе на площади. Нельзя, ни в коем случае нельзя встретить взор мутных, с красными прожилками, склер Вешателя. Он не любит непокорных, смотрящих прямо, подающих голос. Вешатель станет долго, случалось, что и дотемна, шелестеть рясой по мостовой, тяжело волочить грузное тело, ворочать по сторонам шишковатой, в шрамах и нарывах головой, а потом вытянет единственный палец с кривым коричневым когтем и укажет на того, кто избран. Кому нынче выпадет честь? Кровельщику, который спас троих ребятишек общецехового старейшины от разъярённого быка? Или молодому лекарю, не допустившему в город чумную заразу? А может, самой завидной невесте - кружевнице Чесле, чьи изделия, отправленные в подарок дюку, избавили город от новых подлостей коварного и охочего до золота и крови сюзерена? Гусь переживал только за кондитершу Пелону. Её крендели таяли во рту и часто спасали от заворота кишок бездомных бедолаг, которые с голодухи могли нажраться отбросов. Гусю не забыть, как Пелона отпаивала его тёплым молоком, когда он свалился, трясясь от лихорадки, около заднего крыльца кондитерской. Кролю было всё равно: отцу, начальнику стражи, и его окружению не стать достойнейшими. Что может получить город от их повешения? Озерцо дерьма, не больше. Впрочем, и от смертей избранных никто не видел благодати. О ней только говорили.

Гусь и Кроль своём укрытии отсидели задницы. В толпе многих сморило от неподвижности и напряжения. Их поддерживала только теснота - народу понабилось точно огурцов в кадушке. Кое-кто начал подвывать, но, помня об участи заколотой молодухи, которая посмела нарушить тишину, давил страх в глотке, зажимал губы руками. Солнце зашло и оставило после себя тягучую духоту. Наконец Вешатель резко выбросил вперёд руку с тёмным когтем. И тут произошло небывалое.

Трое стражников в масках направились к кондитерше Пелоне. Из-под её чепца обильно сочился пот, собирался в ручейки под опухшими сомкнутыми веками. Но Чесла, племянница Пелоны, вдруг вопреки правилам раскрыла глаза, увидела Вешателя и стражу, охнула и встала перед тёткой, заслоняя её от смертельного когтя. Снова проревели трубы. Чеслу схватили, набросили чёрный колпак и потащили за Вешателем. Толпу охватила дрожь, но только после третьего завывания труб люди стали осматриваться, искать родных и знакомых, а потом и голосить от радости. Никто не обратил внимания на то, что Пелона огляделась, не увидела Чеслу, рухнула на колени, зашлась в плаче и причитаниях. А народ возликовал. Свершилось! Жертва во спасение всем избрана! Быть сегодня великой праздничной ночи, пьяной и безудержной! Толпа заспешила по домам, и вскоре на площади остались три трупа: один окровавленный, два с синюшными лицами да полумёртвая от горя Пелона.

- Ну что ж ты, вставай... Вставай, Пелона! - прошипел сквозь зубы Гусь. - Поднимайся, квашня старая!

Но кондитерша легла ничком, видимо, не собиралась жить после утраты племянницы. Гусь грязно выругался, а Кроль с удивлением на него посмотрел и сказал:

- Чего время терять, пойдём к трактиру, сейчас всем наливать будут. Слышь, Гусь!

Но Гусь шустро застучал подмётками по незакреплённым половицам - нужно увести эту дурищу Пелону с площади. Ишь чего удумала - чтобы стража её вместе с мертвяками сволокла. Кроль припустил за приятелем, хотя и не понял его намерений.

- Тётка Пелона, поднимайся! - Гусь схватил кондитершу за плечи и потянул. - Обопрись на меня... Ну же, скорей!

Подоспевший Кроль помог приятелю, намотав на кулаки завязки фартука.

Пелона повернула голову и глянула на ребят заплывшими от слёз глазами:

- Чеслушка... кровиночка... рученьки золотые... а сердечка такого доброго больше не найдёшь... И ради негодяев да воров-разбойников погибнуть...

Гусь нагнулся к самому уху Пелоны и прошептал:

- Вовсе не ради негодяев, тётка Пелона, а чтобы ты жила. Я всё видел. Пойдём домой, расскажу.

Пелона посмотрела на своего выкормыша так, будто впервые увидела, но попыталась подняться с кряхтеньем и стонами. Гусь и Кроль подхватили её под мышки и почти волоком потащили в сторону дома. Кроль жалобно скривил уродливые губы, когда они миновали закипавший лютым весельем трактир, но приятель успокоил его жестом: не боись, всё наверстаем.

Добротное, пропахшее выпечкой жилище Пелоны было пустым: окна темны, дверь заперта. Все подмастерья и даже старая преданная служанка отправились пировать. Кондитерша повалилась на скамью возле крыльца и прошептала:

- Ну, рассказывай... не тяни...

Гусь, не подумав, ляпнул правду и очень удивился, что Пелона не стала благодарить Чеслу-спасительницу, а побледнела до синевы и, стуча себя в грудь кулаком, проговорила: "Дурочка... ах, какая дурочка!"

- Чего ругаешься, тётка Пелона? - возмутился Гусь. - Она ведь тебя от смерти избавила.

- От неё бы такие детки пошли, - простонала Пелона. - Искусники, добросердечники... Чесла была бы лучшей из матерей. Может, в этом вонючем городе дышать стало бы легче.

- А почему Вешатель указал на тебя? - вдруг спросил Кроль, хотя ему не терпелось бежать в трактир. В прошлом году, ещё без Гуся, он так упился кисловатым вином, что не хватило сил на другие праздничные развлечения.

Пелона подняла к небу заплывшее лицо. Гусю показалось, что она хочет плюнуть в звёзды - туда, по поверьям, неумолимый Вешатель относит свои жертвы.

- Подкармливаю бродяжек, не даю умереть с голоду неимущим, - начала кондитерша тихо, но с какой-то страстью, непонятной Гусю. - А от них в городе только беспорядок. Вместо меня мог быть Манжар, лекарь, которому нет равных. В селеньях народу расплодилось - войны давно не было. Манжар вылечил селян от привезённой с заморскими товарами хвори, Чеслушка моя спасла нас от гнева дюка - опять людей избыток. Для градоправителя лишние хлопоты.