Всего через месяц после похорон я пришла домой и обнаружила там местного Советника. Стоял конец лета. Свежескошенное сено кололо ноги, пока я пересекала поле. Еще издали, от реки, я заметила, что над крышей нашего дома поднимается дым, и с удивлением подумала, зачем понадобилось разводить огонь в такой жаркий день. Они поджидали меня внутри. Когда я увидела черные железные рукояти щипцов, торчащие из огня, услышала шипение горящей плоти – сны всех моих последних ночей, – тут же развернулась, чтобы убежать. Но мама крепко схватила меня.

– Ты же знаешь, Касс, Советника с низины.

Я не вырывалась, но не могла отвести глаз от огня, где на углях лежали раскаленные докрасна щипцы с вензелем на конце в форме знака Омег. Он выглядел гораздо меньше, чем виделось во сне. Мелькнула мысль, что знак такой маленький, потому что щипцы делают для клеймения младенцев.

– Кассандра, мы ждали тринадцать лет, чтобы разделить вас с братом, – изрек Советник. Он напомнил мне отца – такие же большие и сильные руки. – Это слишком долго. Один из вас жил здесь, хотя ему тут не место, а второй пропускал занятия в школе. Мы не можем оставить здесь Омегу, он заражен и опасен для всей деревни. И особенно опасен для своего близнеца. Каждый из вас должен занять свое место.

– Здесь наше место! Это наш дом! – закричала я, но мама сразу меня оборвала:

– Зак нам всё рассказал, Касс.

Советник продолжил:

– Твой близнец пришел ко мне.

Зак стоял за спиной Советника, слегка склонив голову. Теперь он посмотрел на меня. Не знаю, что я ожидала увидеть в его глазах. Скорее всего, торжество. Возможно, раскаяние. Однако в них читалась привычная настороженность. И, пожалуй, страх. Но меня и саму обуял ужас, снова приковавший всё моё внимание к щипцам. Я переводила взгляд от длинной черной рукояти к вензелю на конце – змеиному завитку, лежащему на горящих углях.

– Откуда вы знаете, что он не врет? – спросила я Советника.

Тот рассмеялся.

– Кто же станет врать о таком? Зак проявил мужество. – Он шагнул к камину и поднял щипцы. Со знанием дела дважды постучал ими о железную решетку, чтобы стряхнуть налипшую золу.

– Мужество? – я высвободилась из маминых рук.

Советник отступил от огня, высоко держа щипцы. К моему удивлению, мама больше не стала хватать меня или останавливать, когда я снова попятилась назад. Зато Советник метнулся с поразительной быстротой, учитывая то, какой он крупный. Затем схватил Зака за шею и одной рукой прижал к стене рядом с очагом. Во второй руке слегка дымились щипцы – прямо у лица Зака. Я в недоумении тряхнула головой, будто пытаясь найти смысл в происходящем безумии. И в этот момент встретилась глазами с Заком. Даже сейчас, когда к нему поднесли щипцы и их тень легла на лицо, на его губах играла победная улыбка. Я им даже восхитилась. Мой брат, мой сильный и умный близнец. В конце концов ему удалось удивить меня. А смогу ли я удивить его? Подыграть блефу и позволить, чтобы его заклеймили и изгнали? Я почти заставила себя так и сделать, но затем увидела, как торжествующая улыбка растаяла, обнажив страх, жгучий, как сами щипцы. Я почувствовала этот шипящий жар в паре дюймов от его кожи, и меня передернуло.

– Он солгал. Это я – провидец, – я заставила себя говорить спокойно. – Он знал, что я расскажу правду.

Советник убрал щипцы, но Зака не выпустил.

– Почему ты не сказал нам, если знал, что это она?

– Я пытался! Все эти годы. Никто мне не верил, – произнес Зак сдавленным голосом – крепкая рука Советника всё еще сжимала его горло. – Я не мог этого доказать. И не мог подловить ее.

– Откуда нам знать, что мы можем ей верить сейчас?

Для меня даже стало облегчением рассказать, наконец, всю правду: как вспышки видений приходили ко мне сначала по ночам, а потом и наяву. Как я просыпалась, ослепленная взрывом. Как знала о событиях прежде, чем они происходили: упавший сук, кукла, даже клеймо. Мама и Советник слушали меня очень внимательно. Только Зак, который уже всё знал, выказывал нетерпение. Наконец заговорил Советник:

– Ну что ж, ты достаточно долго от нас увиливала. Если бы не твой брат, ты бы и дальше могла нас дурачить.

Он погрузил щипцы в угли с такой силой, что они стукнулись о металлическую решетку.

– Неужели ты считала, что чем-то отличаешься от остальных грязных Омег? – Он не выпускал щипцы из рук. – Лучше, чем они, только потому, что ты – провидец?

– Видишь это? – Он вытащил щипцы из огня и схватил меня за горло.

Щипцы оказались совсем близко от моего лица и подпалили несколько прядей. От запаха жженных волос и пышущего жара я зажмурилась.

– Видишь это? – спросил он снова, взмахивая щипцами перед моими сомкнутыми веками. – Вот кто ты есть.

Я не кричала, когда тяжелая рука Советника придавила раскаленное железо ко лбу, хотя слышала, что Зак от боли испустил вопль. Я прижала руку к груди и стиснула ключ. Я сжала его так сильно, что позже, наверху, увидела, что на ладони остался отпечаток.

Они разрешили мне остаться на четыре дня, пока ожог не начал подживать. Зак втирал мне бальзам и при этом морщился, но не знаю, от боли или от отвращения.

– Лежи спокойно. – Он наклонился совсем близко, чтобы очистить рану. В углу рта показался кончик языка. Так всегда бывало, когда он делал что-нибудь сосредоточенно. Я слишком хорошо знала все эти мелочи и теперь осознавала, что больше их не увижу. Он снова промокнул лоб. Бережно, даже нежно, но я все равно вздрогнула, когда он коснулся раны.

– Прости, – вымолвил он.

Он не извинялся за то, что выдал меня, но просил прощения за волдыри на коже.

– Через несколько недель будет гораздо лучше. Но к тому времени я уже уйду. Но ты об этом не жалеешь.

Он положил тряпочку и выглянул в окно.

– Так больше не могло продолжаться. Мы не могли больше оставаться вместе. Это неправильно.

– Ты понимаешь, что теперь ты будешь сам по себе?

Он покачал головой.

– Это с тобой я был сам по себе. А теперь я смогу ходить в школу с другими детьми.

– С теми, кто бросал в нас камни, когда мы проходили мимо школы? Это я чистила твою рану, когда Ник разбил тебе камнем бровь. Кто будет вытирать твою кровь, когда меня прогонят?

– Ты этого до сих пор не понимаешь? – он улыбнулся. Впервые, насколько помню, Зак казался абсолютно спокойным. – Они бросали камни только из-за тебя. Потому что ты сделала из нас обоих уродов. Теперь никто в меня камень не бросит. Никогда.

В некотором смысле мне даже нравилось общаться открыто после вечных недомолвок. В эти последние дни до моего ухода нам было друг с другом так легко, как ни разу не бывало за все минувшие годы.

– Ты знала, что это наступит? – спросил он в мою последнюю ночь, задув свечу, стоящую на тумбочке между нашими кроватями.

– Я видело клеймо. И чувствовала, как оно жжет.

– Но ты не знала, каким образом я сделаю это? Что я объявлю себя Омегой?

– Я видела только, чем всё закончится. Что заклеймят меня.

– Но это мог быть и я, если бы ты не созналась.

– Может быть, – я немного пошевелилась. Я могла лежать только на спине, чтобы подушка не касалась ожога. – Но в моих снах клеймили всегда меня.

Означало ли это, что и молчание меня бы не спасло? Знал ли он наверняка, что я признаюсь? А что, если бы я смолчала?

Я уходила на закате следующего дня. Зак едва скрывал ликование, чем, в общем-то, не удивил меня, однако больно было видеть, как торопилась распрощаться со мной мама. Она всячески избегала смотреть мне в лицо после того, как на нем выжгли клеймо. Сама я видела себя только раз, тайком проникнув в мамину комнату, чтобы посмотреться в маленькое зеркало. Ожог всё еще выглядел вспухшим, а волдыри – воспаленными, но метка была четко различима. Я вспомнила слова Советника и сказала их сама себе: «Вот кто я есть». Не касаясь обожженной кожи, я повторила пальцем контуры клейма: неполный круг, вроде перевернутой подковы с короткими горизонтальными линиями на обоих концах. «Вот кто я есть», – произнесла еще раз. Странно, но когда я ушла, то испытала облегчение. Несмотря на всё еще острую боль от ожога, на то, как мама торопливо сунула в руки сверток с едой, когда я попыталась обнять ее, меня вдруг охватило чувство свободы, потому что годы скрытности остались позади. Когда Зак пожелал на прощанье: «Береги себя», я чуть не рассмеялась вслух.