- Ты тоже...родитель.

- А мне и свой кабинет ремонтировать, и нашим мальчишкам найти деньги на ремонт... Вот когда зарплату выдадут, тогда и сдам. Историк наш правильно сказал: "Что ж мы делаем? Правители разворовывают государственные деньги, не выделяют на образование положенных по закону средств, а мы берём финансирование школы на себя. Материальная база не пополняется пять-шесть лет, оплаты труда нет с середины прошлого года, учебников нет, ремонта нет. Что ж остаётся от государственной политики в области образования? Только уголь зимой. За свет, говорят, районо тоже не платит. А уголь какой? Его ж даром возить должны. Дают школам, потому что никакой частник не станет за такую пыль платить..."

- Проходи, - Иван открыл жене калитку, а она продолжала:

- "Мы, - говорит Алексеич, - развращаем эту зажравшуюся верхушку. Так они вообще забудут свои обязанности перед народом. Вся страна собирает бюджет по копеечке, а "слуги народа", которых мы наняли обслуживать себя за хорошую, кстати, оплату, тратят этот бюджет на себя и своих родственников. Это нормально? Нам говорят: "Стране трудно". Согласен. Стране трудно. А разворовывающим эту страну хорошо"... Иван, кто это там, в орешнике, лазит?

- Где?

- Смотри прямо. Я-то плохо вижу.

- Нет никого. Может, соседи сушняк ищут...

- Вот жизнь! Найдут дрова - вытопят печку, не найдут...

- У нас сопрут.

- Точно. Сколько в первый год украли, когда поленница под их забором

110

была?..Ты не идёшь в дом?

- Сарай дочищу. Потом расскажу про визит Орлова... А ваш историк прав. На образование денег нет. На больницы нет. На пенсии, пособия нет. На оборону нет. Единственная функция нашего государства - собирать налоги...

Последние фразы Иван сказал уже самому себе, безрадостно размышляя над новостями жены: он терпеть не мог всякие ни с того ни с сего возникающие дополнительные расходы, которые вмиг разносят в пух и прах и без того жалкий семейный бюджет. Раздражённо подумал и о том, что Дарья-учитель в Совете школы проголосует за всё, что выгодно школе, но невыгодно Дарье-родительнице.

Уже начало темнеть, когда Иван вошёл в дом. Старший сын растапливал печку, жена чистила картошку, чтобы готовить ужин.

- Сорванца-то нашего до сих пор нет, - обратилась Дарья к мужу, имея в виду младшего.

- Ладно. Последние дни каникул... Ты что дома сидишь? Отдыхай. Летом не дам.

- Как ему отдыхать? - заступилась за Юру его мать. - Такого убогого досуга ещё ни у одного поколения не было. Клуб закрыт. На лавочке или на Озере, как летом, уже не посидишь... Ты вот что делал в пятнадцать лет?

- У нас хоккейная коробка была. До одиннадцати вечера яблоку негде упасть...

- Я коньков и клюшек уже сто лет не видела в продаже. Китайцы да турки в хоккей не играют, а свои, наверное, вообще не производят. Ты ему в Морске искал лыжные крепления?

- Искал. Да времени было мало...

- Хорошие лыжи, а зря валяются. Хоть резинки бы приделал... Зачем Орлов к тебе заезжал?

- К нам. С деловым предложением.

- Авантюра какая-нибудь? Он чем уже только не занимался, а всё разбогатеть не может...

111

- Зря ты. Он законы уважает.

Иван пересказал Дарье предложенный ему несколько часов назад проект, прибавив в заключении свои размышления.

- Просчитайте всё, - ответила жена, подумав. - Прямо до рубля, со всякими там допущениями. Расходы лучше считать по максимуму, а прибыль - по минимуму. Тогда нагляднее будет видно, стоит ли браться.

На том и порешили. Прошло часа полтора. Поужинали без Паши, а после ужина Юра, выходивший во двор за дровами, вернулся и сообщил:

- На горке, куда Паха пошёл кататься, тишина. На улице сильный мороз. Из-за этого, наверное, все разошлись.

- Он в чужой дом не пойдёт, - встревожилась Дарья. - Сходи-ка, Юра, на горку. Если там, скажи: пора домой.

Юру ждали долго. Дарья помыла посуду, прибралась в кухне и села за письменный стол, прислушиваясь к звукам на улице. Но слышать приходилось крики за стеной: у Степанчуков начали пить. Глядя на жену, забеспокоился и Иван:

- А если один катается? Он может...

- Может...

Помолчали.

- Или к другу своему пошёл видик смотреть...

- Он без спроса не пойдёт. И поздно уже.

По телевизору начали показывать награждения по итогам какого-то кинофестиваля, но ни Иван, ни Дарья ничего не слышали, хотя и не разговаривали между собой. Крики за стеной всё усиливались, но это тоже не обсуждали.

Наконец, вернулся Юра и рассказал, что Паша, действительно, последним скатился с горки и обещал догнать своих одноклассников Сергея и Лёшу, но те дошли до деревни, а его больше не видели. Лёша сообщил также, что по поручению отца ходил в лес вырубить несколько жердей и столкнулся там с двумя подозрительными взрослыми лыжниками, которые стояли на высоком

112

месте и как будто наблюдали за селом в бинокль. Мальчишка обратил внимание, что те не пробивали одну лыжню, что было бы понятно, а прошли по просеке в два следа, то есть рядом друг с другом. Ему странные охотники-спортсмены, каких в окрестностях Озёрок прежде не встречали, не сказали ни слова, а Лёша похвастался, что на всякий случай продемонстрировал чужакам топор. Юра обошёл всех, кто катался в этот вечер с большой горки, но насчёт Паши никто ничего не прибавил. Обошёл он и кусты вокруг горки.

Дарья выслушала старшего сына, всё больше бледнея и со слезами на глазах. От предложенных Иваном сердечных капель она отказалась, но вспомнила о людях, которых видела за своим огородом, возвращаясь с работы.

- Ты тогда сказал, что соседи, а это точно были ОНИ.

- Кто - ОНИ?

- Похитители, Ваня. Нам мстят. За то, что ты...добиваешься правды.

- Да неужели?! Я ж в областной прокуратуре был, а не где-нибудь... Сейчас узнаю у Шушеры, лазили они в орешнике или нет...

Иван, наскоро одевшись, выскочил из дома, но тут же остановился и изо всей силы ударил кулаком по столбу, поддерживающему козырёк крыльца. Сверху посыпался снег.

- Мразь! Мразь! Нелюди! Собаки! - вслух, но сдавленно, сквозь зубы начал грозить он. - Не дай Бог!.. Да я вас!.. Уничтожу! Растопчу! Всю жизнь охотиться буду, пока не втопчу вас в землю! Сволочи!

Однако, излив злость, Иван вдруг почувствовал своё абсолютное бессилие в данную минуту, и слёзы навернулись на глаза сорокалетнего мужчины.

- Господи, - прошептал он, - не допусти несчастья с невинным мальчишкой. Только бы ничего с ним не случилось. Господи, только бы с ним ничего. Не наказывай за мои грехи ни в чём не повинного ребёнка. Со мной что угодно. Убей меня. Сделай калекой. Пусть заболею какими угодно болезнями. Ничего мне в жизни не надо. Пусть так и буду всегда жить в нищете. Только, Господи, чтобы с ним ничего не случилось... Если это на самом деле похитители, то сделай так, чтоб они потребовали от меня заткнуться,

113

отказаться от своих заявлений, но не мстили нашему Пашеньке. Только бы его не трогали. Всё заберу, от всего откажусь, перережу проклятых овец, только чтобы с детьми ничего не случилось. Господи, не допусти... Ты любишь, когда прощают. Я прощу им всё. И этим, что резали, и районному прокурору, и областному, и этим...гадам... Не сразу, но прощу. Только, Господи, не допусти несчастья с нашим сыном. Ты всё можешь, я знаю. Ты всемогущ. Смилуйся над бедным мальчишкой, сделай, Господи, так, чтобы он был жив. Только чтобы он был жив... Что мне сделать для этого? Я могу простоять хоть целую ночь на морозе на коленях и просить тебя о великой милости. Я могу. Я всё могу ради сына, ради спасения сына, только внуши мне, что я должен сделать. Передай как-нибудь. А может, я сам должен догадаться, сам дойти до этой мысли? Тогда я успокоюсь, я подумаю. Надо простить - прощу, надо молить тебя - буду молить и молить... Так, но надо и самому что-то делать. Не только выпрашивать, если и сам что-то можешь... Боже мой, ведь Даша ждёт!

Иван выбежал со двора и вдоль забора по сугробу добежал до соседнего. Двери на веранду не было совсем, но входная - Иван забыл об обычной своей вежливости и дёрнул её без стука - оказалась запертой изнутри. Он затарабанил без перерыва, пока не услышал звук отбрасываемого крючка.