— Это была… шутка.

— Вот как! — откликнулся ленсман. — Нашел время для шуток. Об одной из подобных я прочел в газете сегодня утром. Президент США Рональд Рейган перед выступлением по радио, пробуя голос… так, развлечения ради, сказал… что скоро припрет Россию к стенке.

Констебль Куннас ответил не сразу. Он тоже читал эту газету. Но так как ленсман не спускал с него глаз, пришлось ответить:

— Их видели… на танцах и вообще… как Элиза Поррас сидела в автомобиле Илола.

— Ты считаешь, что они проводят вместе время?

Заметив, что употребил не ту временную форму, Пармалахти поправился:

— Я имею в виду — проводили?

Кари Куннас погладил бороду и отвел взгляд.

— Да… Но как на это посмотреть. Они встречались… как говорят… весной. Я же тогда был в отпуске… когда приключилось это происшествие с сапожником Тойвиайненом. Оттуда, видно, все и пошло.

— И это, по твоему мнению, странно?

Затылок у Куннаса побагровел. Выходя из терпения, едва сдерживаясь, он пробормотал:

— Не нужно… придираться к словам.

В разговор вмешался старший констебль Паяла. Не торопясь, он сказал:

— В этом есть доля правды. Потому-то я и вздохнул с облегчением, что Илола не было на месте, когда мы вынимали девушку из петли.

Короткие, толстые пальцы ленсмана стали постукивать по столу. С минуту он пребывал в молчании. Затем сказал сухо:

— Вот как. Только этого еще не хватало.

Перед ленсманом лежала кипа бумаг. Все они касались проводимого расследования. Им руководил Пармалахти, а поскольку в нем принимали участие трое полицейских, все обстоятельства дела были хорошо известны всем троим.

Продолжив совещание, Пармалахти повторил вводную часть:

— Давайте не выходить за рамки дела. Предваряя наше совещание, я упомянул, что Элиза Поррас была в какой-то степени странной, под этим я имел в виду одно-единственное обстоятельство. У нее было обыкновение постоянно посещать то место у дерева, на котором повесилась ее мать лет двадцать тому назад. Это было… во всяком случае, так считает доктор Кристианссон… своеобразной навязчивой идеей.

Паяла и Куннас промолчали.

Выдвинув нижнюю губу вперед, Пармалахти продолжал:

— Эти медицинские умствования так дьявольски запутанны, что нормальному человеку трудно определенно сказать «да» или «нет». Во всяком случае… если я правильно понял Кристианссона… навязчивая идея может обратиться в такое состояние, когда человек желает идентифицироваться со своим идеалом… слиться с его судьбой… выкинуть вслед за ним тот же самый фортель.

Паяла и Куннас продолжали хранить молчание. Ленсман взглянул на ногти своих пальцев, похожих на сардельки. Выбравшись из дебрей научно-медицинских догматов, он почувствовал себя бодрее и сказал:

— Правда, совместное заявление по этому вопросу теток покойной, Хелины и Селмы Поррас, говорит об ином. Согласно ему, в характере и поведении их племянницы никогда не наблюдалось признаков, которые говорили бы о том, что она помышляет о самоубийстве.

Старший констебль Паяла, хранивший до сих пор молчание, включился в разговор:

— Именно так. И прежде всего, мне кажется, нужно принять во внимание рассказ Хелены Мякеля. Хотя она уже стара и ограничена в движениях, ум ее продолжает оставаться ясным.

Пармалахти согласился:

— У меня точно такое же мнение. О ней никак не скажешь — старый склеротик. Как свидетель, она заслуживает полного доверия.

— Она рассказала, что в тот трагический день в поведении Элизы не было ничего необычного.

— Точно.

— Наоборот, Элиза пребывала в полном душевном равновесии. В добром расположении духа и даже приподнятом настроении.

— Точно, — согласился Пармалахти. — Только следует уточнить, что, когда девушка упомянула о розах, которые она намеревалась отнести к месту смерти матери… она погрустнела.

— Разве это неестественно?

— Пожалуй.

— Вряд ли такая прогулка доставит кому-нибудь удовольствие!

— Нет, конечно, — заметил Пармалахти. — И меньше всего дочери, которая направляется почтить память своей матери, погибшей так трагически. Но от этого еще огромный шаг до того, чтобы… черт подери… чтобы накинуть веревку себе на шею.

Послышался шумный выдох. Он вырвался из носа констебля Кари Куннаса. Нос у него был слишком большим. Очевидно, именно поэтому Куннас отрастил усы и клином бороду, чтобы отвести внимание от этой досадной частности.

Голова ленсмана тотчас повернулась в его сторону.

— Чего сопишь?

Куннас пожал своими плечами борца. При этом он четко произнес:

— Это, насколько я понимаю, крайний педантизм. Есть другое, совершенно точное объяснение.

— Какое? — спросил ленсман.

— Временное умопомрачение. Типичный случай.

Несмотря на то что Пармалахти нахмурил брови, Куннас продолжал как ни в чем не бывало:

— И что в этом удивительного? В этой стране каждый день по меньшей мере один человек теряет самообладание до такой степени, что лезет в петлю или пускает пулю себе в лоб. Или…

Рука Пармалахти поднялась, отвергая сказанное, затем последовал осуждающий взгляд.

— Не стоит продолжать… об этом. Мы все хорошо знаем, что человек может лишить себя жизни различными способами, при различных обстоятельствах. Ну а что касается идеи о временном умопомрачении… то это обстоятельство, очевидно, нельзя не принять во внимание. К тому же другого объяснения и нет.

Уголки рта Куннаса насмешливо вытянулись. Он сказал многозначительно:

— Эти обстоятельства, вне сомнений, более точно сможет объяснить Илола. Он-то уж должен знать душевный склад своей зазнобы.

На этот раз ленсман разгневался не на шутку:

— Нечего тянуть Илола в каждую дыру! Это тебе не Инаринский полицейский округ.

Куннас притих.

Краска, выступившая на его щеках, показала, что он хорошо понял намек. Склока, случившаяся в упомянутом Пармалахти округе, обратила на себя внимание всей страны. Виновные были уволены и затем буквально осаждали своими кляузами ведомство канцлера юстиции.

Суть намека ленсмана состояла в том, что склоку в Инари породили ссоры среди личного состава. Раздраженное замечание Пармалахти говорило о том, что ему кроме этого известны еще некоторые обстоятельства. А именно — в его собственном округе младшие констебли Илола и Куннас не ладили между собой. Издевательские замечания Куннаса, стремление куснуть отсутствующего коллегу, были не чем иным, как наветами на Илола, и ленсман взял его сторону.

Однако после этой вспышки Пармалахти вновь принял спокойный, деловой вид и стал говорить:

— Итак, продолжим. В наличии лишь две версии. Если речь не идет о самоубийстве, совершенном в состоянии временного умопомрачения, то остается вторая — преступление. Но против этого говорят многие исключающие это предположение обстоятельства. Давайте рассмотрим это дело без эмоций. Официально я не запрашивал помощи из губернской центральной криминальной полиции. Вообще-то я звонил туда, но тотчас услышал в ответ старую песню…

— Которая звучала примерно так, — предположил Паяла: — «…Людей не хватает, работы много. Да и из имеющихся в наличии часть в отпусках. И поскольку случай выглядит ясным…»

— Совершенно точно, — откликнулся ленсман. Бросив взгляд в сторону Куннаса, он продолжил: — «…да и вообще этот случай в криминальном отношении не показателен. И так как в нашей стране каждый день кто-то кончает жизнь самоубийством, расследование данного происшествия вы можете произвести самостоятельно…»

Куннас отвел взгляд в сторону. Он покраснел еще больше.

— Мы закончили расследование этого дела, — произнес Пармалахти. — Упомянутые мною обстоятельства, исключающие преступление, являются следующими. Пункт первый. Никто не согласится быть повешенным добровольно. Если бы жертва оказывала сопротивление, то остались бы явные следы. Однако таковых не обнаружено ни на месте происшествия, ни на теле девушки. — Сопроводив свое первое заключение кивком, он продолжил изложение: — Можно предположить, что девушка сначала была задушена. И только потом вздернута на дерево. В этом случае на шее остались бы подтеки. Однако в наличии лишь следы трения о канат.