Ещё через день на милость победителям сдался Волхов. «Царик», которого не было видно во время битвы, теперь снова оказался на виду. Он гарцевал перед польскими гусарами и под их одобрительные крики вещал:
— Надеюсь с вашей помощью скоро сесть на столице предков! Заплачу вам тогда за все ваши труды и отпущу в отечество. Когда я буду государем в Москве, и тогда без поляков не могу я сидеть на престоле: хочу, чтобы при мне всегда были поляки: один город держать будет у меня московский человек, а другой — поляк. Золото и серебро — всё, что есть в казне, — всё ваше будет, а мне останется слава, которую вы мне доставите. Когда вам придёт нужда уйти домой, не покидайте меня, покуда не придут на ваше место другие поляки из Польши.
Такое заискивание перед поляками не понравилось русской части его воинства, но казаки пока промолчали, не споря, — гусары действительно отличились в этой битве. Рожинский окончательно укрепился как главнокомандующий всего войска.
Остатки войск Шуйского, не пытаясь более преградить дорогу самозванцу, спешно вернулись в Москву, и Василий Иванович вынужден был срочно отрядить новое войско. Теперь уже он без колебаний доверил жезл первого воеводы племяннику Михаилу Скопину-Шуйскому, который в скором времени уже поджидал самозванца на реке Незнани, неподалёку от Каширы, предполагая, что повстанцы пойдут к Москве кратчайшей дорогой.
Однако Рожинский по совету Заруцкого избрал путь, когда-то проделанный Болотниковым, — через Козельск на Калугу, в расчёте на дружественный приём в этих городах. Действительно, жители встречали войско «доброго царя» образами и колокольным звоном.
Не выдержало и сердце старого авантюриста: узнав о приближении войск Дмитрия, Конрад оставил своё поместье и оказался в рядах иностранного легиона Дантона, встречавшего государя у ворот Калужской крепости. Буссову было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что имя Димитрия присвоил самозванец. Разодетый в золотую парчу человек, который ехал в окружении польских гетманов и казацких атаманов, был нисколько не похож на прежнего государя. Зато рядом с ним Буссов разглядел знакомое лицо Ивана Заруцкого.
— Иван Мартынович! — окликнул он атамана.
Тот в свою очередь без труда узнал немца и радостно закивал. Буссов поспешил пригласить казака в свой калужский дом. После обильного угощения Конрад начал осторожные расспросы о «царике».
— Когда мы из Калуги с Болотниковым ушли в Тулу, к царевичу Петру, Иван Исаевич отослал меня разыскивать Димитрия Ивановича. Где я только не побывал, все пограничные польские замки осмотрел, даже до Самбора добрался, но нигде государя не увидел. Вдруг узнаю, что он в Стародубе. Я скорей на коня — и туда. А он и впрямь, будто царь, себя дворней окружил. Всё больше полячишки вокруг него вьются. Он им уже и чины разные пожаловал. Маховецкий — гетман, Валавский — канцлер... Я этому канцлеру и говорю: «Доложи государю, что прибыл тайный человек по очень важному делу от самого Ивана Болотникова, которого он поставил самым главным воеводой над всеми своими воинами! Да беги скоренько, государь меня лично знает, так что очень обрадуется». Вижу, трухнули придворные и скорее к царю. А я за саблю крепче держусь, как бы шутки со мной не сыграли. Ну, да я не один приезжал, с товарищами. Хоть и с десяток нас, но ребята все испытанные, каждый с сотней справится. Шептались они, шептались, да делать нечего, впустили меня. Оглядываюсь по сторонам, вижу, сидит в тёмном углу человек, одет богато, в шапке высокой, нос из-под неё крючком. Я, честно говоря, думал, что это Мишка Молчанов. Пригляделся, нет, совсем другой какой-то мужик. Только и общего, что роста, как и покойный, плюгавенького. Так ты же его сегодня видел. Скажи, похож он хоть сколько на Димитрия Ивановича?
Буссов отрицательно покачал головой:
— Тот был не красавец, но кавалер хоть куда! А этот на лошади как мешок сидит. Да и лицом... Одно — что смугл, как покойный. Но у того улыбка была, как улыбнётся, — всё, что хочет, для него сделаешь!
— Точно. Короче, вижу — сидит какой-то совсем незнакомый малый. Я снова башкой кручу в разные стороны, хочу узнать, может, это просто один из придворных? Ко мне подходит Валавский, канцлер, и на ухо говорит: «Его величество желают знать, какие вести передаёт Болотников». Ну, значит, соображаю, человек, что в тёмном углу, точно государя изображает. Хотел я вора взять за ухо да вытащить на свет Божий, да вовремя опомнился. Нет, думаю, уж лучше такой царь, чем никакого! Бухаюсь ему в ноги и ору что есть силы: «Слава Тебе, Господи, что спас нашего государя! А я уже и не чаял тебя увидеть, свет моих очей».
«Царь» после таких речей приосанился, но всё же спрашивает недоверчиво, действительно ли я раньше его видел. Я, конечно, в обиду: я ведь ещё в Путивле к нему пристал и до самой Москвы дошёл в войске атамана Корелы. А как он казаков от себя отпустил, ушёл на Дон, пока Болотников новую рать не повёл. Тут уж деваться некуда, и он меня «припомнил». «Как же, как же, лицо твоё мне знакомо. Кажись, ты под Кромами отличился!» — «Вот это память!» — ору, а сам тыкаюсь головой в пол.
Вижу, «государь» окончательно успокоился. Вручил я ему письмо Ивана Исаевича, прочитал он его, кивает и говорит, что намерен скоро сам выступить, вот только казаков с Запорожья подождёт да рыцарей из Литвы.
— Ну и удалось тебе выведать, Иван Мартынович, откуда этот самозванец взялся? — спросил Конрад, осторожно оглянувшись и понизив голос, хоть и находился в собственном доме.
— Не был бы я Заруцкий! — самодовольно ухмыльнулся казак и снова нарочно опустил длинные усы в чашу. — В этот же день пригласил он меня на пирушку. Питок из него слабый, как захмелел, так всю подноготную мне свою выложил. Значит, так: настоящее имя его, ежели не врёт, Иван. Он был школьным учителем, служил у одного белорусского попа в Шилове. По рождению — московит, но долго прожил в Белоруссии, поэтому одинаково чисто говорит и пишет по-русски и по-польски. Что и говорить, парень знающий, но лиха натерпелся, ходил по бедности даже летом в одном кожухе! Нашли его польские паны, в их числе был и Маховецкий, когда он очутился в Пропойске в тюрьме, куда попал за долги, и предложили ему назваться государем: «Коль согласишься, мы тебя оденем, сделаем богатым, а коль откажешься — сгниёшь в этой камере!» Ну, что было делать бедному Ивану? Он и согласился. Паны его отправили не в Путивль, где все знали прежнего государя, а в Стародуб и подготовили воеводу, чтобы он «поверил» в царя. Однако хоть и сошло всё вроде бы гладко, Иван всё время боялся, что кто-нибудь его разоблачит. То, что я, как посланец Болотникова, его «признал», придало ему уверенности, — не без самодовольства закончил Заруцкий.
— Так, значит, ты, Иван Мартынович, действительно приближен к государю? — вкрадчиво поинтересовался Конрад.
— Ближе некуда! Полякам он не доверяет, а Рожинского боится, с удовольствием бы от него избавился, но без поляков Москвы нам не видать как своих ушей! Уж на что Иван Исаевич великий воин был, а с боярством не совладал...
— А ты не мог бы свести меня с государем?
— Отчего же? Обязательно сведу. Тем более что и ты ему нужен.
— Как это? — удивился Буссов. — Воин я уже не тот...
— Воинов у него без тебя хватает. Но ты всё время был при дворе прежнего государя, хорошо Москву знаешь, дворцовые обычаи.
«Царик», оповещённый Заруцким о Буссове, принял немца как нельзя милостиво, поблагодарил его во всеуслышанье за преждевременное предупреждение, которое позволило ему спастись от мечей злодеев-бояр. Был он так искренен в своих излияниях, что даже поляки переглянулись: а вдруг их «царик» ну если не сам царь, так человек, живший во дворце? Ведь в подлинности этого толстого рыжего немца сомневаться не приходилось.
— Проси, старый солдат, у меня всё, что пожелаешь! — произнёс «государь».
Буссов растрогался, войдя в роль, и прослезился:
— Мне ничего не надо, ваше величество, кроме вашей благодарности. Но прошу за сына. Мой мальчик храбро сражался под вашими знамёнами и был пленён в Туле вместе с Иваном Исаевичем Болотниковым. Сейчас он вместе с другими пленными солдатами по указу Шуйского размещён в Немецкой слободе. Как будете в Москве, прошу вас: приблизьте его к себе. На него можно положиться — он всегда верен долгу, весь в меня!
