Что это мог быть за кружок?

К середине 1880-х «Народная воля» была практически разгромлена. За 1 марта 1881 года (и казнью главных вождей террора, Желябова и Перовской, и главного технического специалиста, Кибальчича) последовала странная история Судейкина и Дегаева, отчасти рифмующаяся с азефовской эпопеей.

Подполковник Георгий Порфирьевич Судейкин, блестящий сыщик, напористый вербовщик и изощренный провокатор (в прямом, словарном смысле слова), был назначен в 1882 году на специально для него созданную должность инспектора секретной полиции. В числе десятков завербованных им людей был член «Народной воли» Сергей Петрович Дегаев, за несколько месяцев выдавший все руководство организации (то, что от него оставалось) и по существу ставший во главе ее. По убедительным свидетельствам, исходящим из разных источников, Судейкин не собирался ликвидировать террористическое подполье сразу. У него был хитрый, подробно продуманный план, включавший, между прочим, устранение руками подконтрольных террористов министра внутренних дел Д. А. Толстого. Дегаев должен был расчистить своему патрону дорогу к власти, к исключительному положению у трона. Но в какой-то момент он был разоблачен товарищами-народовольцами. Ему дали возможность «искупить вину». Самолично, вместе с двумя товарищами, он убил Судейкина, а после бежал в Америку, где стал (под именем Александр Пелл) довольно крупным математиком. Из этой истории и полиция, и революционное движение вышли деморализованными. Однако потери и без того обескровленной «Народной воли» были больше[10].

Окончательный удар был нанесен директором Департамента государственной полиции Вячеславом Константиновичем Плеве, арестовавшим в 1884 году последнего лидера народовольцев Германа Лопатина с полным списком участников организации в руках.

На смену террористической сети пришли изолированные кружки. Идеи террористов оказались живучими. Более того, их имена, имена мучеников, были окружены ореолом в глазах пылких юношей и девушек. Одни молодые люди, как Александр Ульянов и его друзья, по-дилетантски планировали новые теракты. Другие ограничивались свободолюбивыми разговорами. Наряду с народническим возникало мало-помалу марксистское подполье — начиная со знаменитой группы «Освобождение труда» (Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод — именно в такой последовательности запоминали их имена советские студенты; непристойный, но действенный мнемонический фокус). Потом был кружок Бруснева. Марксисты и народники начинали постепенно соперничать и спорить друг с другом.

Надо сказать, что власти не очень эффективно сопротивлялись революционной пропаганде. Вот отрывок из воспоминаний И. П. Ювачева (отца Даниила Хармса), относящихся, правда, к более ранней эпохе — еще к последним годам существования «Народной воли»:

«Я сам позволял себе, например, такие вещи. Попала в мои руки фотография Софьи Перовской. Иду в первую попавшуюся фотографию к незнакомому человеку и прошу его сделать дюжину снимков, с наклейкою их на чистый картон без указания фирмы фотографии (потому что это изображение известной преступницы). Или, бывало, иду к незнакомому переплетчику и даю ему переплести книгу с предупреждением, чтобы он шил ее сам, а не давал бы своим подмастерьям, потому что эта книга запрещенная. И все сходило благополучно»^[11].

Так обстояло дело в Николаеве в 1882 году. Скорее всего, примерно так же все было в Ростове-на-Дону пять — семь лет спустя.

Кружок, к которому принадлежал Азеф, был скорее марксистским, чем народническим. Большинство его членов составляли рабочие, «предводительствуемые некоторыми интеллигентными лицами». Велась пропаганда в рабочих районах. Азеф «весьма деятельно» в ней участвовал. А кроме того, по данным полиции, он, «…имея возможность постоянно разъезжать под видом торговых дел в разные города империи, оказывал немаловажные услуги „Ростовскому кружку“ доставлением нужных сведений и помощью тайной переписке иногородних единомышленников». Видимо, в этот период Евно был коммивояжером.

В свое время Ювачев, глава офицерского кружка в Николаеве, переписывался с петербургскими народовольцами, что и привело его на каторгу. В конце 1880-х никакого петербургского революционного центра не осталось. Но можно было устанавливать связи с другими кружками, в других провинциальных городах. Именно это и делал Азеф.

Наконец, была эмиграция. Фридман и Алабашев переписывались с членами кружка, находившегося в Карлсруэ.

Об этом мы знаем из первого донесения Евно Азефа.

Но — все по порядку.

В 1891 году Азефу наконец удалось сдать экстерном экзамен за реальное училище. Ему было 22 года. Немало для абитуриента. И все-таки первый шаг к полноценной самореализации был сделан.

Год спустя Азеф оказывается в числе студентов Фридерицианы — Высшей технической школы в Карлсруэ. Того самого Карлсруэ, где находился кружок, с членами которого переписывались Фридман и Алабашев. Той самой Фридерицианы, профессором которой был Генрих Герц.

Что же произошло в промежутке?

Во-первых, полиция напала на след ростовского марксистского кружка. За Азефом следили. Знал ли об этом он сам? Судя по дальнейшим его поступкам — нет.

В Германию Евно уехал не потому, что спасался от слежки.

Он, видимо, просто хотел учиться на инженера, и учиться в хорошем месте. Блестящая система высших технических институтов предреволюционной России (сверх которой, собственно, потом почти ничего в этом смысле в стране и не было создано) только начинала складываться. Кроме того, он, как все тянущиеся к образованию молодые евреи, хотел как-то обойти процентную норму.

А во-вторых…

Перед отъездом Азефа в Германию произошло одно событие — примечательное… и не вполне ясное.

Что-то, касающееся денег.

Жена Азефа свидетельствует (со слов его брата): «Он украл деньги там, где служил…» Владимир Азеф рассказал об этом невестке только в роковом для Евно Азефа 1909 году. Сам он, «попросту глупый», благоговел перед старшим братом, но этой истории с деньгами стеснялся.

А вот две справки, представленные в 1893 году, почти одновременно, ростовской полицией:

«…Уехал в Германию, продав предварительно по поручению какого-то мариупольского купца масла на 800 руб. и присвоив эти деньги себе».

«По агентурным сведениям между Азефом и его бывшими товарищами в настоящее время возникла вражда, вследствие того, что некоторые из них, выманив у него чужие деньги, поставили в необходимость бежать за границу, и не только не оплатили долга, но обманули в обещании помогать в жизни за границей»^[12].

Так как все-таки было дело?

Конечно, нравы Ростова-папы вполне допускали некоторое мошенничество, и революционная этика — тоже. Соломон Рысс заработал на обучение за границей, основав мастерскую по производству поддельных аттестатов зрелости, и совершенно впоследствии этого не стеснялся.

Но все-таки история туманная: «то ли он украл, то ли у него украли». Все, общавшиеся с Азефом в Карлсруэ, подтверждают: он был весьма беден. Но на 800 рублей можно было бы прожить в одиночку года два — очень скромно, без излишеств, но отнюдь не впроголодь.

Значит, этих денег у него не было?

Если все-таки Азефа обманули, «для пользы дела» выманив у него чужие деньги, — это в каком-то смысле объясняет его последующие поступки.

А поступки, собственно, такие.

24 марта (6 апреля) 1893 года из Карлсруэ ушло в Петербург письмо, адресованное жандармскому управлению Ростова-на-Дону. Четыре дня спустя — почти такое же, слово в слово, письмо, на адрес господина директора Департамента полиции.

В письмах сообщалось о существовании в Ростове-на-Дону социалистического кружка. Азеф не знал, стало быть, что кружок уже раскрыт. Сообщалось о переписке со «…здешним карлсруйским кружком революционеров, задающихся целью соорганизовать революционные силы как за границей, так и в России, для каковой цели в Ростов-на-Дону высылается сочинение Кауцкого (sic) „Программа социал-демократической партии“. Переписка ведется непосредственно с лицами Мееровичем, Самойловичем и Козиным».