Шуйский поспешил выдворить святого старца из Москвы, чтобы не рождать новых слухов. Он ещё осенью, когда стоял под Тулой, узнал, что объявился-таки в Стародубе некто, назвавший себя Димитрием, с немногочисленным казацким войском. Однако стоило Туле пасть, как самозванец, отряды которого уже были в Белёве, исчез, будто сквозь землю провалился.

Но пророческим оказалось видение преподобного Иринарха: опасность из Литвы пришла гораздо скорее, чем можно было ожидать. В те же дни, когда Иринарх побывал со своим предостережением у государя, в районе Орла появилось многотысячное войско польских гусар под командованием магната Романа Рожинского. Ещё летом Сигизмунду удалось наконец разбить наголову рокошан, и тысячи шляхтичей как с одной, так и с другой стороны остались без дела. Прослышав, что ожил царь Димитрий, они единодушно двинулись к нему на помощь с одной-единственной целью — пограбить и повеселиться от души в русских землях. Роману Рожинскому удалось сплотить самый многочисленный отряд — более четырёх тысяч человек. Сказывался его авторитет крупнейшего в Речи Посполитой помещика. Однако к моменту вступления в Россию он умудрился заложить все свои имения и, естественно, крайне нуждался в деньгах. «Дело дошло до того, — сетовал он по дороге другому магнату, Адаму Вишневецкому, — что моя супруга, пока я здесь, вынуждена надевать мужское платье, садиться на коня и грабить соседей!»

Димитрия они нашли в Орле. Адам Вишневецкий удивлённо разинул рот при виде ожившего государя. Ему ли не знать Димитрия, если он самолично представлял его королю! Но обличать он не собирался. Ему, как и всем полякам, было всё едино, кто скрывается под именем Димитрия. Самозванец поначалу вёл себя величественно, разговаривал с ними только через переводчика и дал понять, что в услугах новоявленных спасителей не нуждается. Но он плохо знал характер Рожинского. Того нисколько не смутило нежелание «государя» иметь дело с ним. Он собрал всех польских воинов на коло[80], где сместил прежнего гетмана Мезовецкого, бывшего с самозванцем с самого начала, и поставил перед Димитрием ультиматум, что все поляки покинут его, если он не признает главнокомандующим его, Рожинского. Самозванец, не дав ответа, ускакал в свой дом, где страшно напился. Однако наутро Адам Вишневецкий уговорил его выехать на коло и извиниться перед поляками. Поляки приняли извинения и согласились остаться, называя с этого момента самозванца лишь презрительно: «царик».

Но об этом Шуйский узнал значительно позже, весной, когда по просохшим дорогам войско самозванца, основным ядром которого были поляки, двинулось к Москве. А пока бояре по повелению государя вели с вновь приглашёнными польскими послами — паном Витовским и князем Друцким-Соколинским — неспешную игру в кошки-мышки. Поляки требовали встречи с прежними польскими послами — Олешницким и Гонсевским, им отказывали. Бояре требовали заключения вечного мира либо перемирия на двадцать лет, послы вежливо в сотый раз отвечали, что они не вольны вести переговоры по этому вопросу, пока не будет выполнена воля короля и прежние послы, а также воевода Мнишек со всеми домочадцами не вернутся на родину.

Польских послов нервировало нежданное появление в Москве шведского посланника Петра Петрея де Эрлезунда. Был швед велеречив и весьма пронырлив. Уж очень ему хотелось знать исход переговоров русского правительства с польским. Сам он прибыл от своего короля Карла IX с предложением бескорыстной помощи войском для отражения интриг самозванца. Король уже второй раз делал это предложение, но дума очень вежливо и с великой благодарностью его отклоняла, хорошо понимая, что пустить шведов в свои северные земли — значит наверняка их лишиться. Кроме того, военный союз со Швецией означал полный разрыв, а значит, войну с Польшей. Послу Шуйского, Волконскому, в Кракове дали ясно понять, что, коль не найдёт общего языка с королём, в России будут продолжать появляться самозванцы «Митряшки и Петрушки».

Петрей легко понял дипломатическую игру русских, но с отъездом не спешил, ожидая дальнейшего поворота событий. Они последовали незамедлительно.

«Явление лета 7117. Повелением царя и великаго князя Василья Ивановича Шуйского в 115 году поставлены хоромы и сени новые на место царя и великаго князя Феодора Ивановича всеа Русин, и у тех хором надломились сени, а мост, и брёвна, и брусье были новые и толстые. И все люди пришли во удивление о таком чюдесы».

Пискарёвский летописец.

Конрад Буссов после поражения Болотникова находился в крайнем унынии и из поместья своего под Калугою глаз не показывал. Калуга, охраняемая ландскнехтами во главе с шотландцем Альбертом Дантоном, бывшим при Димитрии командиром одного из отрядов телохранителей, была верна прежнему государю. Периодические набеги отрядов Шуйского калужане отбивали легко, веря в скорый приход Димитрия Ивановича. Здесь с жадностью ловили каждое новое известие с юга.

«Государь», исчезнув со своим войском прошлой осенью из Белёва неведомо куда, с новым походом не спешил, зато был щедр на письма, которые рассылал по городам. В них он убеждал народ как можно быстрее отстать от вора и изменника Шуйского и покориться своему законному государю. С не меньшим гневом, чем о Шуйском, он отзывался и о появлявшихся то тут, то там многочисленных царевичах: «За наши грехи в Московском государстве объявилось еретичество великое: вражьим советом, злокозненным умыслом, многие называются царевичами московскими, природными царскими семенами!» Димитрий Иванович повелевал хватать этих негодяев, бить кнутом и сажать в тюрьму до его царёва указа.

Были в его письмах и угрозы боярам. Там, где владельцы поместий отказываются признать его власть, писал «государь», «подданные крестьяне могут овладевать имуществом их; земли, дома их делаются крестьянскими животами, их жён и дочерей крестьяне могут взять себе в жёны или в услужение».

В начале мая он наконец двинулся в новый поход из Орла в Москву. Проезжавшие через Калугу люди говорили, что государь ведёт несметное войско — многие тысячи запорожских и донских казаков, верных ему служилых людей из Путивля, Стародуба и иных городов, а главное — польских жолнеров, одетых для русского глаза необычно.

Особенно выделялись своим внешним видом всадники-гусары, у которых сзади к седлу обычно прикреплялись два крыла, чтобы придать гусару облик архангела.

Однако поведение гусар никак нельзя было назвать ангельским. Врываясь в деревенскую избу или городские хоромы, тащили всё подряд, что попадало на глаза. Самое пристальное внимание оказывали прекрасному полу. Не успевал гусар переступить порог, как оттуда мгновенно раздавался пронзительный женский крик.

Не уступали полякам в разбойных действиях и запорожские казаки, одетые непременно в необъятные красные шаровары, чёрные киреи и огромные бараньи шапки. Если гусары посягали лишь на имущество и девичью честь, то после казаков в домах и подворьях оставались окровавленные трупы.

Шуйский выслал навстречу самозванцу армию под командованием брата Дмитрия и Михаилы Нагого. Передовой полк вёл Василий Голицын, замыкающий сторожевой полк — Иван Куракин. В Белёве армия Шуйского подождала подхода татарских мурз, затем продвинулась к Волхову, где и произошла решающая битва.

В первый день, 10 мая, гусары Рожинского с ходу атаковали полк Голицына, который, не выдержав удара, ударился в бега, смяв ряды большого полка. Если бы не мужество Ивана Куракина, битва была бы проиграна. Он со своим сторожевым полком не только остановил, но и уничтожил целую хоругвь пана Тупольского[81], около пятисот всадников.

На следующее утро Рожинский внезапно вошёл в соприкосновение с боярской ратью. Увидев, что враг нежданно вдруг оказался рядом, воины бросились бежать беспорядочной толпой. По пятам мчались польские всадники, устилая степь трупами, которые оставались без погребения всё лето.