Хью держал Оливию, которая была похожа на настоящего ангелочка в своем шелковом крестильном платьице с ручной вышивкой, искусно сплетенным кружевом и съемным нагрудником на случай, если она срыгнет. Фелисити тоже смотрелась на удивление хорошо в своем новом костюме — видимо, надела свои эластичные панталоны, потому что не имела привычных огромных размеров. Но даже под ее широкой шляпой, за застывшей улыбкой и профессионально наложенным макияжем я сумела разглядеть, что она в ярости.

— Все в порядке? — прошептал папа, когда она села перед нами.

— Нет! — рявкнула она, продолжая улыбаться, словно кукла чревовещателя. — Этот чертов викарий взял самоотвод, гадина, — нашел время болеть. Они с горем пополам нашли какого-то заместителя — какого-то полнейшего кретина. — Неожиданно появился викарий. Он выглядел так, будто ему лет двенадцать, хотя на самом деле было не меньше тридцати. Он был очень дальнозорким: его глаза плавали где-то в глубине очков с толстыми линзами, как рыбки в аквариуме.

— Добро пожаловать в церковь Святого Марка, — подобострастно произнес он и раскинул руки. — Приветствую вас всех. И что за великолепный повод! — добавил он, окидывая взглядом всю нашу необъятную толпу из сотни приглашенных. — Сегодня мы собрались, чтобы крестить это милое дитя — Оливию Клементину Сибиллу Александру Маргариту…

— Пинью Коладу[43], — съязвил Майк себе под нос. Хоуп ткнула его локтем в ребра.

— …Флоренс Мэйбл Картер, — елейно закончил он, — и поприветствовать ее в доме Божием. Воспоем же наш первый гимн, «Все творение»[44].

Пока все шло хорошо. Службу он вел исправно, даже несмотря на то что такое количество восприемников привело его в некоторое замешательство. У девочки намечалось пять крестных матерей — включая, по настоянию Фелисити, Хоуп и меня, хотя ей прекрасно известно, что я неверующая, — и пятеро крестных отцов. Честно говоря, я подумала, что это абсурд — у каждой из нас было по одному.

— Отрекаетесь ли вы от Сатаны? — спросил викарий у нас, когда мы подошли к купели.

— Да, — сделав серьезные лица, ответили мы.

— И от всех его дел?

— Да.

— И от всех его пустых обещаний?

«Большей частью», — подумалось мне. А дальше — и тут я поняла оговорки Фелисити — пошла шокирующая проповедь на тему значения крещения. Она была в форме вопросов и ответов для дебилов — можно подумать, мы находились в воскресной школе.

— Итак… Иисус был сыном?.. — Он смотрел на нас в ожидании ответа, а потом приложил руку к правому уху, словно пытаясь расслышать. — Ну, кто мне скажет? Чьим сыном был Иисус? — Последовала тишина, настолько мучительная, что мы слышали, как каждый из нас сглатывает. — Ну что же вы — я же знаю, что вы все это знаете, просто я хочу, чтобы вы мне это сказали. Итак. Давайте все вместе скажем вслух. Иисус был сыном?..

— Божьим? — выпалил папа, демонстрируя спортивный азарт.

— Да! Замечательно! Абсолютно правильно! А что это за Святой Д., который помогает Богу, особенно на таинстве крещения? Святой Д. — ну, кто мне скажет? — Мы впали в кататонию оттого, что нужно давать очевидный до идиотизма ответ. — Святой Дууууу… — продолжал он, пытаясь нас расшевелить.

— Дуб, — буркнул Майк.

— Нет, это не святой дуб, — сказал викарий, снисходительно качая головой.

— Дух! — сказала Хоуп во весь голос, чтобы компенсировать грубость Майка.

Викарий озарил ее улыбкой.

— Да! Правильно! Это Святой Дух. — До меня донесся измученный вздох Фелисити, которая стояла впереди. — А кто скажет мне, как звали Иоанна, который крестил Иисуса в реке Иордан? — елейно произнес он. — Даю подсказку — это не Леннон, хотя некоторые могут подумать, что это так. На самом деле это был Иоанн?.. — Он снова приложил руку к уху. — Ну же, ребята. Начинается с «ка». Кр… Кр… Кре… — К этому моменту нашими языками можно было вытаскивать пробки из бутылок. Всеобщее замешательство достигло такой степени, что даже передалось Оливии, потому что впервые за все время она начала плакать. По-моему, Фелисити ущипнула ее — и это сделало свое дело. Оливия оглушила нас диким ревом, не уступавшим по силе воздействия сирене «скорой помощи», кошмарная проповедь оборвалась, и все с облегчением вздохнули. Дальше мы прослушали два чтения, спели гимн, а хор исполнил микронезийскую колыбельную, последовало завершающее благословение, и все закончилось.

— Слава Богу, — пробормотала Фелисити, продолжая улыбаться так, словно стоит перед камерой на телевикторине. — Подумать только — я пожертвовала двести фунтов! Если бы я знала, что они подсунут этого мима, ограничилась бы пятьюдесятью. Ладно, — она передала Оливию Хью, — по крайней мере не придется появляться здесь до ее миропомазания. Так, поехали домой на «шампунь» и торт.

Тот, кому не приходилось раньше бывать здесь, сегодня не прошел бы мимо нужного дома. Розовые и белые гелиевые шары с надписью «Оливия» весело плясали над воротами, а на двери красовался огромный букет из белых цветов. Мы ввалились в дом и не уместились бы в ограниченном пространстве, если бы перед домом не была разбита палатка с розово-белыми полосами. Я начала прокладывать дорогу к моей второй кузине, которую не видела несколько лет, как тот самый человек, который махал мне в церкви, подошел ко мне с выражением страстного нетерпения на лице.

— Лора? — сказал незнакомец. Он преградил мне путь, что мне показалось несколько грубоватым.

— Да? — отозвалась я, тупо глядя на него. — По-моему, мы не…

Он протянул мне костлявую руку.

— Норманн Скривенс. — Господи Боже… Я была поражена, особенно теперь, когда поняла, что это мой «бойфренд»! — Фелисити сказала мне приглядывать за тобой.

— В самом деле? — слабо произнесла я. Я чувствовала, что его взгляд пронизывает меня насквозь, оценивая мои данные. Меня чуть не вывернуло наизнанку.

— Ну вот и я! — драматично констатировал он. — Очень рад с вами познакомиться. — Его ладонь была влажной, как кожа у змеи. — Мы с Фелисити познакомились еще в детском саду.

— Да?

— Она учила мою дочь несколько лет назад.

— Ясно.

— Очень милое крещение, — заметил он. — Только апломба многовато, — ни с того ни с сего добавил он, а потом закатил глаза — чертов воображала! Неужели он и в самом деле решил, что если будет потешаться над моей сестрой, то произведет впечатление на меня?

— Мне показалось, что все прошло как надо, — безэмоционально сказала я. — Фелисити пережила много неприятностей.

— О да, конечно, только викарий был какой-то неказистый, не так ли? — деланно улыбнулся он. «Не неказистее тебя», — хотела ответить я. Он был лысый, как черепаха, и, при ближайшем рассмотрении, я бы сказала, что ему под шестьдесят. У него было вытянутое лицо с резкими чертами, поросячьи голубые глазки за стеклами очков в стальной оправе, а когда он улыбался — у него на лице была именно такая идиотская ухмылка, — на его шее собирались складки и морщины.

— Фелисити рассказала мне о вас все, — сказал он. У него только что слюнки не текли при взгляде на меня.

— Неужели? — Теперь я забеспокоилась по-настоящему.

— И я, конечно, узнал вас по телевизору, — с энтузиазмом добавил он. Молодец, сделал домашнее задание. — Должен сказать, вы и впрямь очень умны. — Я почувствовала, как у меня начинает отвисать челюсть. — Вы столько знаете. — Я сделала себе анестезию от ужаса, сделав большой глоток шампанского. — Quadrimum… — хихикнул он. — Должен вам сказать, я помню это слово еще со школы — то ли какая-то латинская ода, то ли что-то подобное. Сплошная скукота, — добавил он.

— Вовсе нет. Это ода Горация, и это гимн жизни и юности. Он подчеркивал: «Capre diem». Его поэмы чудесны. Читая их, переосмысливаешь собственную жизнь.

— Carpe diem, значит? Ну ладно, я вообще-то и сам кое-что знаю о вине, — не унимался он. А потом и вовсе завел ужасно тоскливый монолог о своем «огромном погребе» в «доме недалеко от Челси», вставил он как бы невзначай — как будто меня это волнует! — и как ему нравится «ездить на машине во Францию», а еще «карабкаться по холмам» и «собирать антиквариат». Через десять минут я недоумевала, почему он до сих пор не приклеил себе на лоб объявление о знакомстве, чтобы сэкономить кучу времени и сил.