— «Стоило лишь вспомнить»… — сыронизировал Миша. — Меня-то разбуди посреди ночи — я тебе сразу скажу, когда, какому чухану и какую я предъявил неустойку.

— Вот поэтому бери бумагу, — попросил я Мишу, — и распиши, пожалуйста, в цифрах всю свою ростовщическую арифметику.

Миша застрочил карандашом по бумаге.

Неустойка. В гражданском праве этот термин обозначает определенную законом или договором денежную сумму, которую должник обязан уплатить кредитору в случае неисполнения обязательств.

Среди подростков термин «неустойка» значит почти то же самое… С той лишь «маленькой» разницей, что обязательства определены совсем другими законами — «законами картежных игр», «правилами настоящего пацана» и другими дворовыми законами, то есть законами неписанными, трактуемыми широко, вольно и, как правило, в пользу сильных ребят. Неустойка может быть предъявлена слабачку за что угодно: за грубое слово, за неловкое действие, зa косой взгляд, не говоря уж о явном «беспределе». Это тоже форма денежного наказания, но наказывается не только финансовая необязательность, но и неподчинение тем, кто верховодит подростковым миром и лепит из него свое подобие.

Таким образом, регулярно, повсеместно и неоднократно тысячи, миллионы подростков оказываются перед фактом: кто-то предъявил им неустойку. С этого момента считается — внимание! — что деньги уже принадлежат «кредитору». Это как бы первый уровень взымания процентов: процентов за непослушание, за невыполнение «нравственного» долга… Но есть еще и второй уровень, уже не отличимый от собственно ростовщического. Если «должник» не готов выложить нужную сумму, «кредитор», конечно, подождет. Й день, и два, и месяц… Но не за красивые глазки… А… за проценты! (Вот они и выплыли, те самые разорительные проценты, слегка закамуфлированные сленговым выражением «платить по счетчику»).

Вот и выявилась система. Система деформированного ростовщичества. Распространенная так же широко, как и в предкапиталистическую эпоху. Но более жестокая, чем раньше. Ведь ранее ростовщичество строилось на относительно добровольных отношениях. Нынешние же «должники» становятся должниками поневоле. А самое страшное неоростовщикам принадлежат не только ребячьи кошельки, но и ребячьи души.

…Миша закончил писать, протянул мне бумагу и пояснил:

— Значит, так. Один лох сел играть со мной в карты. Ну, я ему сделал реанимацию. За полчаса он мне влындил (т. е. проиграл) 250 рублей. И нет бы смирненько рассчитаться, так он на меня попер. Начал обвинять, что я фуфло двинул (т. е. обманул, «кинул»). Пришлось чиркануть его по макидре (ударить по голове)… А он, как последняя синявка, заверещал и — когтями мне по морде! (Вот царапина!). И слинял, ушел в загаску. Ладно, думаю. Собрал ребят. Сели на «девятку». Приехали к нему: Выходит. Затюканный, занюханный. Губешка трясется. Я, не долго думая, загнул его. По крыше пару раз вделал, чтоб понятно стало: с ним не шутят. И предъявил неустойку. Вот тут все записано. 250 рваных — картежный долг. И неустойка: 50 рублей — «за царапину под глазом», 50 рублей — «за то, что сами к нему приехали», 50 рублей — «за беспокойство».

— А петровский налог на бороду? — спросил я лишь потому, что хотелось отогнать в глубь сознания образ мальчика с трясущейся губой и ладонями, не умеющими сжиматься в кулаки.

— Не путай! — строго сказал Миша, обычно безупречно чувствующий иронию. — Какая борода? Он еще мокрым полотенцем бреется. Итого, насчитали мы с него 400 рваных. Он заявляет: у меня стипендия только 4 июня (а завалились мы к нему 25 мая). Ну мы не стали наглеть: поставили счетчик на малые обороты, по рублю в день… (Здесь ведь как кому в голову взбредет, утвержденных правил у счетчика нет). За то, что я ждал возврата долга с 25 мая по 4 июня — еще десять рублей набежало. Всего — 410 — Миша усмехнулся и добавил: — А то стал бы я тебя «Монте Карлом» подогревать!

Так у меня в руках оказались точные, по горячим следам восстановленные цифры. Можно было приступить к «сравнительно-экономическому этюду». Я вернулся к страницам, где Писарев сравнивает ростовщиков бурсы с ростовщиками царского острога:

«Кроме воровства, в мертвом доме и в бурсе Процветало с беспримерною силою ростовщичество. (…) г. Достоевский дает нам понятие о величине каторжного процента. Острожный ювелир и ростовщик Исай Фомич Бумштейн, под залог каких-то старых штанов и подверток, дает взаймы другому арестанту семь копеек, с тем, чтобы тот через месяц заплатил ему десять копеек. Три копейки на семь копеек — это значит 43 процента в месяц. В год получится, стало быть, .516 процентов, то есть капитал увеличится с лишком в шесть раз. Это очень недурно, но, в сравнении с бурсацкими процентами, это умеренно. Бурсаки и в этом отношении умудрились перещеголять каторжников. «Рост в училище, — говорит Помяловский, — при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а, напротив, норма, когда ДЕСЯТЬ КОПЕЕК, взятые на НЕДЕЛЬНЫЙ СРОК, оплачивались ПЯТНАДЦАТЬЮ КОПЕНКАМИ, то есть по общепринятому займу на год это выйдет ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ (вернее, двадцать шесть) РАЗ КАПИТАЛ НА КАПИТАЛ».

Вот теперь можно сопоставлять.

Сделав соответствующие вычисления, мы получим, что первоначальный капитал Миши (выигранные в карты 250 рублей) за десять дней вырос на 64 % (410 рублей). Именно вырос… Отдай неумеха-картежник свой долг сразу и смирненько — ни о каком бы росте не было речи. Но ситуация обернулась для него неустойкой. Поэтому мы вправе рассуждать о росте, танцуя при этом от как бы авансированных Мишей 250 рублей.

Поскольку рост капитала у Достоевского, Помяловского и у нас исчислен на разные сроки оборота, приведем цифры в соответствие. И сведем в одну таблицу:

Годовые обороты ростовщиков прошлого и Мишин сравнивать некорректно. Все же Миша облагает ребят неустойками нерегулярно, время от времени. Кроме того, взимаемые им проценты, по его же признанию, непостоянны, зависят от того, что «в голову взбредет». А вот картина, представленная на уровне «десятидневок», отражает, на мой взгляд, реальный расклад, конкурентоспособность представителя светлого будущего, Миши, с тенями прошлого.

Что ж, хотя этот представитель и опередил каторжан XIX века, бурсы он не обогнал. Сенсация, которую мы внутренне ожидали, не состоялась. Но не будем забывать, что Миша — еще новичок в своем деле, он еще не оторвяга, он только учится. И кто поручится, что через месяц-другой он не заткнет за пояс самых бедовых бурсаков. Не будем забывать и о том, что первоначальный капитал (250 рублей) нашему ростовщику в фирменной варенке не принадлежит.

Так что еще не известно, кто кого обставил.

О таких потомках, как Миша, мечтал Д. И. Писарев?

И, наконец, чем же объясняет Дмитрий Иванович Писарев криминогенность бурсы, «неправильное передвижение собственности» в ней и какие видит дорожки спасения. Может, его взгляды помогут нам, всем, кто вместо светлого будущего оказался на пороге диктатуры преступности?

Дмитрий Иванович, действительно, подробно и убедительно объяснил бурсацкий беспредел массой социальна . прорух. Но главный вывод в этом скопище причин не затерялся: «… основное зло бурсы неизлечимо. Оно заключается в той антипатии, которая существует между умами учеников и бурсацкою наукою (богословием, надо полагать. Хотя антипатию у бурсаков вызывала зубрежка, т. е. метод овладения богословием. — Ю. Ш.). Эту антипатию невозможно искоренить, потому что бурсацкую науку невозможно сделать привлекательною».