— Лучше вам? — спросила девушка.

— Лучше, — ответил мужчина. Он осторожно ощупал слипшиеся волосы на голове. — Здоровая шишка!

— Мы вас тоже хотели в больницу отправить, — девушка запахнула на груди разорванную кофточку, — У нас шесть человек ранены. А сторожа они так избили, что, пожалуй, умрет.

— А продукты? — спросил мужчина. — Продукты спасли?

— Часть спасли. Сахар сгорел. Так сейчас и течет… — Она махнула рукой в сторону остатков дома. — Там ребятишки собирают.

В темноте, озаряемые только роями искр, поднимающихся в небо, копошились маленькие фигурки.

Опираясь на руку девушки, мужчина медленно поднялся.

— А что, бандиты все уехали?

Девушка махнула рукой.

— Двоих поймали. Того, которого вы ударили, с усами. И еще одного.

— Где же они?

— Сидят там, — сказала девушка. — Я бы их всех убила, будь моя воля. Шесть раненых! Это только те, кого в больницу отправили. А сколько избитых! У моей мамы два зуба выбили. Передние… Как звери.

— Они, по-моему, здорово пьяные были, — сказал мужчина неуверенно.

— Конечно, — ответила девушка. — Хотя они и трезвые такие же. Тут в городе и днем сейчас ходить страшно. Меньше чем по четверо мы и не показываемся.

— А куда их решили, этих двоих?

Девушка сжала кулак.

— Их ребята отведут на станцию, там всыпят как следует и сунут в товарный вагон. Тогда они уже сюда не явятся… А я бы их убила. На них все набросились, но их Джефферс спас.

— Может быть, и верно, — сказал мужчина.

— Конечно, — девушка вздохнула. — Тут нас всех засудили бы за убийство. Когда эти бандиты из-за угла наших убивают, — за это им ничего. А нам нельзя.

Мимо них прошла, прихрамывая, пожилая сгорбленная женщина.

Девушка окликнула ее.

— Тебя тоже избили, Анна?

Женщина отмахнулась.

— Дубинкой по ноге. Ну хорошо, что продукты спасли.

Небо начало сереть. Близилось утро.

— А где эти бандиты? — спросил мужчина. — Посмотреть бы на них.

— Вон там, — показала девушка. — Пойдемте, я вас доведу.

Они подошли к маленькому домику. Под охраной трех рабочих, бандиты со связанными руками сидели на скамье. Один из них, бессмысленно уставившись прямо перед собой, заикаясь, напевал какой-то мотив. Он был, очевидно, совершенно пьян и до сих пор не понимал, что происходит.

Другой, черноусый, поминутно сплевывал кровь.

— Отведите меня в полицию, — повторял он. — Отведите меня в полицию. За самосуд вы ответите; понимаете?

— Я тебе дам в полицию! — замахнулся на него один из рабочих, с перевязанной головой. — Чтобы тебя сегодня же отпустили?

— Он нам сначала назовет, кто ему платит, — сказал другой, в обгоревшем комбинезоне. Мужчина узнал в нем широколицего, который первый бросился на бандитов.

— Никого я вам не назову. — Усатый сплевывал кровь. Его франтоватый черный костюм был весь в грязи. — Вы меня лучше отведите в полицию. А то вам плохо будет.

Широколицый оглянулся на подошедшего мужчину.

— Ну что, приятель, как голова?

— Прошла, — сказал мужчина.

Широколицый вглядывался в него.

— Слушай, я что-то тебя не знаю. В каком цехе работаешь?

Кто-то взял мужчину под руку. Он обернулся. Это был мальчик. Светлые волосы у него обгорели с одной стороны. Лицо было испачкано углем.

— Это наш парень, Джефферс, — сказал он. — Мы с ним ночью от быков удирали.

— А я и сам вижу, что наш, — широколицый продолжал всматриваться в лицо мужчины. — Только я его не помню.

— Я тут не работаю, — сказал мужчина. — Я случайно.

— Как случайно? Ты у нас не работаешь?

— Я работу искать приехал. Мотаюсь из города в город.

— А как же ты сюда попал?

Мужчина коротко рассказал, как его ссадил шофер на дороге, как ночью на него напали бандиты и как он встретился с мальчишкой.

— Здорово, — сказал широколицый. — Но ты тут работы всё равно не найдешь. Видишь, какое положение. Забастовка.

— Конечно, раз вы бастуете, я сюда не полезу.

Широколицый повернулся к рабочим, которые стерегли бандитов.

— Ну, тащите их тогда, ребята.

— Подожди, — мужчина шагнул к черноусому. — Помнишь меня?

Черноусый испуганно посмотрел на него.

— Я тебя не знаю.

Он, наверное, избил здесь так много людей, что действительно не мог вспомнить лица мужчины.

Мужчина Акал кулаки.

— Эх, и дал бы я тебе! Да не могу бить связанного. Не то, что вы, крысы, — пятеро на одного.

Он плюнул в лицо усатому. Тот тряхнул головой.

— Отведите меня в полицию.

— Это он меня стукнул вечером, — сказал мужчина широколицему. — Неожиданно. Я и не думал ничего. А он меня — раз по голове.

— Все они такие, — широколицый махнул рукой. — Ну, ведите их.

Бандитов подняли.

— Пощадите! — закричал усатый.

Один из рабочих ткнул его кулаком под ребро, и он замолчал.

— Ну, пойдем ко мне, — сказал широколицый мужчине. — Отдохнешь, выспишься. Поедим чего-нибудь.

— Вот это ловко, — сказал молчавший до сих пор мальчишка. — А я думал, что ты наш.

— А чей же он? — сказал широколицый. — Их, что ли?

В полдень мужчина выбирался из города. Держа в руках свернутую куртку, он вышел на шоссе. В карман брюк у него был засунут пакет с бутербродами.

Две грузовые машины прошли мимо, третья остановилась. Мужчина сел в кабинку к шоферу.

Они проехали с полкилометра. Пожилой, седеющий шофер равнодушно оглянулся на мужчину и спросил, закуривая:

— Бродяга?

— Бродяга! — мужчина откинулся назад. — Если ты думаешь, что я бродяга, я лучше слезу с твоей паршивой машины.

— Что ты взъелся? — спросил шофер удивленно. — Мне-то какая разница, бродяга ты или кто? Я же с тебя денег всё равно не спрашиваю.

— Вот и плохо, что тебе всё равно, — сказал мужчина. — Я не бродяга, а рабочий. Рабочий, но без работы. Понимаешь? Тут большая разница.

Чтобы выжить

^{Повесть}

Здание газеты «Независимая» возвышалось над улицей, как черная скала над стремительно бегущей рекой скала из стекла и бетона. В архитектурном облике здания не было ничего лишнего, только самое необходимое — как в холодильнике последней модели. Сразу можно было догадаться, что его строили практичные люди или что, во всяком случае, оно принадлежит практичным людям.

Сходство со скалой усиливалось еще тем, что здание стояло как раз на перекрестке, в том месте, где широкая Центральная улица разделялась на две узкие — Университетскую и Кафедральную. Потоки автомобилей и автобусов, несущихся по Центральной, делились здесь на два русла, как бы разбиваясь об острый угол этого железобетонного олицетворения могущества печати.

Вечером, когда темнота скрадывала высоту постройки и ярко светились только окна магазинов и неоновая реклама на первых этажах, это место казалось таким же, как и любое другое в городе. Но днем здание «Независимой» производило впечатление — строго, сурово, величественно..

Все эти мысли приходили Кларенсу в голову всякий раз, когда он, выпрыгнув из дверей переполненного автобуса, устремлялся к месту своей работы.

Он всегда испытывал некоторое чувство превосходства над другими, вспоминая о том, что работает в крупнейшей газете города. Впрочем, «всегда» — это не совсем точно. Кларенс гордился своей работой два раза в день — утром, когда входил в здание «Независимой», и вечером, когда выходил из него. Во время исполнения служебных обязанностей оснований для чувства превосходства над другими у него не было, по той простой причине, что все, кто его окружал, работали в той же газете.

Другое дело на улице! Быстро двигаясь в густом потоке прохожих, Кларенс представлял себе шестнадцатиэтажное здание «Независимой» чем-то вроде спрута или паука с огромной паутиной. Где бы ни случилось что-нибудь достойное внимания, — вести об этом тотчас попадали сюда. Огромная глыба с ее бесчисленными щупальцами телефонных и телеграфных проводов в течение дня как бы впитывала в себя всё, что происходило в городе, чтобы затем разом отдать это обратно в виде газетных листов, которые разлетались по улицам, как стаи птиц.