Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

А теперь внимание. О планах Бурцева устроить побег своему информатору знали два человека. Чернов (которому сам Бурцев рассказал это) и от него — Азеф.

Откуда знал это Бурцев?

От самого Азефа.

Как раз в то время, когда Владимир Львович занимался организацией побега своего информатора и изыскивал для этого деньги, состоялась их вторая в жизни встреча — и первый большой разговор.

Бурцев ждал в выборгской гостинице Чернова. Вдруг дверь отворилась. В дверях стоял высокий, тучный, губастый человек со знаменитым каменным лицом и знаменитой детской улыбкой. Да, наверное, он улыбался.

Что такого? Виктор Михайлович не смог сам прийти и послал товарища.

«Я быстро встал с кресла и закричал:

— А, наконец-то мы с вами встретились! Сколько лет мне хотелось с вами повидаться! Ведь у нас есть о чем поговорить!»[242]

Азеф с восторгом говорил о полезной, незаменимой деятельности Бурцева. Тот в ответ жаловался, что «все Черновы — теоретики», что от них помощи мало, а вот «было бы хорошо, если бы в моей борьбе с деп. полиции согласился вместе со мной принять участие такой революционер-практик, как он — Азеф». Революционер-практик старался вытянуть из Бурцева как можно больше сведений о его информаторах. Но, увы — он только сам все больше попадался в сети к «Шерлоку Холмсу». Чтобы развязать язык собеседнику, Азеф признался, что знает (от Чернова) не только о Бакае, но и о другом бурцевском осведомителе, Раковском. Раковский вскоре был арестован. Азеф опять себя выдал. Что касается других своих сотрудников, то Бурцев фантазировал напропалую, и Азеф «съедал» его россказни.

Алданов считал, что эта сцена достойна Достоевского.

«Бурцев знал, что Азеф — предатель, Азеф знал, что Бурцев это знает. Пожалуй, у Достоевского такой сцены не найти. Пошел Азеф, вероятно, на разведку. А может быть, и „для ощущений“. Ощущений у него в жизни было вполне достаточно. Но такого, вероятно, не было…

…Наглость Азефа так же граничила с чудесным, как и его самообладание. Вдобавок, страшная карьера приучила его к риску. Он был игрок и по характеру, и по необходимости»[243].

А вот в курсе ли был Азеф, что Бурцев все про него знает, по крайней мере, обо всем догадывается? Или хотел именно это проверить? Кто здесь к месту — Достоевский или все-таки Конан Дойл?

Во всяком случае, разговор этот Азеф «проиграл вчистую».

После выборгской встречи с Азефом и тюменского обыска у Бакая Бурцев уже не сомневался в своей версии. Но прямых доказательств у него еще не было. Говорить с руководителями ПСР или людьми, работавшими под началом Азефа в Боевой организации, было бесполезно.

Бурцев обсудил свои предположения с Карлом, потом с Кальвино. Трауберг воспринял версию не сразу, а Лебединцев — без всякого внутреннего сопротивления: ведь для него Азеф был никто, он с ним не работал. Вообще Центральный боевой отряд с гораздо большим энтузиазмом, чем ЦК, оценивал работу Бурцева. Карл и Кальвино регулярно встречались с ним, выслушивали его информацию и даже выделяли ему на расследовательскую деятельность рублей 100–200 из своей небогатой кассы.

Именно в этот момент Азеф-агент начинает действовать против отряда Карла.

После долгих уговоров он сообщает Герасимову, что «отправился на свидание» с Карлом. По результатам этой «встречи» он сообщает полиции приметы Карла (давно ему, конечно, известные!) и примерную территорию в Финляндии, где его можно искать. Именно в этот момент (конец ноября) Азеф доносит, наконец, о плане взрыва в Государственном совете. Якобы ЦК еще не утвердил этот план, но он, Азеф, опасается, что Карл и его анархическая банда не послушаются ЦК и будут действовать на свой страх и риск. Карл очень опасен, повторял Азеф, «пока этот человек жив, вы не можете спать спокойно».

Власти приняли меры. На всех станциях Финляндской железной дороги было усилено наблюдение, в Государственном совете введены корреспондентские карточки, стали досматривать входящих в здание. С помощью агентов обнаружили две конспиративные квартиры в указанном Азефом месте — у Келомякке, и в ночь на 5 декабря, в нарушение всех правил, предусмотренных для автономной финляндской территории, туда явилась петербургская полиция. Арестовали двух женщин и мужчину. Среди захваченных при них документов был план здания Мариинского дворца — помещения Государственного совета.

Только выждав две-три недели, Азеф счел необходимым сообщить своим кураторам, что арестованный ими человек и есть Карл. Он решительно издевался над ними.

Кальвино, перешедший на нелегальное положение, стал во главе отряда. Был предложен новый план: покушение на Щегловитова и великого князя Николая Николаевича 1 января 1908 года, когда они оба должны были присутствовать на торжественном приеме во дворце. Надо сказать, что агентура Герасимова и помимо Азефа работала неплохо. Начальник Петербургского охранного отделения узнал о покушении и предупредил великого князя и министра. «До самой последней минуты я так и не знал, послушался ли великий князь этих просьб. Несколько раз он менял свои решения, то приказывая подать лошадей или автомобиль, то — отменяя эти распоряжения».

Герасимов наблюдал за происходящим, сидя в Михайловской кондитерской. Рядом с ним, за соседним столиком, сидела девушка с каким-то свертком. Это была террористка Лидия Стуре. После ее ареста она и глава охранки «узнали» друг друга.

Но группа доктора Кальвино оставалась неуловима еще месяц. Азеф отговаривался полным незнанием. На самом деле он знал если не всё, то очень многое. А скорее всего — практически всё. С лета — осени 1907 года все боевые структуры ПСР были вновь поставлены под его контроль. Но такова была его тактика: дать полиции возможность выяснить истину без его участия, и лишь когда в ее деятельности обнаружится полный тупик — дать одно, лаконичное, но решающее указание.

«Наконец, в первые дни февраля он принес мне известие, которое, пожалуй, могло быть полезно. На одном из очередных заседаний Центрального Комитета было высказано нетерпение медлительностью акции, направленной против великого князя, и один из членов Центрального Комитета при этом заметил: „Дальше так не может продолжаться. Мы должны предложить Распутиной быстрее действовать…“

Это было немного, но все же это было, наконец-то, какое-то имя: Распутина. Это был не псевдоним, а подлинное имя одной старой революционерки, как я узнал от Азефа. Распутина уже несколько раз сидела в тюрьмах, была в сибирской ссылке. И мне была знакома ее деятельность в партии, но я не предполагал, что она примкнула к террористам. Азеф считал, что, подобно другим террористам, она проживает под чужим именем, по фальшивым документам, и что нет смысла выяснять официально ее местожительство. Мало надежды разыскать Распутину этим путем было и у меня, и больше для очистки совести я поручил агенту навести справку в полицейском адресном столе. К моему чрезвычайному изумлению, он через несколько часов сообщил мне, что эта самая Анна Распутина проживает под своим настоящим именем в Петербурге, на Невском проспекте»[244].

Дальше все было просто. Распутина (однофамилица «старца», чья слава в 1908 году уже покатилась по стране) назначала свидания коллегам-террористам в Казанском соборе. Боевики усердно молились, били поклоны, при этом обменивались информацией и передавали друг другу динамит.

7 февраля девять человек были арестованы. В ночь с 17 на 18 февраля по приговору военного суда семеро, четверо мужчин (Лебединцев, чья фамилия на суде была установлена, Лев Синегоуб, Сергей Баранов, Александр Смирнов) и три женщины (Распутина, Стуре и Екатерина Казанская), были казнены.

Леонида Андреева, который, как большая часть левой интеллигенции, сочувствовал террористам и три года назад немного помог Савинкову в Москве, эта казнь вдохновила на «Рассказ о семи повешенных».

вернуться

242

Провокатор. С. 204.

вернуться

243

Алданов М. Азеф // Алданов М. Собрание сочинений: В 6 т. М., 1991. Т. 6. С. 460.

вернуться

244

Герасимов. С. 120–121.

70
{"b":"552452","o":1}