Делия стояла и выжимала волосы, пристально глядя на Джун. Джун чуть не расплакалась.

– Иди сюда, Ди, – сказал один из парней. – Похоже, наш пацан и твоя воображаемая подружка хотят побыть наедине.

– Как водичка? – спросила Джун, стараясь говорить непринужденным тоном и надеясь, что Делия каким-то образом прочтет ее мысли, поймет, что все не так. И все поправит.

– Бодрит! – Делия смотрела на Джун, не мигая, и вдруг поднесла мизинец ко рту и быстро провела им по губам.

Джун подняла руку и почесала ухо. Их код.

Потом Делия достала телефон, посмотрела на экран и с озабоченным видом чертыхнулась.

– Нам пора. Извини, подружка, мама нас прибьет за то, что мы шляемся по ночам.

Делия классно вошла в роль послушной дочки, хотя Джун точно знала: она все это только что придумала.

– Засада, – посочувствовал тот, что без майки.

– Предки – это предки, – подхватил другой.

Джун поднялась на ноги.

– Еще как-нибудь увидимся? – спросил Полосатая Футболка у Джун. И Джун кивнула, соглашаясь, хотя вовсе не имела это в виду, и отвела глаза.

Они ушли молча. Делия держала Джун за руку всю дорогу до дома. Больше она никогда не говорила об этом.

Когда я возвращаюсь домой, везде темно, только за дверью маминой комнаты на полную громкость бубнит телевизор. Уже десятый час, сегодня вечером она не работает, и значит, лежит пьяная, вот, собственно говоря, и все. Я давно привыкла воспринимать вещи такими, какие они есть, да и вообще стараюсь не думать об этом. Но когда поднимаюсь по узкой лестнице в свою комнату, на миг позволяю себе быть слабой – представляю, как было бы, постучи я к маме в дверь и расскажи о том, что произошло. Представляю, будто она обнимает меня, как мать Райана, и говорит, что все будет хорошо. И тут я чувствую, как меня захлестывает какой-то волной, может, это тоска? Заставляю себя встряхнуться. Моя мать так никогда не сделает. А даже если бы и сделала, я ей все равно не поверю.

Вхожу в комнату, опускаюсь на колени и начинаю вытаскивать одежду из ящиков комода. Сейчас я снова спокойна, это странное, отстраненное чувство, как будто меня здесь нет вовсе.

Когда я сказала Райану, что пойду домой, он попытался уговорить меня остаться на ночь.

– Родители возражать не станут, – сказал он, – учитывая обстоятельства… – Голос у Райана тихий и мягкий, и хотя я не могла ничего чувствовать, понимала, что в другое время, если бы ничего этого не случилось, была бы счастлива, что он просит меня остаться. И часть меня хотела, чтобы я все-таки осталась и сидела на их семейном диване, чувствуя себя в полной безопасности, тепле и уюте, и выполняла домашние задания, устроившись перед большим семейным телевизором. Вернулся бы отец Райана, начал каламбурить, пусть не слишком удачно, включил новости. А потом Марисса приготовила бы попкорн со своим любимым, странным на вкус маслом, и мы бы сидели все вместе. И я бы делала вид, будто ничего не случилось.

– Мне надо домой, – сказала я Райану, – хочу побыть одна. – И он вроде бы меня понял или решил, что понял. Проводил к машине и смотрел, как я уезжаю. Одна. Врать ему так неприятно, но разве у меня был выбор?

И вот я у себя. Раздеваюсь. Достаю из ящика плотные черные шерстяные колготки, натягиваю, потом снова влезаю в джинсы. Обуваю темно-серые высокие кожаные ботинки, зашнуровываю. Стараюсь изо всех сил ни о чем не думать, не думать о том, куда иду и зачем.

Роюсь в ящиках, пока не нахожу то, что ищу, – мягкий темно-зеленый свитер с золотистым люрексом. Это свитер Делии. Целый год его не надевала. Она отдала его мне, когда все у нас было хорошо.

– У меня в нем больной вид, – сказала Делия и швырнула мне свитер. – Будь добра, выручи меня.

Делия всегда так поступала: делала роскошные подарки с таким видом, будто это сущий пустяк. Как будто вы делаете ей одолжение, принимая подарок.

Это самый красивый свитер из всех, что у меня есть. Натягиваю его, куртку и черный шарф, большой, как одеяло, ведь знаю, что у воды будет холодно.

Оставляю машину на маленьком пятачке на обочине дороги и вылезаю. Сколько лет здесь не была, а дорогу помню. У дыры в воротах, за которыми начинается территория водохранилища, стоит какая-то машина. Я качаю головой. Это запрещено. Никто не должен знать, что здесь кто-то есть.

Протискиваюсь в дыру в заборе и иду по скользкой тропке. Живот сводит от дурных предчувствий. Слышу тихий разговор, подхожу ближе и различаю слова.

– Костер разжечь не получится, приятель, – говорит какой-то парень. – Слишком холодно.

– Отвали, – отвечает другой. – Зря я, что ли, был бойскаутом? Кое-что умею.

– Да ты что! – Раздается смех. – Это там учат курить травку?

Теперь я их вижу – небольшая компания стоит кружком у кострища. Один из них наклоняется и чиркает зажигалкой над горкой хвороста. Несколько веточек занялись, в воздух поднимаются тонкие струйки дыма.

Глаза начинают привыкать, и при свете яркой луны я вижу их кожаные косухи, армейские куртки, шапки и перчатки, белый пар дыхания в морозном воздухе.

Подхожу сзади, сердце бешено стучит. Тут, среди ее друзей, я чужая.

– Привет, – говорю я. Некоторые полуоборачиваются.

Протискиваюсь в круг рядом с длинным жилистым парнем и высокой брюнеткой с короткой стрижкой и такими ярко-красными губами, что видно даже при лунном свете.

Кто-то достает бутылку дешевой водки (такую обычно продают в пластиковых бутылях) и говорит:

– За Делию. Эта девушка знала толк в бухле.

– За Делию, – подхватывают остальные. И потом раздается плеск – кто-то льет из горлышка бутылки на землю. А на меня накатывает грусть – и вот это прощание с Делией? Кучка людей холодной январской ночью проливает дешевое пойло на мерзлую землю.

Бутылку передают по кругу, и каждый делает большой глоток. Кем были ей эти люди? Насколько хорошо ее знали? Как они к ней относились?

Когда бутылка доходит до меня, я держу ее подальше от лица, чтобы не чувствовать запаха. Не знаю, как начать, но понимаю: это мой последний шанс получить ответы, и надо узнать хоть что-то.

– У нее были проблемы? – Голос словно чужой и какой-то гулкий.

Ко мне поворачивается один из парней.

– О чем это ты?

– Делия попала в беду? – говорю я.

– А ты вообще кто такая?

– Подруга, – отвечаю я и чувствую себя врушкой. – Я Джун.

Наступает тишина.

– Делия не попала в беду, – говорит парень. – Она сама была бедовая. – Судя по тону, он очень доволен своей остротой. Не знаю, кто этот тип, но я его ненавижу.

Кто-то смеется. А я продолжаю:

– Наверное, случилось что-то. Раз уж она…

– Надо думать, – вмешивается другой. – Если все путем, никто руки на себя не накладывает.

– Но она вроде не высказывалась на эту тему.

– Да если бы ты ее знала на самом деле, была бы в курсе. – Кто-то протягивает руку и забирает у меня бутылку. – Делия не говорила никому про свою личную жизнь.

«Нет, говорила! – хочу крикнуть я. – Она всегда делилась со мной!»

– Послушай, – подхватывает еще кто-то. На этот раз девушка, голос добрее, чем у остальных, с легким южным акцентом. Больше сказать она ничего не успевает – сумрак леса разгоняет яркий свет фар, освещая одно за другим наши лица. Хлопают двери патрульных машин, и лучи двух фонарей прорезают темноту ночи.

– Твою же мать! – говорит кто-то. – Копы.

– Тигротур? – спрашивает один из парней.

Тигротур? Что за бред?

А потом кто-то другой, голос хрипловатый и низкий:

– Нет, я пустой, пронесло на этот раз.

И тут поднимается суматоха, все разбегаются кто куда. Адреналин гонит кровь по венам, но я заставляю себя оставаться на месте. Похоже, только я из всей этой компании знаю одну вещь, которую и Делия никогда не понимала: если убегаешь, то за тобой гонятся; если остаешься и даешь отпор, ты можешь проиграть. Иногда, если тебе грозит опасность, лучше затаиться и ждать. Я осторожно делаю несколько шагов к воде. Перелезаю через большой валун и прячусь за ним.