После смерти отца в 1739 году одиннадцатилетний сирота оказался на попечении обер-гофмаршала Брюммера и обер-камергера Берхгольца, автора знаменитого «Дневника», который он аккуратно вел, находясь в свите герцога голштинского во время пребывания последнего в России. Брюммер отличался невежеством, грубостью, жестокостью и варварским отношением к воспитаннику: он морил его голодом, истязал и унижал. Одна лишь фраза исчерпывающе характеризует его педагогические способности: «Я вас так велю сечь, что собаки кровь лизать будут; как бы я был рад, если бы вы сейчас же подохли»[7].

Совершенно очевидно, что при подобных педагогах Карл Петр не мог получить ни должного воспитания, ни образования. С малых лет наследный принц так пристрастился к муштре и ружейным приемам, что, по свидетельству Якова Штелина, ни о чем другом не хотел и слышать. Сколь сильно он был поглощен военными забавами, видно из следующего факта: когда на девятом году жизни он из унтер-офицеров был произведен в секунд-лейтенанты, то от радости лишился аппетита. При этом мальчик часто и подолгу хворал и рос хилым и болезненным.

После смерти Анны Ивановны кильский двор потерял всякую надежду на русский престол, и Карла Петра стали усиленно готовить к королевскому трону в Швеции — его обучали шведскому языку и воспитывали в лютеранских традициях. Воцарение Елизаветы Петровны кардинально изменило ситуацию. Став императрицей, она сразу же послала в Киль за Петром барона Николая Фридриха Корфа. Елизавета действовала столь энергично и оперативно не только потому, что голштинский герцог являлся единственным продолжателем рода Петра Великого. Карл Петр вполне мог стать шведским королем, и еще не укрепившаяся на троне Елизавета рисковала подвергнуться шантажу со стороны Стокгольма. О нетерпении, с которым императрица ожидала прибытия в Петербург кильского ребенка, известно из двух писем, отправленных ею будущему наследнику в момент, когда тот еще был в пути. Елизавета поручила «объявить мое особливое желание, сколько я с беспокойством дожидаться приезду вашего княжеского высочества принуждена». Императрица не лукавила — ее действительно пугала перспектива похищения племянника, поэтому Корфу было велено везти его тайно, не заезжая в Берлин.

Наконец, в январе 1742 года отрок прибыл в Петербург. Императрица на радостях отслужила благодарственный молебен. Приехавший племянник оставил не самое благоприятное впечатление — выглядел бледным и болезненным. Тетушку (как известно, не отличавшуюся образованностью) поразила крайне слабая подготовка четырнадцатилетнего Карла Петра по части элементарных знаний[8].

Императрица сразу же определила к нему учителей русского языка и Закона Божьего. 17 ноября 1742 года он принял православие и в крещении был наречен Петром Федоровичем. Заботу о его образовании Елизавета возложила на академика Якова Яковлевича Штелина. Екатерина II, наблюдавшая за тем, как Штелин учил своего воспитанника, назвала того «шутом гороховым». Пожалуй, она была права, ибо академик вместо того, чтобы внушать подопечному мысль о необходимости обязательного усвоения ученых мудростей, просто приспосабливался к его капризам. По собственному признанию, Штелин обучал отрока следующим образом: «Когда принц не имел охоты сидеть, он ходил с ним по комнате взад-вперед и занимал его разговорами». Программа обучения отличалась странным своеобразием: Штелин видел главную задачу не в систематическом усвоении знаний, достигаемом упорным трудом, а в облегченном и поверхностном знакомстве ученика с оказавшимся под руками иллюстративным материалом. «Стараясь извлечь пользу, — доносил академик императрице о результатах своего педагогического усердия, — из каждого случая: например, на охоте просматривали книги об охоте с картинками… при кукольных машинах объяснен механизм и все уловки фокусников; при пожаре показаны все орудия и их композиции». Древняя история России изучалась по монетам, а новейшая — по медалям Петра Великого, выбитым по случаю важнейших событий его царствования. Подобную методику объяснить довольно трудно. Скорее всего, у академика отсутствовали педагогические навыки, а у его ученика — способности. При этом и в Киле, и в Петербурге одним из важнейших достоинств монарха почитали умение танцевать и не жалели ни времени, ни сил на обучение танцам.

Главное внимание в распорядке дня великого князя уделялось развлечениям. На первом месте стояла игра в солдатики — увлечение, завезенное из Киля; затем — забавы, разговоры и шутки с прислугой. В итоге наследник рос не обремененным добродетелями. Он был труслив, скрытен, вспыльчив, капризен. Свою трусость он пытался прикрыть хвастливыми рассказами о якобы совершенных им подвигах. Не обладал он и твердыми религиозными убеждениями и до конца дней своих оставался скорее лютеранином, чем православным. Развитие его как бы замерло на уровне детского самосознания.

В то время как Петр Федорович предавался детским забавам и с грехом пополам постигал начала наук, в мелком немецком Ангальт-Цербстском княжестве подрастала его будущая супруга — София Фредерика Августа, появившаяся на свет 21 апреля 1729 года.

Почему выбор императрицы Елизаветы Петровны пал на дочь безвестного ангальт-цербстского князя Христиана-Августа, добывавшего средства к существованию службой у прусского короля сначала в должности командира полка, затем коменданта Штеттина, затем губернатора? Этому способствовало несколько обстоятельств. Одно из них состояло в привязанности императрицы к голштинскому дому, нежных воспоминаниях о женихе Карле, прибывшем в Петербург, чтобы стать супругом цесаревны, но неожиданно скончавшемся от оспы. Вторая причина носила более серьезный характер: у Елизаветы Петровны был широкий выбор невест для своего племянника, готовившегося стать наследником русского престола, но она остановилась на безвестной принцессе по соображениям, достаточно точно и убедительно обоснованным саксонским резидентом Пецольдом, зорко следившим за событиями придворной жизни в Петербурге. «Нашли самым лучшим, — писал он, — избрать в невесты великому князю такую невесту, которая была бы протестантской религии и хотя она из знатного, но столь малого рода, дабы ни связи, ни свита принцессы не возбуждали особенного внимания или зависти здешнего народа». Следовательно, рассуждала Елизавета Петровна, принцесса, не избалованная роскошью и облагодетельствованная в Петербурге, окажется послушной супругой, лишенной интереса к интригам и вмешательству в большую политику. Наконец, не последнюю роль сыграла и внешность принцессы — на доставленном императрице портрете она выглядела миловидной девушкой.

До тринадцатилетнего возраста, когда София Фредерика Августа вместе с матерью появилась в России, историки располагают о ней скудными сведениями — княжеский род был столь скромным, что о родителях новорожденной, как и об их дочери источников не сохранилось: при дворе не вели камер-фурьерских журналов, а у современников супружеская пара не вызывала интереса, и они не запечатлели их жизнь в воспоминаниях. Известно лишь, что тридцатисемилетний полковник Христиан-Август женился на шестнадцатилетней голштингот-торпской принцессе Иоганне-Елизавете.

Их дочь Фике, как называли домашние Софию Фредерику Августу, не могла получить ни блестящего образования, ни воспитания, приличествующего княжескому роду. Объяснялось это отсутствием необходимых средств на содержание знающих и опытных учителей и гувернанток; в семье, помимо Фике, было еще четверо детей, которые росли болезненными и требовали дополнительного внимания. В характере матери причудливо сочетались властолюбие и пристрастие к развлечениям; с большим желанием она предавалась выездам, балам, путешествиям, маскарадам, оттеснявшим семейные заботы на второй план. В результате Фике росла в окружении отнюдь не родовитых сверстниц. Ее главной наставницей и воспитательницей была мадам Кардель, женщина, награжденная особым талантом. Став императрицей, Екатерина сохранила о ней добрую память: «Она почти все знала ничему не учившись; она знала как свои пять пальцев все комедии и трагедии и была очень забавна». Учителя обучали Фике немецкому языку, танцам, музыке. Как видим, объем знаний, приобретенный в детские годы, был весьма скромным — ее готовили к замужеству за каким-либо мелким князем, которых в тогдашней Германии было великое множество. И если ее знания выходили за рамки преподававшихся дисциплин, то этим она обязана госпоже Кардель, приохотившей воспитанницу к чтению. Поначалу Фике проявляла интерес к художественной литературе, а став взрослой — к произведениям французских просветителей и энциклопедистов. Что касается прочих наставников, то отзывы о них взрослой Фике не Отличались восторженностью: так, учитель чистописания Лоран был «глуп и пуст», хотя и «не даром брал деньги за уроки»; преподаватель немецкого языка был тоже глупым педантом.