Она была сентиментальна и навзрыд оплакивала утрату не только близких людей, но иногда и далеких от нее. Сентиментальность, с особенной силой проявлявшаяся при известиях о смерти фаворитов, уживалась с безразличием, которое она выказывала в других подобных случаях.

Приходится согласиться с суждением, которое цитирует В. О. Ключевский: «Честолюбие и слава суть потаенные пружины, которые приводят в движение государей, сказал однажды Фридрих II русскому послу, говоря о Екатерине». В самом деле, государь, лишенный честолюбия, подобен безвольному существу, которым может командовать любой, превращается в послушное орудие соперничающих придворных группировок. Екатерина к подобным деятелям не принадлежала, ее женские руки по крайней мере четверть века оказывались достаточно твердыми для того, чтобы держать руль правления.

Перечисленные черты характера не дают объяснений некоторым поступкам императрицы. Как, например, совместить ее пристрастие к лести и непомерное честолюбие с отказом принять предложенный Уложенной комиссией титул Великой, матери отечества? Почему она отказалась отметить двадцатилетие своего царствования, протестовала против сооружения ей прижизненных памятников? Наконец, какими подлинными мотивами руководствовалась, когда сделала жесткий выговор Гримму, назвавшему ее образцовой монархиней? В ответном письме Екатерина назвала его «отъявленным льстецом» и не то с напускной, не то с искренней серьезностью выговаривала: «Если верить вам, я стала на старости лет образцом для государей. О, Боже мой, Боже мой, какой дурной образец, если верить всему дурному, что говорили и говорят еще про меня? И к чему эти метания похвал, на что они? Это длинно, скучно и баста».

Или другой, столь же выразительный пример, дающий основание полагать, что написанное Гримму является отражением истинного мнения. В заметке для себя (1781 год) Екатерина писала, что ей попалась в руки изданная в Лондоне в 1776 году хвалебная брошюра о ней. «Кажется мне, — писала императрица, — что это какой-нибудь студент, желавший начертать пример для государей: он, должно быть, очень мало образован, и, несмотря на чрезмерные похвалы кстати и некстати, никакая книга не доставила мне более скуки; к тому же эта книга полна неправды и неправды, придуманной автором».

Или, как сопрягается ее заявление: «Ничего нет хуже, как величие», с ее манерой придавать своей позе на официальных приемах величественность, принимать непроницаемый вид, позы и жесты, вероятно, отрабатываемые перед зеркалом?

Все эти загадки, на наш взгляд, трудно объяснимы, и разгадать их, пользуясь научным арсеналом, практически невозможно.

Знакомство с мерами Екатерины в области внутренней и внешней политики создает образ крупного государственного деятеля, человека с широкими взглядами, прилагавшего немало усилий для претворения их в жизнь. Подобно Петру, но в противоположность его преемницам и преемникам, Екатерина, выражаясь словами Пушкина, была на троне «работником». Но в отличие от Петра, орудовавшего пером, мечом и топором, императрица работала только пером, причем довольно успешно законодательствовала, сочиняла письма и записки, создавала труды по истории и даже писала художественные произведения. Однако при обращении к частной жизни императрицы нас ждет разочарование. Создается впечатление, будто перед нами другой человек. Екатерина парадоксальным образом совмещала в себе высокий интеллект, образованность, государственную мудрость и банальный разврат. Речь пойдет о фаворитах.

Фаворитизм сопутствовал предшественникам и преемникам Екатерины и являлся своеобразной визитной карточкой абсолютной монархии. Но ни до Екатерины, ни после нее распутство не достигало столь широких масштабов и не проявлялось в такой откровенно вызывающей форме.

Екатерина имела внешность, располагавшую к себе сильный пол. Приведем ее собственное суждение на сей счет, относящееся к ее молодости: она, читаем в ее «Записках», была «одарена большой чувствительностью и внешностью по меньшей мере интересною, которая без помощи искусственных средств и прикрас нравилась с первого же взгляда».

Первое описание ее внешности, сделанное сторонним наблюдателем, принадлежит перу ее второго фаворита и относится к середине 50-х годов, когда она была великой княгиней. Станислав Понятовский, бывший тогда секретарем английского посла сэра Уильямса, так писал о ней: «Ей было двадцать пять лет. Оправляясь от первых родов, она расцвела так, как об этом может мечтать женщина, наделенная от природы красотой. Черные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза на выкате, много говорившие, очень длинные черные ресницы, острый носик, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы, средний рост, скорее высокий, чем низкий, походка на редкость легкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех, столь же веселый, сколь и игривый, позволяющий ей с легкостью переходить от самых резвых, по-детски беззаботных — к шифровальному столику»[374].

Восторженный отзыв пылавшего страстью любовника к великой княгине несколько приукрашивал ее внешние достоинства. Три года продолжались тайные связи влюбленных, пока о них не узнала императрица Елизавета Петровна, и Понятовскому довелось испытать судьбу первого фаворита Екатерины, Салтыкова. Тот был отправлен послом за границу, а Понятовский выдворен из России в Польшу.

После переворота и восшествия на престол возлюбленной Понятовский рассудил, что теперь уже устранено препятствие для открытого выражения чувств, и рвался из Варшавы в Петербург. Ему было невдомек, что его место уже занято Григорием Орловым и отважные братья могли сломать шею сопернику, если тот появится в столице. Екатерине стоило большого труда под всякими предлогами убедить Понятовского отказаться от этой затеи: «Ваше пребывание при настоящих обстоятельствах, — писала императрица бывшему фавориту, — было бы опасно для вас и очень вредно для меня». Когда Понятовский возымел намерение прибыть в столицу тайно, то Екатерина решительно возразила: «Я отсоветую вам тайную поездку, ибо мои шаги не могут оставаться тайными». Наконец, в последнем письме Екатерина прямо охладила пыл корреспондента: «Все умы еще в брожении. Я вас прошу воздержаться от поездки сюда из страха усилить его». Более того, новоиспеченная императрица сделала грозное предупреждение: «убьют нас обоих». Взамен отказа от поездки в Петербург Екатерина обещала Понятовскому польскую корону и сдержала свое слово — после смерти Августа III под давлением России королем Речи Посполитой был избран Понятовский[375].

В достаточно зрелые годы, точнее, в бальзаковском возрасте, когда Екатерина становилась на путь распутства, она пыталась переложить вину за свое поведение на других, обелить себя и доказать, что к разврату ее принуждали обстоятельства. Эта мысль пронизывает ее «Чистосердечную исповедь» Потемкину, а также ее «Записки».

«Чистосердечная исповедь», которую императрица составила для своего фаворита Г. А. Потемкина и в которой поведала о своих прежних увлечениях, — любопытный человеческий документ, заслуживающий полного воспроизведения.

«Марья Чоглокова (приставленная Елизаветой к великой княгине Екатерине Алексеевне для присмотра за ее поведением. — Н. П.), видя, что обстоятельства оставались те же, каковы были до свадьбы (имеется в виду отсутствие у Екатерины детей. — Н. П.), и быв от покойной государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла иного к тому способа, как обеим сторонам сделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кои она на мысли имела; с одной стороны выбрали вдову Грот, которая ныне за артиллерии генерал-поручика Миллера и с другой — Сергей Салтыков и сего более по видимой его склонности и по уговору мамы (Чоглоковой. — Н. П.), которая в том поставлена великая нужда и надобность.