Войдя в вестибюль через одну из вертящихся дверей, Кларенс не без гордости назвал лифтеру номер своего этажа: «Четвертый!» (Большинство пассажиров ехало до десятого, где располагалось управление универмага.) Всё-таки приятно сознавать, что ты пишешь статьи, а не занимаешься продажей пуговиц, например.

Однако по мере того, как лифт отщелкивал этажи, чувство превосходства исчезало, и по длинному коридору Кларенс прошагал торопливой походкой делового и вполне скромного служащего. Он толкнул дверь в свой отдел — большую комнату с десятком столов, телефонов, пишущих машинок и настольных ламп.

Часы показывали без пяти минут десять, рабочий день еще не начался, но в репортерской уже стоял плотный, ни на секунду не прерывающийся шум. Постороннему человеку могло показаться, что здесь совершенно невозможно сосредоточиться, но репортеры привыкли к этому шуму и научились не замечать его.

Кларенс снял пиджак, повесил его на спинку стула и вытащил из стола статью о цветоводстве, которую ему нужно было править. Но в этот момент в грохоте машинок и гуле голосов появилась новая нота, настойчивая и раздражающая.

Если бы по середине комнаты стоял диктофон, он записал бы примерно следующее:

«Еще двадцать строчек. Судья разрешил внести залог… еще не завтракал… Вчера Рода вызвали… Жаркая схватка произошла перед помещением… Бракосочетание состоялось в. вызвали к главному редактору… Выходившая из трамвая женщина… Стачечники упорно не поддавались… В крайнем случае пять строк… Зачем вызвали Рода… и отстаивали каждую пядь земли… Дирижер джаз-оркестра… Вам не кажется странным… перенести на пятнадцатую страницу… Рода вызвали к главному… недалеко от фруктового магазина… всегда казалось, что Род… одним ударом повалит… Зачем Рода… Род здесь не так уж давно… Я вам говорю, мне всегда казалось… Сыщик сфотографировал и…»

Кларенс бросил взгляд на стол возле двери, за которым обычно сидел Род, и, убедившись, что того нет на месте, повернулся к своему соседу — полицейскому репортеру.

— Послушайте, Джефф. Что такое с Родом? Его вызвали к главному?

Джефф сделал испуганные глаза.

— Как, вы ничего не знаете! Еще вчера. Он принес такую статью, что Докси за голову схватился.

— А о чем была статья?

— Никто не знает. Но у Докси глаза на лоб полезли, когда он ее прочитал.

— И что же теперь будет?

— Выгонят в два счета.

В этот момент дверь отворилась и в комнату вошел Род — высокий, с резко очерченным длинным лицом, взлохмаченными волосами. Шум разом стих, и все головы повернулись к нему.

Не глядя по сторонам, Род подошел к своему столу, вынул из ящика футляр от очков и какую-то фотографию, сунул всё это в карман и вернулся к двери. Отсюда он обвел всех репортеров равнодушным взглядом.

— До свиданья, — сказал он спокойно. — Счастливо оставаться.

Он был, как видно, не очень удручен случившимся или, во всяком случае, не показывал виду, что удручен.

Дверь затворилась, и все сразу заговорили.

— Видали? — сказал Кларенсу Джефф, выкатывая большие карие глаза. — Бровью не повел! Я не удивлюсь, если окажется, что он красный.

Кларенс откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки. Конечно, этим и должно было кончиться с Родом. Он всегда был скандалистом. Вернее, не скандалистом, а человеком, который ни с чем и ни с кем не соглашается. Когда другие говорили «да», у него всегда было наготове «нет», а когда всем что-нибудь не нравилось, он всегда находил в этом хорошее. Кларенс знал, что такие люди обычно плохо кончают, но в то же время слегка завидовал им.

Он понимал, что это требует известного мужества — отстаивать свое мнение. В конце концов всегда легче приспосабливаться к тому порядку вещей, который уже существует, чем пытаться изменять его и строить свой собственный мир. Те люди, которые этим занимаются, всегда очень одиноки. Но в то же время они могут смотреть на других несколько свысока. Ведь не каждый на это пойдет.

— Я вам говорю, что он красный, — настаивал Джефф. — Пусть теперь попробует найти себе работу.

Кларенс покачал головой. Если бы Род был красным, его бы и пяти минут здесь не держали. А всё-таки он проработал в газете полгода. Но, так или иначе, ему будет очень трудно где-нибудь устроиться после того, как его выгнали из «Независимой». А если он действительно красный… Тогда ему везде будет закрыта дорога… < Куда бы он ни пришел, повсюду люди будут отворачиваться от него… И потом еще деньги! Как же он будет жить?

«Хорошо, что я не красный», — мысленно сказал себе Кларенс и взялся за карандаш.

Как и большинство обывателей, он не имел вообще никаких политических убеждений. Кларенс считал себя честным и добрым, так как он никогда не лгал жене или знакомым, не присваивал чужого и знал, что никто не сможет заставить его совершить жестокий поступок. Ему было вполне довольно всего этого, и он не нуждался ни в чем другом для душевного равновесия.

Сейчас ему было искренне жаль Рода. Но он знал, что об этом лучше никому не рассказывать.

Часы на стене показывали десять. Кларенс вздохнул, взглянул последний раз за окно, где по мокрому черному асфальту катились автомобили, и взялся за статью.

Рабочий день в «Независимой» начался. На всех девяти этажах, занимаемых газетой, репортеры согнулись над машинками, по длинным коридорам заторопились курьеры с листами гранок в руках, граверы принялись скоблить клише, девушка-секретарь уже впускала первого посетителя в кабинет главного редактора, макетчики наклеивали готовые полосы набора в свои тетради… Старая утренняя форма пошла в переплавку, а новый номер газеты уже рождался.

Город должен знать, что ему думать и что покупать.

В два часа, в середине рабочего дня, начальник отдела вызвал Кларенса к себе. Кларенс с удовольствием поднялся от заметки о городском съезде фотолюбителей («Вторую премию получил снимок коровы, выполненный мистером Шеллабером. Снимок представляет собой…») и проследовал через репортерскую.

У дверей кабинета сердце у него, однако, слегка екнуло. Зачем он мог понадобиться начальнику отдела? Ведь Докси видел его вчера вечером, когда давал задание.

Кларенс не считал себя трусом, но жизненный опыт внушил ему известную долю почтения ко всякому начальству. Долю, которая кому-нибудь могла показаться даже чрезмерной. Но его опасения оказались напрасными.

Когда он робко подошел к столу начальника отдела, тот с усилием оторвался от пишущей машинки и отсутствующим взглядом посмотрел на щуплую фигуру репортера.

— Вы меня вызывали, сэр, — напомнил Кларенс.

— Ах, да! — Морщины на лысеющем лбу начальника отдела разгладились. — В порту опять нашли мертвое тело. «Звезда» пишет, что это четырнадцатое преступление за этот год. — Докси взял со стола тяжелый воскресный номер «Звезды» и протянул Кларенсу. — Посмотрите, что тут есть. На шестнадцатой странице. Съездите на место происшествия, поговорите с товарищами убитого, с женой. Если будет что-нибудь интересное, сделайте строк на двадцать — двадцать пять. Поняли?

— Конечно, сэр. — Кларенс взял газету и пошел к двери.

— Послушайте, — остановил его Докси. — Постарайтесь найти в этом какую-нибудь изюминку, что-нибудь такое, что заинтересовало бы публику. — Он помедлил. — Я бы послал Джеффа, но он па пожаре. Думаю, что вы справитесь.

Кларенс кивнул и вышел. Еще бы не справится! Его здесь уже давно держали на самой низшей ставке, и он горел желанием выдвинуться.

У себя в репортерской он развернул газету. На шестнадцатой странице после заметки о том, что Дина Дурбин платит второй по величине подоходный налог в США, значилось: