Кроме того, если чудом большевики одержат победу, их триумф будет скоротечен. Разочарование масс проявляется уже повсюду. Измученные, изверившиеся, они требуют мира, но только потому, что большевики внушили им, будто мир, как по волшебству, обеспечит в стране порядок, вернет к нормальным условиям жизни, даст населению, умирающему от голода, хлеб. Но большевики не принесут мира, потому что Германия не может пойти с ними на мир, ибо Вильгельм II не может поставить свою подпись рядом с подписью Ленина, или же это будет карикатура на мир. Они не обеспечат продовольствием в отсутствие порядка, а порядок они не создадут потому, что их энергичная, но анархическая деятельность порождает беспорядок.

Народ быстро поймет свою ошибку и повернется к тому человеку, который властно восстановит порядок. То будет реакция — необходимая и неизбежная. К чему она приведет?

Вокруг лидера, подобного Савинкову, уже готовы объединиться социалисты-патриоты, кадеты, октябристы, все элементы — от левых плехановцев до правых гучковцев. Все рассчитывают на поддержку казаков, уставших от анархии, лояльных к режиму, не социалистов, но республиканцев и демократов.

По сути, это, вероятно, будет повторением корниловской авантюры без Корнилова — может быть — и, главное, без сомнительных элементов, окружавших Корнилова; на это, по крайней мере, надеется Плеханов. Однако он предвидит, что на фоне такой встряски вновь перейдут в наступление реакционные партии, которые, усилив напор, уже добились в провинции таких результатов, что в некоторых деревнях крестьяне молят о возвращении Николая, а в городах публично сожалеют о благотворной дисциплине старого режима, о его варварской, но эффективной полиции и т. д… Монархическая опасность еще не слишком велика, но если анархия будет продолжаться, она быстро возрастет. Вот почему нужно скорее покончить с большевизмом, под прикрытием которого плетут заговор монархисты.

Сначала Плеханов рассказывает мне о наказах Совета Скобелеву, в которых он узнает «программу-минимум» германского империализма. Однако нужно, чтобы союзники, все союзники скорейшим образом обнародовали свои предварительно пересмотренные цели в войне. Их молчание играет на руку большевикам, которые убеждают русский народ, что союзнический империализм ничуть не менее опасен, чем австро-германский. Союзники смогут затем действовать с большей энергией и npaeqM, поскольку добьются от русского правительства не просто слов и обещаний. Без нажима, щадя столь обостренную чувствительность русских, они должны твердо изложить, сколь опасна и позорна затянувшаяся военная бездеятельность, и взяться активно поддерживать движение обновления России.

Каким бы ни было правительство у власти, сепаратный мир подписан не будет: «Если вести войну нам трудно, то заключить мир — невозможно!»

В случае победы большевиков их мир останется пустым звуком.

Приход же к власти (после подавления большевиков) сильного правительства очень быстро обеспечил бы восстановление относительного порядка внутри страны, способствовал бы преодолению голода, худо-бедно вернул спокойствие, необходимое для возобновления активных военных действий.

Несмотря на требование немедленного мира любой ценой, повсеместно выражаемое огромным большинством русских всех сословий, Плеханов утверждает, что сильное правительство — то, которое возникнет завтра на трупах большевиков, — должно заставить всю нацию, армию в том числе, продолжать войну; при этом оборона отечества останется главной его целью.

Армия голодает, лишена командиров, глубоко поражена большевистской пропагандой. Плеханов считает, что восстановить ее возможно. Около 28 процентов из десяти миллионов мобилизованных легко могут быть вновь приведены в боевую готовность в течение зимы. От остальных можно с пользой отказаться. Более всего армии, офицерам и солдатам не хватает военной подготовки. Единственные по-настоящему подготовленные категории были отданы в жертву, лучшие офицеры изгнаны или убиты. Несколько сот французских офицеров могли бы сделать прекрасное дело, аналогичное — с учетом соответствующих масштабов — тому, что осуществила миссия Вертело в Румынии^{23}. Но здесь потребуется много такта и осторожности.

Эта задача касается, в частности, и Социалистической партии. Франции следует вести активную пропаганду, чтобы показать, в какой огромной мере цели в войне у нашей демократии соответствуют общим чаяниям русского пролетариата.

Что касается политики Франции, сюда, похоже, доходят известия лишь о ее империалистических проявлениях. Чья тут вина?

Я познакомил Плеханова, как и всех русских товарищей, с кем я встречался ранее, с нашими ответами на стокгольмский опросник. Он читал их лишь в изложении, предоставленном в распоряжение наших русских союзников, и которое я бы охарактеризовал как исключительно неточное.

Служба пропаганды распространяет, с добрыми намерениями, я в этом уверен, брошюру под названием «Социалистическая партия и цели в войне», опубликованную Социалистическим комитетом за справедливый мир, якобы как официальный ответ партии. Вы знаете эту брошюру и ее ультраправые тенденции. Невероятно, но факт.

Посмотрите, не сможет ли Дюбрейль^{24} выслать мне несколько сотен экземпляров «Настоящего ответа».

Не может быть, чтобы наших русских друзей не тронул и не покорил этот одухотворенный полнейшей искренностью документ, в котором ярко показано огромное и героическое усилие Французской секции, направленное на то, чтобы подняться над эгоистическими притязаниями, вырвать из души немало законных обид ради достижения справедливости и построения над полем брани, где проливается столько французской крови, здания долговременного мира на прочной и приемлемой для всех воюющих сторон основе. Мне не хотелось бы что-либо предпринимать без вашего согласия, но уверен, что пропаганда, основанная на нашем ответе, рассеет немало недоразумений. Сколько энтузиазма, признательности, сколько любви к Франции я почувствовал у Плеханова, когда пересказывал ему основные положения брошюры. Он был удивлен и смущен тем, насколько он плохо нас знал, — он, столь живо восхищавшийся нашей страной. Кроме того, я видел, какое положительное впечатление производит на многих крестьянских и рабочих депутатов, социал-демократов или социалистов-революционеров наша брошюра, главные идеи которой могли бы привести к согласию все социалистические секции.

Нам следовало бы иметь в России несколько представителей от французских социалистов. Какую бы пользу они принесли! Но я видел только одного — Жоржа Вейля. Он абсолютно порядочный человек, но, на мой взгляд, ему удалось лишь усугубить сумятицу, вбив в умы своей аудитории представления, будто его неортодоксальная позиция по вопросу Эльзас-Лотарингии и есть позиция подавляющего большинства французских социалистов. Вы, впрочем, знаете, что совершенно невозможно поставить большинство русских социалистов и не социалистов на традиционную французскую точку зрения. Нас разделяет пропасть. Эту пропасть закроет наш ответ, полностью приемлемый для всех. Буду работать над тем, чтобы о нем узнали.

Кроме Вейля, скоро возвращающегося во Францию, — никого. Большинство находящихся в Петрограде французов мне показались — вынужден об этом сказать — решительно неспособными ни представлять французскую демократию, о которой они ничего не знают, ни понять русскую революцию — по отношению к ней у них только насмешки, возмущение и презрение, — ни, a fortiori, укреплять связи, которые должны объединять то и другое. Русские, что и говорить, все видят, их это глубоко оскорбляет, и они все больше отворачиваются от наших представителей.

И вместе с тем как быстро они проникаются доверием, если чувствуют рядом с собой товарища, служащего близкому им идеалу, испытывающего к их революционным усилиям искреннюю симпатию, уважение, которого они заслуживают и в котором они так нуждаются! Они готовы выслушать тогда любые дружеские упреки, последовать любым советам.