Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Скажу коротко — чувствовали мы себя, как в ярко выраженном плохом месте, — чувство угнетенности, взгляда в спину, напряжения; ощущения, что здесь где-то затаился кто-то большой и страшный, во всяком случае, кто-то очень неприятный, не принадлежащий нашему миру.

Уже преодолевая себя, вошли мы в само здание… и очень быстро его покинули: было там крайне неприятно, куда сильнее, чем рядом со зданием. А дети? Мы решили, что стены очень ненадежны, потрескались, что не ровен час рухнут, и что детей вести туда опасно. И мы тут же уехали в другое место, показали детям Монастырскую пещеру — что тоже было увлекательно.

Что сказать по этому поводу? Всякие неясные ощущения — это, конечно, не строго документированные факты и не результаты научного эксперимента. Но ведь и мы с другом — не девочки-подростки, пошедшие гулять без папы и мамы. В 1982 году нам было по 27 лет, и каждый из нас разменял не один полевой сезон — порой в довольно сложных условиях. Нервы? Страхи городского человека? На моих глазах Андрей Г. прыгал со льдины на льдину, держав руке сумку с пойманными хариусами []. Публикую эту историю в первый раз — потому что, вообще-то, мы с Андреем тогда решили, что нашим мамам и женам вредно знать подробности именно этой рыбалки, и многие годы хранили память об этих скачках по льду только два человека — Андрей и я. На всякий случай уточняю — рыбу ловил Андрей, я же мало способен к этому занятию и только курил возле таскавшего рыбину за рыбиной Андрюхи, развлекая его беседами. Так что геройствовал, прыгал по льдинам он один, я тут совершенно ни при чем.

Летом того же 1982 года мы с Андреем и нашими детьми стояли на берегу Енисея, а в лесу, метрах в трехстах от нас, рявкал медведь — зверь проверял ловушки, поставленные Андреем на мышей, но всякий раз, когда он совал лапу в ловушку за мышью, а она оказывалась пустой, он и медведь выражал недовольство. Лодка же ушла на левый берег Енисея, и мы стояли вчетвером на пустом галечном пляже и ждали, что произойдет раньше: приедут за нами на лодке или раздраженный медведь выйдет на берег поинтересоваться, кто это шатается по его территории. И я помню, как хорошо вел себя Андрей, пока мы выясняли — прыгать в воду при появлении зверя или пойти на него с дикими криками, попробовать отпугнуть. На всякий случай уточняю, что происходило это хотя и на берегу Енисея, но очень далеко от Красноярска, под селом Предивное, в 120 километрах к северу от города.

Так вот, и общение с медведем, и прыжки со льдины на льдину мы пережили куда легче, чем при осмотре здания монастыря.

Еще об одной компании подростков, забредших в здание монастыря, я тоже осведомлен довольно точно, потому что в эту компанию входили дети нескольких моих знакомых. В 1992 году, когда бывший дом отдыха наконец-то опять сделался мужским монастырем (хочется верить, что уже окончательно) и временно стоял бесхозным и еще неотремонтированным, подростки влезли в него и стали бродить по зданию. Впрочем, «стали бродить» — это сильно сказано, потому что дальше двух первых комнаток они не продвинулись.

Дело в том, что в первой же комнате монастыря топилась печка… Стоял мартовский морозец, и в здании было так же холодно, как снаружи, даже холоднее из-за стен. Никаких дров не было ни в печке, ни возле нее. А от печки, тем не менее, шел поток устойчивого печного жара.

— Так что, было холодно или шел жар от печки? — спрашиваю.

— В том-то и дело, что все одновременно… Зимний холод, мороз, а почему-то ощущение, что от печки идет жар. И в печке шумит пламя, завывает в трубе, трещат березовые дрова, потрескивают сами кирпичи от жара…

В общем, звуки топящейся печки — самые обычнейшие звуки, если бы не мартовский морозец и не отсутствие дров в этой бог знает сколько времени не топившейся печке. И ощущение жара, проистекающее вообще уже неизвестно откуда, потому что жара-то от печки на самом деле никакого не идет.

В следующую комнату зашли сначала мальчики и тут же выскочили обратно: возле стены комнаты растекалась черная лужа, на поверхности которой налипли какие-то волокна, какой-то пух… как если бы лужа долгое время стояла в безлюдной комнате, постепенно застывая.

— А может быть, это была совсем не кровь? Может быть, это был застывший битум?

— Может быть… Мы не проверяли, мы почти сразу ушли.

— Но у вас-то самих было какое впечатление?

— Ну, какое… То самое! Мы, девочки, сразу хотели убежать, мальчишки еще немного подождали, послушали…

— И что?

— Ваня слышал, как кто-то спускается по лестнице со второго этажа. Может быть, никто и не спускался… Мы никто больше не слышали, но все ему поверили и убежали.

— Ну и кто там мог быть, по-вашему? Может быть, просто бродяга, и он вас боялся еще больше, чем вы его?

— Ой, да все что угодно могло быть, только мы Уже не разбирались… там вообще было очень неприятно.

Такая вот история, и объяснений ей я вижу по крайней мере три.

Первое. У советских людей чувство подспудной вины за разрушение церквей и монастырей все-таки сохранялось. Как ни убеждали их и как ни убеждали они сами себя, что все в порядке, а где-то на уровне подсознания знали они, что далеко не все в порядке, не все так лучезарно, как им хотелось бы. Вот это подсознательное чувство вины, тщательно подавляемое раскаяние и вызывало соответствующие душевные состояния и сложные душевные переживания возле здания монастыря.

Хотя это объяснение совершенно не подходит для поведения подростков, если уж на то пошло: они-то порой и не знали, что перед ними здание монастыря, они искренне считали его зданием дома отдыха.

Второе. Все заброшенные здания непременно становятся местами, в которых не очень приятно находиться. Это касается даже чисто промышленных сооружений — стройплощадок, гаражей и так далее. На их развалинах происходит больше странных и неприятных вещей, чем хотелось бы.

Судя по всему, в священных местах эта закономерность сказывается еще сильнее, чем в любых иных. Вспомним хотя бы странные события, происходившие на развалинах церкви в селе Балахтон. Может быть, на оставленных человеком развалинах церквей и монастырей охотнее всего поселяются «другие хозяева»? Те самые, о которых писал граф Алексей Константинович?

И, наконец, третье. Совсем недалеко от здания монастыря находятся крайкомовские дачи — те самые, на которых одного красноярского «демократа» и его дочку ожидали приключения, связанные с «мохнатыми дяденьками» (об этом я писал в другом выпуске нашей «Жути») [].

Почему надо считать, что своеобразные ощущения людей связаны именно с монастырем? Может быть, все гораздо проще — в лишенное святости место, переставшее находиться под покровительством небесных сил, проникли совсем другие существа, из совсем другого заведения? Как раз с крайкомовских дач? Там-то для появления бесов организовано все необходимое.

Какое из предположений более верно, мне трудно судить, и я с удовольствием выслушал бы мнение любого из наших уважаемых читателей. Самому же мне не приходит в голову решительно ничего больше.

Глава 13

НА СТАРОМ ПРИИСКЕ

Труд этот, Ваня, был страшно громаден,

Не по плечу одному.

Н.А. Некрасов

— Смотри! — подтолкнули Валеру в бок, ткнули пальцем куда-то в освещенное луной пространство.

В неверном свете луны стало видно, как переступают лошади, везут что-то или кого-то на телегах. Шли лошади, шли люди возле телег — понурые, словно бы усталые. Все это шествие было — Валера ясно видел и людей, и лошадей, но в то же время их как будто и не было — все они были одноцветные, как бы черно-белые и полупрозрачные, и сквозь людей и лошадей, сквозь телеги с грузом ясно были видны сосны и откосы берега.

Странное дело — ночь была ясная, лунная, а шествие оставляло странное впечатление— словно бы там, где двигались люди и лошади, шел мелкий осенний дождь.

вернуться

8

Хариус — рыба, близко родственная форели, и, на мой взгляд (вернее, мой вкус), гораздо вкуснее европейской форели.

вернуться

9

Буровский А. Вой полночной метели // Бушков А. Сибирская жуть. М., 2000.

26
{"b":"55170","o":1}