Сохранение «liberum veto» означало сохранение в стране анархии, слабости государства и безграничной возможности для соседей вмешиваться в ее внутренние дела. Именно поэтому соседи ревниво и зорко следили за тем, чтобы ни один пункт декларации 1772 года не был нарушен и чтобы в стране сохранялись порядки, обрекавшие ее на застой.
Но не только отмеченные выше причины обусловливали прогрессирующее отставание Польши. К этому надо добавить еще одно условие, игнорировавшееся и старательно замалчивавшееся советской историографией и шедшей за ней в фарватере польской. Речь идет о натуре поляков, о совокупности черт их характера, которую в современной науке принято называть менталитетом. Первым среди отечественных историков обратил внимание на менталитет поляков Н. И. Костомаров. В своем фундаментальном труде «Последние годы Речи Посполитой» он так увлекся складом характера поляков, что придал ему решающее значение во всех бедах, постигших нацию. Н. И. Костомаров прямо находил «корень падения Польши в тех качествах народа, которые так легко увлекали его к деморализации и вообще делали поляков неспособными к самостоятельной государственной жизни»[288].
По мнению Н. И. Костомарова, все народы наделены разрушительными силами, но беда поляков состояла в том, что в Польше не находилось начал, которые противодействовали бы дурным наклонностям и противостояли бы им. Далее следует длинный перечень положительных и негативных свойств натуры поляка, которые привели страну к гибели: «поляк не отличается постоянством и настойчивостью, ему не свойственны ни постоянная долгая дружба, ни упорная мстительность. Он не злопамятен и охотно протянет руку заклятому врагу, если тот удачно польстит его чувству. Его легко поднять до восторга и довести до уныния, он чрезвычайно храбр и столь же труслив, бывает чересчур бурлив и неугомонен, то чересчур податлив». Поляка отличают гостеприимство и радушие. «Польское легкомыслие у всех вошло в пословицу, но никто не скажет, чтобы оно происходило от врожденной тупости и недостатка способностей; напротив, поляки народ очень даровитый, но сердечность увлекала их за пределы рассудка, вводила в ошибочные взгляды, приводила к промахам и только горький опыт, охлаждающий сердечные увлечения, заставлял их увидеть истину». Склонность к пьянству и обжорству тоже присуща полякам, так что они часто предавались кутежам.
Короче, Костомаров определил поляков как людей, отличавшихся «господством сердечности над умом». На наш взгляд, сбрасывать со счетов менталитет нации нет оснований, как и нет оснований придавать ему решающее значение среди причин гибели Польши. Национальный характер несомненно оказывал влияние на исторические судьбы нации, но он сам являлся производным от множества факторов: экономики, социальной и политической структуры общества, семейного быта, географической среды и т. д.
Польский король Станислав Понятовский, известный под именем Станислава-Августа, — ставленник Екатерины на польском престоле, фаворит ее молодости, — по мнению Костомарова, воплощал важнейшие черты своей нации. Он был достаточно образован и начитан, отличался лоском и любезностью, знал несколько европейских языков, но качествами государственного мужа не обладал — был мягок, легко поддавался постороннему влиянию и поэтому часто менял взгляды, охотно прощал зло, творимое его недругами, проявлял слабость к прекрасному полу и имел специальную залу, где были выставлены «трофеи» — портреты фавориток. Одним словом, Станислав-Август не напоминал венценосца, способного настойчиво и упорно добиваться поставленной цели и ради нее готового жертвовать многими удобствами королевского бытия.
Несмотря на неблагоприятные условия, Речь Посполитая медленно, но неуклонно двигалась по пути прогресса. Правда, существенных изменений это продвижение не влекло, но, например, создание общей в стране полиции укрепляло центральную власть и хоть в какой-то мере обуздывало шляхетское своеволие, а введение выборных судей способствовало упрощению судебной процедуры. Но главное новшество вводила конституция 3 мая 1791 года. Если мелкие реформы мало тревожили соседей, то конституция вызвала у них крайнюю настороженность, в особенности у Екатерины, послы которой хозяйничали в Варшаве, будто губернаторы внутренних губерний России. Конституция содержала четыре радикальных новшества: фактически отвергая декларацию, подписанную Австрией, Пруссией и Россией в 1792 году, она вводила наследственную монархию, причем подтверждала норму декларации, согласно которой королем мог быть только природный поляк. Тем самым Саксония, откуда рекрутировались польские короли, лишалась права поставлять их. Конституция устраняла «liberum veto», а также право на организации конфедераций. Эти два новшества настолько радикально изменяли политический строй в стране, что ни Екатерина, ни ее соседи не могли остаться равнодушными.
Екатерина сразу же поняла, что события в Польше — отголосок событий во Франции, и вполне оценила возможную опасность от нововведения, но включиться в борьбу за восстановление старых порядков не могла. Тому препятствовали два обстоятельства. Во-первых, Россия находилась в состоянии войны с Османской империей и, истощенная двумя войнами, была лишена возможности ввязываться в польские дела. Вторая причина, едва ли не главная, состояла в том, что непосредственное вмешательство в польские дела не входило в намерения императрицы.
С точки зрения интересов России дальновидная немка вынашивала далеко идущие планы, терпеливо выжидая более благоприятных условий для активных действий. Первое из них состояло в том, чтобы втянуть Австрию и Пруссию в борьбу с Французской революцией: когда у них будут связаны руки, она свободнее станет распоряжаться польскими делами. В минуту откровения она, человек по натуре скрытный, поделилась своими планами со статс-секретарем Храповицким: «Я стараюсь, — сказала она доверительно 14 декабря 1791 года, — втянуть Берлинский и Венский дворы в дела французские. Прусский бы пошел, но останавливается Венский, у меня много предприятий неоконченных и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали»[289]. Из контекста явствует, что к «неоконченным делам» она относила раздел Польши.
Второе, чего дожидалась Екатерина, это получение благоприятных вестей из самой Речи Посполитой. Ей было хорошо известно, что сейм, принявший конституцию 3 мая 1791 года, не являлся правомочным — на нем присутствовало всего 157 депутатов, в то время как две трети, то есть 327 депутатов, отсутствовало. Это означало, что большая часть сейма не разделяла взглядов патриотов и не соглашалась с нововведениями конституции, а значит, требовалось какое-то время, чтобы сами поляки обратились за помощью к России. Оценка Екатериной ситуации в Польше свидетельствовала о ее незаурядных дипломатических способностях.
В феврале 1790 года Екатерина писала своему послу в Варшаве графу Штакельбергу: «Я нужным нахожу предписать, чтоб вы по настоящим делам удержались от всяких на письме деклараций, отговаривая от того же римско-императорского поверенного в делах, потому что я для пользы службы моей считаю нынешнее время сходнее спокойно смотреть на неистовства поляков, в собственный их вред обратиться могущие, нежели ускорять дальнейшие беспокойства». Сменивший Штакельберга Булгаков получил инструкцию, подтверждавшую это предписание: «Теперь имею вам предписать не иное что, как только чтоб вы продолжали тихим, скромным и ласковым обхождением привлекать к себе умов, пока наш мир с турками заключен будет».
События развивались по сценарию, составленному Екатериной. В Варшаве рассчитывали на помощь Пруссии, заключившей союз с Речью Посполитой и обязавшейся противодействовать всяким попыткам ее раздела. Свои обязательства Пруссия коварно нарушила; как только появилась надежда оторвать от Речи Посполитой лакомый кусок территории, обязательства были забыты, и Пруссия из всех возможных заняла самую коварную позицию по отношению к союзнику.
