Рисунки Сергея Григорькика

Я долго не мог придумать, как назвать цикл заметок о нынешних ребятах, материала для которого накопилось достаточно много. А однажды, отвлекаясь от неуютной повседневности (а значит, и от тинейджерских проблем), взялся полистать монографию о фламандской живописи.

Неожиданно внимание привлек малозначащий в общем-то факт: большинство живописных миниатюр XVI века фламандские художники писали на дубовых шлифованных досках.

«Дубовая основа»… Это словосочетание как-то насторожило, вывернулось для меня своим сленговым смыслом (слово «дубовый», полагаю, не нужно объяснять, переводить с жаргона?). Дубовая основа… Дурацкая основа… Основа шизофренической логики…

Разве все то, что будет изображено на миниатюрах, не порождено дубовой основой нашего недавнего, да и нынешнего бытия? Разве не глупостью общественного уклада вызваны почти все ребячьи беды и несуразности их быта, о которых я должен рассказать? Я полистал свои записи разных лет, которые собираюсь обнародовать, и лишний раз утвердился в мысли, что почти за каждой ситуацией, за каждым юношеским портретом, за каждым символом и каждой эмблемой подросткового существования просвечивает дубовая доска, дубоватая наша жизнь.

Кому-то может показаться, что подобное название диктует и свой подход к реальности, усекает многообразие жизни, что все светлое, чистое, духовное может остаться за рамками этих заметок… Отнюдь!

Искать, разглядывать, анализировать светлые поступки цельных натур и любоваться ими я намерен с большим рвением, чем копаться в отходах истории человеческого духа.

И тогда «дубовая доска» — лишь гарант прочности, долговременья, хорошей сохранности… В конце концов, некоторые иконы, если не ошибаюсь, тоже исполнялись на дубовых досках.

Жаргонное слово «усявые» (скорее, полунеологизм, только-только входящий в жаргонный пласт) можно перевести не только на общий литературный язык (там оно значит: убогие, незащищенные, странные), но и на точный язык криминологической науки: виктимные личности, что есть — потенциальные жертвы преступного мира.

Об «усявых» мне много и подробно рассказал Ерч. Ему восемнадцать лет. Он нигде не работает. Профессии никакой нет. Но к «усявым», тем не менее, интерес у него профессиональный: Ерч каждый день выходит в центр города бомбить «усявых».

«Их сразу видно, — говорит он. — Они — не обязательно хилые и слабые. Внешне они могут быть богатырями. Они не обязательно «социологи» (т. е. в очках — Ю. Ш.), могут иметь и хорошее зрение. Но у них есть как бы локаторы: они моментально чувствуют, что их «ведут», что они попали в поле моего интереса. И тогда они начинают делать ошибку за ошибкой. Какой дурак, видя «хвост», попрется в уединенное место? — Эти прутся. Какой дурак, заметя, что гопота села на след, выйдет из автобуса на пустынной остановке, — эти выходят.

Когда я раньше вел жертву, старался, чтобы она меня не заметила. Сейчас, наоборот. Идет какой-нибудь гаврик, на меня косянит, а я не скрываю, что иду за ним н что мне понравилась его американская куртка. Чем быстрее он убедится, что я буду его бомбить, тем быстрее подставится…

Самое смешное, когда усявые начинают защищаться.

Однажды мы с Бритым стояли у «Орбиты». Вдруг оттуда вываливает патлатый хиппарь. Купил себе брелок со свистулькой, идет, посвистывает. (На нем, помимо долбаного хипповского прикида — хорошие мокасины, в комке такие меньше чем за полтора куска не возьмешь). И в арку завернул.

Я Бритому говорю: «Подожди, сейчас я его разую, У меня кроссовки совсем развалились».

Бритый: С ума сошел, днем?

Я догнал патлатого. Сигарету попросил. Тот по карманам водит, а видно, что и не курил ни разу в жизни; Меня это сразу взорвало. Я ему вделал по кумполу. Тот упал. Ногой пару раз вделал, чтобы понял, что с ним не шутки шутят. Бритый подоспел, тоже вделал.

Хиппарь: Что вам надо, ребята? — Жалостным голоском. Я объяснил…

— А я в чем пойду?

Я ему на свои «ураллаптевские» кроссовки показал и еще пару раз этими кроссовками вделал ему под г…

Кто бы видел, как он быстренько свои мокасины снял. Прямо выпрыгнул, из них.

Спрашивает: — Ну, я пошел?

Мы с Бритым отвалили. Но потом я решил с хиппаря и часы снять. Я их сразу заметил, японские, с музыкой.

Возвращаюсь, а клиент еще под аркой. Я ему — про часы. А он вдруг в карман лезет и брелок-кнопарь достает. Распахивает его и, ублюдок, даже показать-то по-настоящему не умеет: руку с ножичком стыдливо за штанину прячет.

Я даже расхохотался:

— Ты?! На меня?! С ножом?!

Он что-то вяк-вяк, и — от хохота можно задохнуться — ножичек складывает и опять к себе в карман.

Тут женщина какая-то появилась. Я решил, фиг с ними, с часами… Женщины часто за «усявых» впрягаются. Ушел.

Мы с Бритым с одной стороны «Орбиты» на трамвайную остановку вышли. А хиппарь — с другой, с задворок. Стоим, я — в его мокасинах, он в моих лаптях… Тут меня вообще наглость разобрала. Подхожу к нему:

— Прости, брат, лайф есть лайф…

А он вдруг, чуть не плача:

— Да оби-идно просто…

Я ему снова:

— Слушай, а на такси не обидно троячок нам подкинуть?

Он осмелел (народ все-таки кругом):

— Ну, вы совсем обнаглели! — и прыг в трамвай. И деру в моих кроссовках. Будто это он их с меня снял и теперь вот концы прячет.

А другой «усявый» так защищался.

Я его у ЦУМа приглядел. «Социолог». Бреду за ним, не прячусь. Жду, когда он в какое-нибудь спокойное местечко забредет. Он меня запеленговал и — нырк в ЦУМ. Я стою жду. Выходят вдвоем с каким-то мужиком. «Социолог» на меня показывает, чго-то мужику говорит. А мужики, я-то знаю, редко за «усявых» впрягаются. Мужик довел его до своей машины, развел руками и уехал. «Социолог» — снова прыжками в ЦУМ. Я — за ним. Побродили по отделам. Тот снова к какому-то мужику подкатывает. Жалуется, слышу. Мужик — ко мне:

— Ты что к мальчику пристаешь?

— Я и слова ему не сказал… — отвечаю. Мужик этот довел «социолога» до троллейбусной остановки, сам сел в троллейбус. «А «социолог» стоит, как меня ждет. Путаются они в таких ситуациях, я же говорю.

Я подошел к нему. Палец ему под ребро выбросил, как нож. Тот аж взвизгнул.

— Ну чего тебе от меня надо?

— Денег.

— У меня всего три рубля.

— Гони три… — я так быстро соглашаюсь, потому что вижу, к остановке катит мент. И «социолог» видит. Ну, думаю, пора срываться. Сейчас они общий язык найдут. Но «социолог», знаете, что делает? Ввек не отгадать! Он крадливо подсовывает три рубля под мой локоть, прижатый к куртке. Как взятку дает… Это, значит, чтоб мент не увидел. Ну, как после этого не бомбить «усявых»!

Обычно рассказы Ерча я воспринимаю без менторских комментариев. А на последнем, про «социолога», чуть было не сдержался… Но вовремя остановился. Сдержанно поблагодарил Ерча:

— Давай надеяться, что те подробности, которые ты добавил к психологии гопников и их жертв, кому-то из читателей помогут.

Ерч рассмеялся:

— Ну-ну, я думаю, читателям будут интереснее другие подробности. С гопничеством я теперь завязываю. Берусь за взрослое дело. Продам куртку, ту, что снял… да печатку, ту, что снял, да… Слетаю в Москву. Накуплю коньяку «Солнечный берег». Там по 35 рублей. А у нас в комках, я уже узнавал, его возьмут по 90. На выручку куплю два ящика водки. Полечу на Север. Обменяю: бутылка водки на литровую банку красной икры. Бутылка водки здесь — полтинник, а банка икры — 200 рэ… Я уже в магазин заходил: они говорят, вези, только справку найди, что это нам кооператив поставляет… Ох, и раскручу бизнес!