— Дело в том, что государь всё время боялся заговора, поэтому он перепрятал самое ценное в тайное хранилище. А как вы догадываетесь, от начальника стражи у него секретов не было...

Глаза Сапеги алчно блеснули.

   — Ты хочешь сказать, что знаешь, где сокровища?

Маржере скромно потупил глаза:

   — Знали только трое: сам государь, Пётр Басманов и я.

Сапега резко встал, прошёлся, снова сел.

   — Ладно, откровенность за откровенность. Скоро мы объявим войну России. Войска короля поведу я. Так что, думаю, я первым буду в Москве!

   — Так вы считаете...

   — Погоди. Всякое может случиться. Поэтому ты поедешь в стан самозванца, и как только король вступит на территорию России, твоя задача убедить наших головорезов встать под его знамёна.

   — А самозванец?

   — Его ждёт печальная участь. Но о тайнике молчок.

   — Это и в моих интересах, ваша светлость!

Когда Маржере подъезжал к Тушинскому лагерю, его поразил резкий запах тухлятины. Подъехав ближе, он увидел несметное количество ворон, кружащих над останками туш домашних животных, выброшенных почти целиком.

   — Мор? — опасливо спросил он спутника, пахолика, посланного своим господином на поиски добычи.

   — Пан шутит! — рассмеялся пахолик. — Не дай Бог. Просто в лагерь сгоняют так много скота, что при всём желании его съесть невозможно. Выбирают самые вкусные части, остальное — воронам!

   — Пахнет хуже, чем на бойне! — брезгливо повёл длинным носом Жак.

   — Если б только остатки мяса выбрасывали! — радостно затараторил пахолик, жизнерадостный толстощёкий юнец. — А то пиво привезёшь, пану не понравится, всю бочку — в реку. Подавай ему водку или вина!

   — Богато живете!

   — Как сказать, — вздохнул пахолик. — Съестного хватает, ешь — не хочу. А денег нет — «царик» второй год жалованья не платит, лишь обещает царскую казну раздать, как Москву возьмём!

   — А и в самом деле: почему Москву не берёте? — хитро прищурился Жак. — Вот ведь она, как на ладони.

Действительно, с высокого берега реки Всходни, куда подъехал обоз, видны были многочисленные купола московских церквей.

Пахолик бросил на француза презрительно-враждебный взгляд:

—Много сюда таких горячих голов приезжает, да быстро остывают. Москва — не крепость, чтоб её оцепить кольцом для осады, надо войска в сто раз больше, чем у нас.

   — А если штурмом?

   — И для штурма сил не хватит: наши разбрелись по всей Московии. Да и защищаются москвичи как черти. Даже сам гетман, пан Рожинский, получил ещё зимой такое ранение, что до сих пор на коня сесть не может. Ездит только в телеге, на пуховых подушках.

   — Тяжёлое ранение? — участливо спросил Маржере.

   — Считай, ползада нету! — хохотнул пахолик. — Да наш пан гетман не унывает — пьёт с утра до ночи да песни орёт!

Когда въехали в лагерь, Маржере показалось, что он попал на какую-то ярмарку: крики, визги, ржание лошадей, мычание коров, пронзительные звуки каких-то немыслимых инструментов. Даже в Москве у кружал Жак не видал такого количества пьяных мужчин и гулящих девиц. Как опытный военный, он мгновенно понял, что войско самозванца недееспособно. Даже караульные были пьяны. Им достаточно было выкрика: «Пахолик ротмистра Бобовского», чтобы они открыли ворота.

«Прав Сапега, — подумал он. — С таким войском Москвы не взять».

Когда он приблизился к избе, где располагался государь, ему на миг почудилось, что он снова при дворе Димитрия Ивановича — лица придворных, толпившихся здесь, были ему знакомы: вот секретарь государя Ян Бучинский, вот воевода Салтыков, вот стольники... А это... Фёдор Романов, которого когда-то арестовывал Маржере со своими гвардейцами. Тогда он в ночи отпустил Гришку Отрепьева... Может, зря? Теперь Романов занимал пост патриарха. А вот и сама государыня — Марина, которая милостиво кивает Маржере. Он даже тряхнул головой. «Может, случилось чудо? Раз все близкие императору лица здесь, может, жив и сам император?» Но, увы!

Единственное сходство — невысокий рост. Но где лёгкая походка, как у барса? Где царственная осанка? А лицо? Боже мой! На него смотрел угрюмый мужчина, косоватый, с опухшими веками и обвислыми щеками, что свидетельствовало о нездоровом образе жизни. Царское одеяние сидело на нём мешком, шёл он как-то неуверенно, спотыкаясь, злобно ворча себе что-то под нос.

Приветливо улыбаясь, к нему шёл Ян Бучинский, он говорил нарочито громко, чтобы слышал самозванец:

   — Наконец-то сам Якоб Маржере! Глава гвардейцев государя! Нам сказывали, что ты отбыл на родину.

Маржере смущённо откашлялся в перчатку.

«Боже мой! Ну, конечно, всё это грандиозный спектакль. Вот пора и тебе, Жак, выступить на сцену. Бедный русский народ, который так дурачат!»

   — Будучи безутешным, что государь убит, я поспешил восвояси! — затарабанил он. — Но вдруг во Франции мой король Генрих Четвёртый, который мечтает познакомиться с Димитрием Ивановичем (поклон), сообщил мне, что государь по велению Божию остался жив. Я тут же вскочил на коня, и вот я здесь!

«Димитрий» как-то кисло, будто испытывая изжогу, взглянул на гостя и молча направился к крыльцу. Бучинский сделал Жаку знак, чтобы он шёл следом.

Войдя в комнату и убедившись, что, кроме Бучинского и Маржере, никого нет и, стало быть, незачем притворяться, «Димитрий» выкрикнул:

   — Я не нуждаюсь в иноземных телохранителях! Я им не доверяю! Никому не доверяю! Зачем ты приехал? И не делай рожу, будто «узнал» меня! Что тебе от меня нужно?

   — Если глава телохранителей признает императора, — усмехнулся Маржере, почувствовав облегчение, — то это уверит остальных в его подлинности...

   — У меня достаточно свидетелей моей подлинности, — угрожающе произнёс самозванец. — Одна Марина чего стоит... А те, кто выражают сомнение, что я тот самый, кончают одинаково. Стоит мне приказать.

«Ах ты мужик вонючий! — с бешенством подумал Маржере. — Нашёл кого пугать! Сейчас ты заглотнёшь крючок, на который попался даже благородный Лев Сапега!»

   — Если я не нужен, я уйду! — сказал он с достоинством, делая вид, что поворачивается к двери.

   — Далеко не уйдёшь! — процедил самозванец.

Маржере вдруг расхохотался и обратился к Бучинскому:

   — Скажите, Ян, что — император располагает большой казной?

Его слова попали в цель. Лицо «царика» исказила страшная гримаса, зубы хищно оскалились. Он был не только патологически труслив, но и беспредельно жесток, как большинство трусов, и легко отдавал приказы о казни своих подданных. Бучинский, поняв, что надо спасать положение, решил обратить сказанное капитаном в шутку:

   — Ты же знаешь, Якоб, что в России нет серебряных копей, подобно перуанским.

Маржере, увидев выражение лица самозванца, тоже понял, что зашёл слишком далеко, поэтому поспешно добавил:

   — Я хотел сказать, что Шуйский знает далеко не о всех тайниках императора. Я слышал, что он нуждается в деньгах и даже не может заплатить шведскому войску...

Самозванец посмотрел на Маржере с угрюмой подозрительностью, потом обратился к Бучинскому:

   — Это правда?

   — Я знаю, что император пользовался тайными ходами, но сам там не бывал.

   — А он?

Маржере ответил с достоинством:

   — Ваше величество, я сопровождал покойного везде и несколько раз опускался с ним в подземелье, где он хранил свои драгоценности.

Глаза «царика» жадно блеснули:

   — И даже Молчанов не знает, где это подземелье?

   — Мишка Молчанов способен украсть царскую печать, но не более того, — рассмеялся с облегчением Маржере, поняв, что опасность миновала. — Государь доверял Молчанову лишь свои любовные дела. Расположение тайника, кроме меня, знал лишь Пётр Басманов, которого уже нет в живых. Так что, ваше величество, когда мы войдём в Кремль, я вам ещё пригожусь.

— Хорошо, оставайся подле меня, но не вздумай обмануть! — угрожающе произнёс самозванец, потом кликнул своего шута: — Петька, прикажи кравчему, чтобы принёс вина. Мы выпьем, в знак особой милости, с начальником моих телохранителей, которые разбежались кто куда!