— Первый кабинет налево, — ответил он. — Там я его видел в последний раз, мисс.

Доктор Эйхорн был медицинским архивариусом, вызванным сюда, как и сама Линнет, прокторами. Это был высокий лысый южанин аристократической наружности, профессор медицины со степенью в области естественной истории. Она нашла его за столом в консультационном кабинете. Завёрнутый в два шерстяных свитера и шарф, он хмуро листал страницы медицинского журнала; нос его венчали очки с линзами толстыми, как лупы ювелира. Он вскинул взгляд, и глаза его сузились, выражая комбинацию подозрения и раздражения:

— Мисс… э-э… Стоун? Мы виделись в комиссариате, так ведь?

— Да… — Теперь, когда она пришла сюда, она не знала, с чего начать.

— Я могу вам чем-то помочь?

— Да, можете. — Бери быка за рога, сказала она себе. — Доктор Эйхорн, мне нужен курс сульфапрепаратов.

— В смысле, вы заболели?

— Не я. Друг.

Он был как заиленный пруд. Требовалось время, чтобы смысл сказанного достиг дна. Эйхорн отложил журнал в сторону и откинулся в кресле.

— Вы — та женщина-антрополог из Бостона.

— Да.

— Не знал, что вы ещё и медицинское светило.

— Сэр, ничего подобного. Но я проходила подготовку в христианских ренунциатах, и я знаю, как применять лекарства.

— И как их выписывать?

— Моя цель — предотвратить инфекционное заражение раны.

— Раны, говорите.

— Да.

— Один из объектов ваших антропологических изысканий? — Вопрос был неприятный, но Линнет кивнула. — Понимаю. Что же, возможно, будет лучше, если пациент сам придёт ко мне.

— Это будет непросто.

— Или вы отведёте меня к пациенту.

— В этом нет необходимости. — Она не могла допустить, чтобы в её голосе прозвучал хоть намёк на отчаяние. — Я знаю, как ценно ваше время. Я прошу вас об одолжении как коллегу, доктор Эйхорн.

— Как коллегу? Я — коллега женщины, изучающей дикарей? — Он тяжеловесно покачал головой. — Сульфаниламид. Это проблематично. Ночью в городе было неспокойно — вы могли слышать об этом.

— Только слухи.

— Стрельба на главной улице.

— Понимаю.

— Пожар.

— Что вы говорите.

Эйхорн изучал её из своих одутловатых глубин. Линнет ждала его решения. Она считала про себя до десяти и внимательно следила за тем, чтобы не опустить взгляд.

— В этом здании, — сказал Эйхорн, — есть антибиотики, подобных которым я никогда не видел. Я не знаю, откуда взялся этот город и куда он может направляться, но в нём жили весьма умные люди. Мы пожинаем плоды десятилетий прогресса. Мы в большом долгу, мисс Стоун. Хоть я и не знаю, перед кем. — Он почесал лысину костлявой рукой. — Никто не хватится пузырька с таблетками. Но пусть это останется между нами, хорошо?

Линнет знала, что что-то изменилось у неё внутри, однако изменение это было постепенным, и она не была уверена в его природе и величине. Это было как открыть знакомую дверь и обнаружить за ней странный, никогда не виденный пейзаж.

Возможно, изменение началось, когда проктор Саймеон Демарш заявился к ней домой в Бостоне, или когда она приехала в этот невозможный город. Но осью и символом этого изменения несомненно был Декс Грэм — не только человек, но и качества, которые она в нём распознала: скептицизм, храбрость, непокорность.

Поначалу она думала, что его добродетели свойственны всем американцам, но свидетельств тому было очень мало. Линнет собрала коллекцию образцов журналов и газет этого мира и нашла их дерзкими, но часто вульгарными и более всего озабоченными вопросами моды: политической моды в не меньшей степени, чем модной одеждой; и мода эта, по мысли Линнет, была той же самой невзрачной прелюбодейкой-конформисткой в более ярком наряде. Декстер Грэм презирал правила. Он, казалось, взвешивает всё — всё, что она ему говорит, её слова, её присутствие — на невидимых весах. У него манеры судьи, но в нём нет ничего надменного или внушающего страх. И он судил себя так же, как и других. Она чувствовала, что он уже давным-давно вынес приговор по своему делу, и приговор этот был далеко не мягким.

Очевидно, что она должна была выдать его военным, как только увидела его рану. Но когда она подумала об этом, то вспомнила место из книги, которую он ей дал, «Приключения Гекльберри Финна» мистера Марка Твена. Бо́льшую часть книги было трудно расшифровать, но там был поворотный момент, когда Гек спорит о том, должен ли он выдать своего друга, негра Джима, властям. Согласно стандартам того времени выдача Джима была похвальным деянием. Гекльберри Финну сказали, что он попадёт в Ад и подвергнется там немыслимым мучениям, если он поможет беглому рабу. Тем не менее, Гек помогает другу. Если это означает попасть в Ад, то он отправится в Ад.

Придётся гореть в аду, подумала Линнет.

Сульфаниламидные таблетки с сухим треском перекатывались внутри пузырька в кармане её пальто, когда она шла сквозь снежную круговерть. Поскольку электричество отключили в качестве наказания горожан, уличное освещение сегодня не работало. Военные патрули были удвоены, но снегопад задерживал их продвижение.

Ей позволялось приходить уходить из гражданского крыла мотеля «Блю Вью» и возвращаться туда, когда ей вздумается. Она поужинала в комиссариате, чтобы не вызывать подозрений. На ужин было баранье рагу — водянистая похлёбка и ломтики плотного хлеба, намазанного нутряным салом. Она сказала караульному пиону в коридоре, что собирается сегодня работать с бумагами и не хочет, чтобы её беспокоили. Она оставила гореть в своей комнате керосиновую лампу и задёрнула шторы. Когда пионы удалились в вестибюль, чтобы покурить свои вонючие трубки, она вышла в ветреную тьму через боковую дверь. Церковный колокол отбивал начало комендантского часа, когда она добралась до квартиры Декса.

Она скормила ему сульфаниламид и аспирин и просидела рядом всю ночь. Когда Декс засыпал, она ложилась на диван на другом краю комнаты. Когда он просыпался, часто в бреду или с высокой температурой, она клала ему на лоб влажный компресс.

Она осознавала опасность своего присутствия здесь и опасность, в которой находился Декс. Прокторы словно ядовитые насекомые — безвредны, если позволить им заниматься своими делами в своём гнезде, но смертоносные, если их потревожить. Она помнила день, когда прокторы пришли арестовывать её мать перед тем, как её отослали к ренунциатам, и тот древний страх поднимался в ней, словно полые воды в дренажных колодцах памяти.

Укладывая на лоб компресс, она восхищалась лицом Декса Грэма. Он был красив. Она редко думала о мужчинах, которых знала, как о красивых или некрасивых; они были угрозами или возможностями, редко друзьями или любовниками. Само слово любовник звучало распутно, даже когда произносилось в уединении её мыслей. Её последним «любовником», если его можно так назвать, был тот паренёк Кампо. То было в старые времена, когда она была очень юна, ещё до принятия законов об идолопоклонстве. Её отец повёз семью на ежегодную гражданскую службу в Рим, где Храм Аполлона был украшен гирляндами и сам Епископ Рима озвучивал предсказания Пророчицы латинским гекзаметром. Линнет наскучил ритуал, и ей было тошно от вида убиваемых жертвенных животных. Она избегала служб и оставалась в парадейсах, где останавливались иностранные гости — или, по крайней мере, так она обещала родителям. На самом же деле она сбегала каждое утро и развлекалась катанием на автобусах и надземке; и она встретила Кампо, паренька из Египта, который приехал к святым местам с родителями, как и сама Линнет. Они вместе тратили свои скудные сбережения на трамвай, зоопарк и кафе. Он рассказывал ей об Александрии. Она ему — о Нью-Йорке. Тайно уединившись в дальней комнатке парадейса, они сняли друг с друга одежду. Её первая и последняя любовь, Кампо. На огромном пассажирском пароходе «Сардиния», направлявшемся в Нью-Йорк после завершения обрядов, мать Линнет поняла значение её молчания и мрачного вида. «Иногда мы встречаем Пана в неожиданных местах», — сказала она, пряча улыбку. — «Линнет, разве не прекрасны были фонтаны?» Линнет согласилась с этим. — «А песнопения в святилищах?» — О, да. — «А цветы, благовония и жрица на аксоне?» — Да. — «А тот африканский мальчик, с которым тебя видели?» — Да, Линнет полагала, что он был прекрасен тоже.