Во главе заговора против Пугачева стояли Творогов и Чумаков. После почти двухнедельных скитаний Пугачев был обезоружен, связан и 15 сентября 1774 года передан властям, которые отправили его в Яицкий городок.

Из Яицкого городка Пугачева в оковах, посаженного в клетку, в сопровождении усиленной охраны повезли в Москву. Кортежем командовал А. В. Суворов, с опозданием вызванный с театра военных действий для борьбы с повстанцами.

Сенат определил состав суда в количестве 38 человек, представлявших Сенат, Синод, генералитет и руководителей центральных учреждений. К суду было привлечено, кроме Пугачева, 55 человек, разбитых следствием по степени виновности на 10 групп или, как написано в источнике, «сортов». В последнюю, десятую группу, были включены ближайшие родственники Е. И. Пугачева: его первая жена Софья Дмитриевна и трое детей от нее — сын Трофим и дочери Аграфена и Христина, а также вторая жена, в девичестве Устинья Кузнецова, на которой Пугачев женился в Яицком городке, будучи «Петром Федоровичем».

Работой суда тайно руководила императрица, находившаяся в Петербурге. С нею был согласован и приговор. Он оказался не столь свиреп, как приговоры крутого на расправу Панина.

Двух обвиняемых, Пугачева и Перфильева, суд приговорил к четвертованию, троих (Шигаева, Подурова и Торопова) — к повешению, а Зарубина-Чику — к отсечению головы. Казнь последнего должна была совершиться в Уфе.

Казнь состоялась 10 января 1775 года на Болотной площади в Москве в присутствии огромной толпы зрителей. Очевидец экзекуции А. Т. Болотов писал, что «подлый народ» не допускали к эшафоту, окруженному со всех сторон войсками с заряженными ружьями. «А дворян и господ пропускали всех без остановки, а как их набралось тут превеликое множество, то, судя по тому, что Пугачев наиболее против их восставал, то и можно было происшествие и зрелище тогдашнее почесть и назвать истинным торжеством дворян над сим общим их врагом и злодеем»[152].

Четвертование предполагало следующую мучительную процедуру: сначала отрубали одну ногу, затем руку, потом вторую ногу и руку. Последней отрубали голову. Пугачеву и Перфильеву отрубили головы и лишь затем конечности. В этом проявилось «милосердие» императрицы. Через день, 12 января, эшафот, на котором совершалась казнь, и сани, на которых был привезен к месту казни Пугачев, были сожжены. Части тел четвертованных и тела повешенных были преданы огню в четырех точках Москвы.

Прочие обвиняемые приговорены к битью кнутом, батогами, вырезанию ноздрей и отправке либо на каторгу, либо на поселение в отдаленные края.

Девятеро подсудимых (Творогов, Чумаков, Федулов и др.) были вознаграждены за предательство освобождением от всякого наказания. Впрочем, Екатерина не выполнила своего обещания: Творогову и другим, освобожденным «от всякого наказания», по резолюции императрицы, надлежало «назначить новое для житья их место только не в Оренбургской и Симбирской губерниях»[153]. Сначала их отправили в Тулу, а затем на пожизненное поселение в Прибалтику.

Одиннадцать человек признано невиновными. Особому наказанию были подвергнуты родственники Е. И. Пугачева. Хотя суд и признал их невиновными, но все они содержались в Кексгольмской крепости. В 1797 году дочь Пугачева Аграфена родила сына, которого «прижила чрез насилие» коменданта крепости полковника Гофмана. Сын, однако, скончался грудным ребенком.

В 1803 году Александр I освободил заключенных из заточения и предоставил им право жить в городе под надзором и зарабатывать деньги на пропитание. Все они в разные годы умерли без потомства. Последней в 1833 году скончалась Аграфена. Таким образом род Е. И. Пугачева пресекся. Появляющиеся в печати сообщения о ныне здравствующих прямых потомках Пугачева не внушают никакого доверия.

Пугачевское движение исключает однозначную оценку. Борьба за лучшую долю оказалась во власти стихии и превратилась, по словам А. С. Пушкина, в «бунт бессмысленный и беспощадный», нанесший огромный ущерб экономике страны. Движение было бесперспективным как в военном, так и в политическом аспекте. Сам Пугачев во время одного из первых допросов признался, что не верил в возможность своего появления на троне: «Что же до намерения ево итти в Москву и далее — тут других видов не имел, как то, естли пройдет в Петербург, там умереть славно, имея всегда в мыслях, что царем быть не мог, а когда не удастся того зделать, то умереть на сражении: „вить все де и смерть заслужил, так похвальней со славой убиту“.»

17 марта 1775 года Екатерина опубликовала манифест, предававший национальную трагедию «вечному забвению и глубокому молчанию».

Еще свежи были в памяти кошмары движения Пугачева, еще следствие над ним и его сообщниками только начиналось в Москве, а Екатерине довелось иметь дело с новой неприятностью, сродни только что пережитой, — в Италии появилась женщина, выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны. В историю она вошла под именем княжны Таракановой. Две общие черты сближают Тараканову с Пугачевым: оба были самозванцами, оба предъявляли претензии на трон. В остальном они резко отличались: Пугачеву удалось поднять на борьбу с властью широкие массы крестьянства; Таракановой такое было не под силу. Следовательно, над Екатериной не висела непосредственная угроза смуты под эгидой дочери Елизаветы Петровны. Однако самозванная дочь покойной императрицы тоже могла доставить немало неприятностей Екатерине, став марионеткой недругов России, орудием шантажа, например, Османской империи, Швеции или Франции.

Существование дочери Елизаветы Петровны, законной наследницы российского престола, лишний раз напоминало об узурпации трона самой Екатериной и в конечном счете подрывало на Западе престиж «северной Семирамиды». Именно эти угрозы заставили Екатерину предпринять энергичные и решительные меры по обезвреживанию самозванки.

Дело княжны Таракановой окутано множеством тайн — в нем больше темных пятен, чем светлых, проясняющих суть дела; на множество вопросов источники не сообщают прямого ответа, что дает основание беллетристам для всякого рода домыслов.

Историки располагают рассказом самой княжны о своих скитаниях, однако что в них достоверного, а что является продуктом болезненного воображения, сказать невозможно. Несомненно одно — перед нами авантюристка, так сказать, европейского масштаба, женщина энергичная, внешне привлекательная и настойчивая.

Если княжна, как позже напишет Екатерина, являлась дочерью пражского трактирщика, то откуда у нее появились средства, чтобы содержать свиту, совершать поездки из одного конца Европы в другой? Если сведения о ее жизненном пути, исходившие от самой княжны, являлись от начала до конца ложными, то почему они так встревожили Екатерину и принудили ее действовать столь напористо, что это могло вызвать серьезные международные осложнения?

Как только Екатерине стало известно о появлении самозванки, она отправила с нарочным собственноручное письмо находившемуся в Средиземном море командовавшему флотом Алексею Григорьевичу Орлову с повелением взять под стражу самозванку и доставить ее в Россию. Императрица дала совет, как это сделать: «если возможно, приманите ее в таком месте, где б вам ловко бы было посадить на наш корабль и отправить ее за караулом сюда». Если заманить не удастся, то императрица предоставляла Орлову право применить силу: сначала он должен был потребовать от властей Рагузы выдачи «сей твари», а если те откажутся это сделать, то, — писала императрица, — дозволяю вам употребить угрозы, а буде и наказание нужно, то «бомб несколько в город метать можно».

Орлову удалось справиться с деликатным поручением, не прибегая к метанию бомб и не вызвав дипломатических осложнений, — он заманил Тараканову на флагманский корабль и там взял ее под стражу. 22 мая 1775 года Екатерина поздравила Орлова с успешно проведенной операцией. Кроме того, она писала: «Вероятие есть, что за таковую сумасбродную бродягу никто конечно не вступится не так ли, но всяк постыдится скрытно и явно показать, что имел малейшее отношение»[154].