— Ты знаешь, в прошлый раз, когда я ездила домой, я познакомилась с солдатом, он приезжал к своему знакомому на соседний хутор. Он из казаков, черненький. Мне кажется, что в нем что-то дикое. Он красивый. Я договорилась с ним сегодня встретиться здесь, на танцплощадке, не уверена, сможет ли, отпустят ли его. Хотя если не отпустят, он сбежит в самоволку. Я чувствую, придет. Идем.

Играли вальс, мы вошли в толпу танцующих и начали кружиться. Не успели мы пройти и двух кругов, нас разняли офицеры, тот, который пригласил Шуру, приходил на школьные вечера и там тоже ее приглашал, значит, он попросил какого-то своего дружка пойти потанцевать со мной, решила я. Мой офицер, танцуя, тянул шею куда-то через головы, будто кого-то искал взглядом, танцевал он легко, а когда кончился танец, спросил, куда меня подвести. Я ответила, что хочу туда, куда встанет моя подруга. Мы подошли к Шуре, она быстро шепнула: «От этих надо отделаться».

Офицеры начали закуривать. Шура крепко взяла меня за руку и потянула назад через толпу. Мы перешли подвесной мост и пошли по свежепосыпанной желтым песком дорожке. По сторонам тлели недогоревшие костры из прошлогодних листьев и мусора. Дым стелился по дорожке, мы шли по дыму, будто по облакам, чуть першило в горле. За нами послышались шаги и тихие мужские голоса. Мы начали прислушиваться, Шура наклонилась к моему уху: «Это он с кем-то».

Я услышала:

— Та, с косами!..

Я хотела оглянуться, Шура шепнула: «Подождем, пусть подойдут».

Большая черная ночная птица пролетела низко с одной стороны дорожки на другую. Я подумала: «Друга привел… Шурка, наверное, сказала, что придет с подругой».

— Шурочка, здравствуйте, — раздался чуть деланно приятный голос.

Мы повернулись, перед нами на дорожке стояли, улыбаясь, два солдата. У того, который рассматривал меня, были белые зубы. На груди у него было два ряда медалей, а с другой стороны на гимнастерке был орден и на погонах были две полосочки. И у Шуриного были полосочки, но ни медалей, ни орденов не было, наверное, не воевал…

Шурин знакомый проговорил:

— Что ж, давайте познакомимся. — Он протянул мне руку и отрекомендовался: — Виктор.

Второй тоже протянул руку вначале мне, а потом Шуре и два раза повторил: «Володя».

Мы пошли по дорожке вчетвером. Они шли по бокам, мы держались под руку. Виктор сказал, что они нас заметили, когда мы спускались с лесенки танцплощадки.

— Я знала, что ты придешь, — сказала Шура Виктору. Он, улыбаясь, проговорил:

— Я же говорил тебе, что приду.

Володя хотел мне что-то сказать, но Виктор, взяв Шуру под руку, обратился к нам:

— Простите, нам надо поговорить.

Они свернули с дорожки и тут же скрылись. Мне почему-то стало обидно. Володя молчал…

— Идемте на танцплощадку, — предложила я.

Он спросил:

— Вам со мной страшно?

— Не-ет, — протянула я растерянно. — Я просто подумала, вы так, с другом шли.

— Нет… Пойдем, посидим…

Мы медленно подошли к садовой скамейке.

— Сколько вам лет?

— Семнадцать, — и подумала, что я зря расчесала волосы, я бы выглядела взрослее. Он, наверное, не очень-то верит, что мне семнадцать.

— Совсем пацанка.

Меня так никто не называл, и вообще я не слышала, чтобы девчонок так называли…

— А вам-то сколько?

— Двадцать два.

Взрослый, но лицо у него не очень-то взрослое. Получилось долгое молчание.

— А вы действительно были на войне? — спросила я, посмотрев на его ордена.

— На фронте я был год, потом в госпитале около трех месяцев, я уже больше четырех лет в армии. Кажется, еще придется прослужить года два, может, и три. Домой хочется.

— Откуда вы?

— Из Брянска.

Я не могла вспомнить, где такой город находится, и решила завтра посмотреть на карте.

На танцплощадке заиграли мой любимый вальс «На сопках Маньчжурии». Я спросила:

— Вы танцуете?

Он встал передо мной, будто приглашая на танец, а сам как бы нехотя проговорил:

— Ну что делать, идемте танцевать.

Мы пошли к танцплощадке, держась далеко друг от друга. Он тоже, наверное, не очень-то с девушками дружил, хотя ему и двадцать два. Какой-то он другой, Шурин Виктор как-то сообразительнее, наверное, для меня такой лучше…

Мы подошли к площадке, Володя положил мне руку на талию, и мы начали вышагивать длинные шаги танго.

«Наши-то дают!» — услышала я совсем рядом Римкин голос. Ирка чуть тише проговорила свое любимое: «Колбасный отрезок»… Они засмеялись. Я отвернулась, сделала вид, что не расслышала. Это они от тех верхних «крошек» научились таким словечкам и ляпали к чему попало, не задумываясь.

Шура им говорила про это, но они не понимали, чем это плохо…

А Римка черненькая, здорово красивая, на цыганку похожа. Ее танцевать приглашают, все новенькие, а она, как откроет рот, так на этом все и кончается. Странно — хорошо учится, а такая дура. Дома еще ничего, а при виде парня совсем свихивается, выпаливает эти дурацкие словечки.

Вокруг Сашки-аккордеониста собрались городские ребята, он положил свой аккордеон в футляр и ушел с танцплощадки. Володя спросил:

— Можно вас проводить?

Я кивнула.

Ночь была теплая, темная, чуть позвякивали Володины медали.

— Хотите встретиться в следующее воскресенье?

— Где?

— Где хотите, — мы приостановились. — Давайте здесь, в парке. Вон там, у того дерева, — он махнул в сторону громадного стоявшего на крутом берегу над озером клена.

Я оглянулась: черные ветви дерева вырисовывались на фоне темно-синего в звездах неба. Меня передернуло:

— Вам холодно?

— Нет, просто так…

— Можете прийти днем, в три?

Я кивнула.

Мы вышли из парка. Подковы на Володиных сапогах зазвякали о булыжники мостовой.

— А за что вам столько медалей дали?

— Вы знаете, в последний год войны всем давали. Те, кто воевал с самого начала, почти все погибли, кому-то надо было дать… — Он засмеялся, наверное, неудобно стало, и он сказал, что был ранен и контужен. А потом опять как-то странно добавил, будто оправдываясь: — Почти все артиллеристы были контужены. Но вы знаете, я просто так надел медали, вернее, надо было, когда в увольнение идешь, а так можно только нашивки носить.

— А страшно было, когда много пушек сразу стреляло?

— Я бы вам рассказал, как там бывало, но не стоит, вам так мало лет…

— Я почти всю войну под Ленинградом была.

— Ну, тогда тем более не стоит об этом. Вы что из Ленинграда?

— Нет, я жила километрах в двадцати пяти-тридцати от фронта.

— А вы бы домой не хотели вернуться?

Я почувствовала, что краснею, помолчав, я спросила у него:

— А вы очень домой хотите?

— Конечно, кто домой не хочет?

— А вам что, здесь не нравится? — опять спросила я.

— Я же в армии, — ответил он, — да к тому же мне и не нравится, хотя здесь красивей и как бы культурнее, но мне в Брянск, домой хочется.

Мы подошли к каштану, который рос около нашего общежития.

Я показала на дерево и сказала: «У нас под Ленинградом каштанов нет». Он что-то хотел сказать, но из-за угла школы появились наши.

С ними было тоже двое военных. Один тут же попрощался:

— Ну пока, я пошел.

Второй подошел к Володе, протянул ему руку:

— Мы с вами где-то встречались, — проговорил он, чуть припрыгивая на полусогнутых.

Ко мне подошла Нинка, положила руку себе на живот:

— Надоели они своими дурацкими шуточками, — она повернулась и направилась в сторону дома.

Солдат, протянув руки к ней, пропел:

— Не уходи, тебя я умоляю…

Нинка остановилась у двери и крикнула:

— Шуточки ваши бородатые. Во! — она провела рукой от подбородка до живота.

Я сказала Володе, что тоже хочу домой. Он напомнил:

— В воскресенье, в три…

* * *

В школе отменили урок пения, а вместо этого приказали всем ходить на хор — летом будет традиционный эстонский праздник песни, наша русская школа, сказал директор, должна принять участие в конкурсе — выступить на празднике песни не хуже других.