Теперь стоит только поднять голову — и откроется распадок. Но и это следует делать не сразу, а сантиметр за сантиметром. Косуля может оказаться здесь, рядом, в десяти шагах. Охотник снимает шапку, медленно поднимает голову над прикрытием и быстро обозревает всю открывшуюся перед ним площадь. Затем тщательно прощупывает ее взглядом сверху донизу. Иногда косуле вздумается отдохнуть, и она неподвижно лежит в какой-нибудь ямке или под кустом. Сразу и не заметишь. Если распадок пуст, охотник перебирается через него к следующему. Если же козы обнаружены, то наступает испытание хладнокровию. Охотник так же медленно, как поднималась его голова, продвигает вперед винтовку, следя, чтобы она не стукнулась о корень или камень, осторожно подтягивается на локтях, неторопливо занимает позицию «лежа, с упора» и, задержав дыхание, тщательно целится, обычно под лопатку.

Теперь все его внутреннее напряжение сосредоточивается в указательном пальце и плавном спуске. Выстрел! И постепенно затухающие раскаты грома в горах.

Вообще говоря, коза «слаба на рану». Бывало даже так, что подойдешь к подстреленной козе, а она уже мертва, хотя рана по всем признакам никак не смертельна. Приходится допустить, что смерть наступила от шока, от нервного потрясения.

Но случается и «необычное»

Обидней всего перебить косуле ногу. От охотника искалеченный зверь уйдет, но станет добычей, первого встречного волка.

Летом, когда травы на солнцепеке огрубеют, коз можно встретить на кормежке близ уремы, по влажным берегам ручьев, да и в сиверах, где разрослось пышное тенелюбивое высокотравье.

Беззащитней всего косули во время гона, когда страсть заглушает инстинкт самосохранения. Мне не приходилось видеть боя козлов, но А. А. Кузнецов рассказывал, что во время драки самцов к ним можно подойти без особых предосторожностей чуть не вплотную.

В последующие годы, в одной из моих хэнтэйских экспедиций я однажды охотился на изюбрей хмурым осенним днем в истоках Мензы. Было тихо, накрапывал мелкий дождь, дымная водяная завеса затуманила окрестные горы,

Я шел по гребню лесистой гривы и присел отдохнуть и укрыться от дождя под пышной, многоветвистой сосной. Прямо подо мной сбегал в распадок крутой травянистый увал. Внизу у ручья сквозь сетку сеющегося дождя виднелись неподвижные тополя. Воздух был так покоен, что легкие постукивания мелких капель не сливались в непрерывный шум.

И вдруг в этом как бы оцепеневшем мире появилась коза. Она возникла внизу под тополями, стремительно и бесшумно взлетела по увалу и, пробежав с высоко поднятой головой в пятнадцати шагах от меня, скрылась в лесу. Мне не нужны были косули в этот день, и я не шевельнулся. Прошло не более двадцати секунд, и на склоне появился крупный гуран. Он бежал столь же стремительно, но шумно дыша и низко нагнув голову к козьему следу. Когда он проносился мимо меня, стали отчетливо видны налитые кровью дикие глаза, широко раздутые ноздри и клочья пены у полуоткрытого рта.

Лесные видения исчезли, и опять вокруг только шепот капель, неподвижный, влажный мир.

Зрелище дикого зверя на свободе, в оправе гор и лесов, всегда волнует. И не только новизной или редкостью впечатления. Но будто из темных глубин души поднимаются какие-то смутные воспоминания. Чувствуешь глубокую связь между собой и зверем, как если бы встретился с ним после долгой разлуки и вновь узнал позабытые, но знакомые черты. Если при этом удается связать демона разрушения — охотничий инстинкт, или просто под рукой нет винтовки, то, не отрываясь, с ненасытным любопытством следишь за всеми движениями «малых братьев».

Вот на влажной траве у ручья пасется рыжая косуля. Как осторожно и неслышно передвигается она на тонких крепких ногах! Сорвет лист или пучок травы и тотчас высоко поднимет голову, прислушается, поведет ноздрями. Длинные уши в беспрестанном движении. Коза все время начеку, настороже.

Наблюдая за табуном, легко замечаешь, что какая-нибудь косуля все время прислушивается, пока другие, нагнув головы, щиплют траву. Стала первая кормиться, поднимает голову другая. Именно поэтому «скрадывать» табун труднее, чем одинокое животное.

Смотришь на них, таких робких, таких настороженных, и ясно представляешь, переживаешь в себе это непрерывное напряжение под гнетом непокидающего страха. Не мудрено, что жизнь косули коротка.

Я рассказал о типичном в жизни и свойствах косули. Это было необходимо, чтобы выделить «необычное». На этот раз оно предстает в виде двадцатой, «заколдованной».

Бывает в жизни человека так, что полоса удач сменяется хмурым временем. Случается это и в охоте, Все идет хорошо, каждый раз возвращаешься домой с обильной добычей, и вдруг как заколодит. Ходишь по лесу и день, и другой, а он как будто вымер. Не то что оленя, а и рябчика не встретишь. Кажется, что и звери и птицы перекочевали в другие места.

Вот так произошло и у меня с двадцатой косулей. К концу лета на моем личном охотничьем счету числилось девятнадцать диких коз — плод настойчивых поисков и растущего знания звериных повадок. Но после девятнадцатой что-то случилось.

Сколько я ни ходил по самым добычливым местам, сколько ни излазал увалов и грив,- двадцатая косуля не давалась! То за всю охоту не встретишь ни одной, то промахнешься. Мой пращур, наверное, принес бы умилостивительную жертву тотему и спел бы заклинание над луком и стрелами.

Особенно меня раздражало, что заколдованная коза была двадцатой. Двадцать -это хорошее, ровное число, а девятнадцать — нечто незаконченное, незавершенное, требующее восполнения. Восемнадцать не так бы беспокоило.

Эта недостающая единица стала мучить меня, превратилась в навязчивую идею.

Леса запылали осенними огнями, прошел весь сентябрь, а двадцатая косуля все еще бегала по горам.

С половины сентября начинается гон у изюбрей, и мы решили съездить с ночевкой в долину Хацуртэ. Знакомый из Дзун-Модо пригнал лошадей, и третьего октября три охотника отправились в путь.

Верховья Хацуртэ — левого притока Бальджи — одно из самых глухих и диких мест Ноин-Улы. Именно на водоразделе Хацуртэ и южных притоков Билютая находится высшая точка узла — гора Ноин-Ула, от которой и получило название все нагорье.

«Хацуртэ» по-монгольски значит «еловый». И действительно, верхние пади и распадки этой долины обильно поросли елью, которая в районе Судзуктэ и Бальджи встречается редко. Там слишком сухо, а в Хацуртэ много ключей и даже попадаются заболоченные участки.

Мы затаборились в крупном ельнике близ самой речки, стреножили лошадей и до темноты успели побродить и присмотреться к окрестностям, чтобы наметить маршруты предстоящей утренней охоты.

Холодную ночь провели в полудремоте у небольшого костра. Еловый шатер над нами пронизывали яркие длиннолучистые звезды. Неподалеку, на крутом отроге, изредка «кашляла» кабарга, а с дальних грив временами доносилось пение стеклянных труб-«ревели» изюбри. Волнующие звуки!

Задолго до рассвета охотники погасили костер и разошлись в разные стороны. Треск и дым ночного костра могли отпугнуть изюбря в окрестностях табора. Поэтому первые полтора-два километра следовало пройти быстро, не теряя времени.

Я решил удалиться от лагеря по гребню ближайшей лесистой гривы. Навстречу дул слабый ветер; я шел поглядывая вправо и влево на склоны подо мной. Грива попалась «чистая», без валежника и бурелома, с мягкой травой.

Не успел я отойти от лагеря и пятисот метров, как заметил впереди на косогоре поперечного отрога двух коз. Они мирно бродили по открытому месту, пощипывая траву.

«Вот она — двадцатая!»- вспыхнула мысль, но тотчас погасла. Мы охотились на изюбрей, и поэтому стрельба по менее значительной дичи была строго противопоказана: она могла испортить охоту товарищу. Оставалось только, повинуясь безотчетному побуждению, подойти к животным возможно ближе. Переходя от дерева к дереву, укрываясь за стволами, я подкрался к козам на 60-70 метров. Теперь нас разделял только травянистый ложок. Кормились самец и самка. Козел вскоре зашел за небольшой бугор и скрылся. А самка стояла ко мне боком, припадая губами к траве, и, казалось, мне смеялась: «Вот я, я — двадцатая, заколдованная!»