В начале правления Клавдия Мессалина получила публичные почести, включая право на статуи и место в театре среди весталок. Когда Клавдий в 44 году отмечал триумф в Британии, она заняла заметное место в процессии, следуя за ним в крытой двуколке. Все могло бы продолжаться и дальше, но пристрастия Мессалины привели ее к действиям, которые, повлияв на высшее общество в столице, стерли различия между ее публичной и личной жизнью, политизировав половой инстинкт так, что это не могло закончиться добром. В этот период ее изобразил на акварели Гюстав Моро в виде обнаженной фигуры с бледно-молочной кожей, с диадемой в волосах, настолько увлеченной собственными эротическими мечтами, что она едва ли замечает пылкого юношу, которого обнимает за шею. Ей безразличен Рим за окном, требования ее положения, материнство и счастье Клавдия. Подобные примеры распространения шалостей его жен на публичную сферу станут одним из главных аргументов критиков правления Клавдия. В случае Мессалины нарушался еще один завет революции Августа: прославление женщин из императорской семьи — например, Ливии, Октавии и Антонии — как образцов выдающейся нравственной добродетели.
Вначале Мессалина придерживалась Августовых принципов. Но затем занялась бессмысленными заговорами. Ее мотивы навсегда останутся неизвестными. Она привлекла к своему делу влиятельных вольноотпущенников Клавдия: Палланта (советника по денежным делам), Нарцисса (советника по делам прошений) и Каллиста, оставшегося ему в наследство от предыдущего режима. Марк Вициний, брат заговорщика Винициана, очевидно, был отравлен за то, что отвергал заигрывания Мессалины, но в этой истории слишком много бездоказательного, чтобы безоговорочно ей верить. Ранее ревность супруги Клавдия, вероятно, послужила причиной второго изгнания жены Вициния, Юлии Ливиллы. На сей раз сестру Гая уморили голодом. После смерти галльского консула Валерия Азиатика Мессалина смогла с помощью навета удовлетворить свое страстное желание получить римские сады «поразительного великолепия», по словам Тацита.[132] Закрытое слушание дела Азиатика, явно сфальсифицированного, настроили сенат как против Мессалины, так и против самого Клавдия. Самообладание осужденного перед лицом императорского самодурства дало оппонентам режима право говорить о нем как о мученике.[133] В отличие от него для уничтожения Аппия Силана, родственника Клавдия, возможно, существовали династические причины. Светоний утверждает, что «уничтожить его сговорились Мессалина и Нарцисс». Они сговорились рассказать Клавдию, будто видели во сне, как Аппий его убивает. Этого было достаточно, чтобы Силана поспешно казнили. Клавдий проявил крайнее простодушие, когда рассказал сенату об этом деле, назойливо домогаясь благодарности для своего вольноотпущенника. Подобное проявление чрезмерной привязанности к жене не улучшило мнение сенаторов об одаренности императора и его методах управления. Со временем они также подорвали репутацию Мессалины до такой степени, что это не сулило ничего хорошего для ее сына Британника. Причина заключалась в том, что в императорской семье были такие же близкие родственники Августа, как Клавдий и Мессалина (а поэтому настолько же годящиеся в правители), однако в следующем поколении был молодой человек, чьи претензии на принципат казались куда весомее, чем у Британника. Его звали Луций Домиций Агенобарб, он был сыном Агриппины Младшей, которой, в отличие от своей несчастной сестры Юлии Ливиллы, пока удавалось сопротивляться гневу Мессалины. На Терентийских играх в 47 году, когда Агриппина овдовела во второй раз, Домицию аплодировали намного громче, чем Британнику, который был на три года младше. Это было предвестием будущего.
Но пока о падении Мессалины. Высокорожденную жену императора погубила не просто распущенность. В то время как Мессалина срывала клубничку с римского мужского населения (как заставляют нас верить источники), развлекаясь как с аристократами, так и с актером Мнестером, она отвлекала внимание Клавдия многочисленными хорошенькими служанками и наложницами. Это продолжалось до осени 48 года, когда она уступила кратковременному безумству. Воспользовавшись отсутствием Клавдия в Риме, Мессалина «женилась» на назначенном, но еще не вступившем в должность консуле Гае Силии, который, по рассказам Тацита, намеревался усыновить Британника и узурпировать трон Клавдия. Она сделала это не закрыто, в тайной зале дворца, а на официальном обряде бракосочетания в присутствии свидетелей и гостей. Далее она продолжила свое неблагоразумие торжеством, напоминавшим вакхическое празднество. Результатом было то, что можно назвать примером бесчестья среди воров. Те же самые вольноотпущенники, которые однажды воплощали в жизнь мстительные и алчные планы Мессалины, выступили против нее: они убедили двух наложниц императора доложить ему обо всем. Когда стали приходить новости, что Клавдий возвращается в Рим, толпа гостей рассеялась, а сама Мессалина поспешила в Остию, чтобы перехватить принцепса в дороге и лично объясниться. Ей пришлось ехать в телеге, в которой вывозили садовый мусор. Встреча супругов не дала результатов благодаря вмешательству неумолимого Нарцисса. Мессалина выиграла временную отсрочку от казни, но позже была убита по приказу Нарцисса, прежде чем Клавдий мог передумать и помиловать жену. В лучших римских традициях мать Мессалины, Домиция Лепида, взирала на все это с очевидным бесстрастием, попытавшись до этого убедить дочь самой покончить с жизнью.
Светоний использует последствие этой потрясающей и необычной интерлюдии, чтобы проиллюстрировать рассеянность Клавдия: император, который в ответ на известие о смерти жены лишь «потребовал кубок с вином и ни в чем не нарушил обычного ритуала застолья», а вскоре «…после убийства Мессалины, садясь за стол, спросил, почему же не приходит императрица».
Через несколько месяцев Клавдию должно было исполниться пятьдесят семь лет. В отличие от ранних периодов жизни в течение первых семи лет принципата его физическое состояние значительно стабилизировалось (что может указывать на психосоматический характер его заболевания), но сейчас снова началось ухудшение. До этого времени он добивался значительных успехов. Кампания Авла Плавтия в южной Англии принесла империи новую легендарную провинцию. На следующий год во время триумфа, за который проголосовал сенат, Клавдий испытал момент славы, которая когда-то ассоциировалась с его отцом и братом. Были выпущены монеты с изображением павшей Британии. Такими же удачными были ранние кампании на германской границе (против хавков и хаттов) и операции Светония Паулина в Африке (за которые сенат также наградил Клавдия триумфом, но на этот раз он его отклонил). В основном без кровопролитий он расширил римское гражданство в провинциях. Он перестроил Большой цирк и театр Помпея, отметив эти общественные проекты роскошными церемониями открытия. Клавдий взялся за осушение Фуцинского озера в попытке увеличить площадь возделываемой земли. Плиний пишет, что после открытия новой гавани в Остии собравшаяся толпа стала свидетелем невероятного зрелища — император возглавил нападение на дельфина-косатку. Животное попало в ловушку песчаных отмелей. Клавдий приказал перегородить сетью вход в гавань, затем погрузился на корабль вместе с преторианцами и заставил их добить выбросившегося на отмель дельфина ударами копий, к восторгу толпы.
С другой стороны, Клавдию не удалось преодолеть антипатию к сенаторам, которые ранее приветствовали его восхождение на трон. Несмотря на его многократно восхваляемое уважение к сенату, паранойя принцепса в отношении заговоров, реальных или вымышленных, привела к многочисленным казням. Кроме того, Клавдий настойчиво проводил процесс маргинализации сената, который был характерен для всех его предшественников. Отказавшись от консультаций по некоторым государственным вопросам, он организовал императорскую администрацию в виде неофициальных министерств под контролем своих вольноотпущенников: секретаря Нарцисса по делам прошений, Палланта по финансовым делам, Каллиста, помогавшего решать юридические проблемы, и Полибия, которому Сенека сказал: «Ты всем обязан Цезарю». Полибий эффективно управлял имперскими назначениями, хотя номинально был министром культуры и библиотекарем императора. Лояльность вольноотпущенников, как указывал Сенека, распространялась только на самих себя и на Клавдия. Такая система вряд ли могла получить одобрение сената и дошедших до нас источников. Светоний рассматривает ее как результат дурного влияния, которое характеризовало весь период принципата Клавдия: «Однако и это, и другое, и все его правление по большей части направлялось не им, а волею его жен и вольноотпущенников, и он почти всегда и во всем вел себя так, как было им угодно или выгодно». Античные источники оценивают правление Клавдия именно с этой точки зрения, которая укрепляет его репутацию как недальновидного и неблагоразумного правителя. Это несправедливый взгляд, что подтверждается, по крайней мере отчасти, последующими событиями. Наибольшее влияние на период принципата Клавдия оказала Агриппина Младшая: ее стремление к власти было настолько неукротимо, что император не мог ему сопротивляться. Кроме того, Агриппина была матерью императора Нерона. Впечатлительность является присущей человеку слабостью. В работах тех авторов, которых мы считаем «основными» свидетелями (среди них Светоний и Тацит), такая впечатлительность, благодаря которой Клавдий игнорировал притязания на трон собственного сына Британника и отдал его пасынку Нерону, приобретает преступный оттенок в свете будущих потрясений.
