— Позвольте объявить… — начал председатель Губ-охоты. Но в это время явился запыхавшийся заместитель (с женой, конечно) — его большой живот туго перетянут кушаком, а на цепочке — лайка Аверьяна Куприянова.

Председатель небрежно сунул в его протянутую руку концы двух пальцев и громко продолжал:

— Позвольте объявить испытание собак открытым!

Да! Я забыл упомянуть о самом главном: о собаках. Их было видимо-невидимо. Они так свирепо лаяли, урчали, выли, что если б сам протодиакон громогласно возгласил, все равно его голос захлебнулся бы в собачьем гаме. Гам и вой стоял ужасный: многие из публики позатыкали уши, какой-то нервный душевно тронутый субъект мотнул головой, поднял вверх бородку и сам отчаянно завыл, а извозничьи клячи, крутя хвостом, мчались мимо, как после скипидару.

Испытание шло чинно и торжественно.

Президиуму казалось, что они совершают священнодействие, что на них незримо смотрит вся Москва, весь мир.

Мялин, конечно, здесь главное лицо: спец-охотник. И, разумеется, ему хотелось свою лайку в люди провести: поэтому он браковал чужих собак сплеча и пачками.

— Какая же это, к черту, лайка! У ней уши, как у мертвого осла, висят. Долой! Следующий!.. Давай, давай, давай! Давай сразу трех, ходи веселей!.. Ноздря рваная! Хвост калачом! Глаза не очень симпатичные, как у судака… Следующий, следующий, следующий!..

Народ проголодался, почти весь разошелся по домам. И осталось две собаки: Мялина и заместителя.

Мялин осмотрел лайку заместителя, хихикнул и сказал:

— Она стара, как колокольня.

Заместитель сверкнул золотым зубом, крикнул:

— Требую испытания по всем правилам искусства.

— Что же, на медвежью берлогу, в тайгу идти прикажете? — выпучил глаза сам председатель и сердито запыхтел.

— Почему ж в тайгу, — сказал заместитель и тоже запыхтел. — В цирке есть, кажется, медвежонок…

И вот все повалили в цирк. А цирк на берегу реки. Взяли медвежонка, скрутили ему морду, лапы, спустились на реку и зарыли зверя под крутоярым берегом с головой в сугроб.

На свою лайку заместитель надел парфорс с длиннейшей бечевкой и поулюлюкал:

— Фють! Улго-лю! Ищи, ищи!.

Лайка побегала, повертелась, тявкнула на ворону, на нового хозяина, пробежалась по сугробу, где кряхтел медведь, — нуль внимания на медведя — спустилась и легла на снег.

— Нет, позвольте… Снова! — отфукнулся огромный заместитель. Он весь вспотел. И в животе от неприятности бурлило. Его окружала толпа начальства и охотников. Тут были две-три дамы, сам председатель исполкома, заведующий земотделом, председатель профсовета, директор всекобанка и другие высокопоставленные лица. Но рослая фигура заместителя — на голову выше всех.

— Позвольте-с, позвольте-с… Моя собака шла по ветру, — это не по правилам, — сказал он. — По ветру нельзя, относит дух. Надо встречь ветра…

— Верно, валяй сначала! — подхватили полоса.

— Как? Опять повторять?! — звонким голосом прокричала супруга председателя Губохоты, и ее веснушчатое лицо под вуалью сразу вспыхнуло. — Нечего повторять! Испытание было правильно.

— Послушайте, мадам…

— Правильно! Правильно! — кричала она, взмахивая муфтой.

— Извиняюсь… Вы… Извиняюсь, вы не член… Вы не имеете…

— Что, что не имею?! Какое глупое замечание… Правильно! Правильно! Правильно!

Тут ввязалась в спор другая дама, жена заместителя, черная, как грач, и пылкая, как кречет…

— Нет! Неправильно! Снова! Снова! Пупсик, начинай!

— Правильно! Правильно! Правильно!

— Неправильно! Снова! Снова!.. А вам, Марья Павловна, вредно так орать. Вы же в последнем месяце беременности. Снова! Снова! Пупсик, начинай!

— Что? Что?! Это вы каждый месяц привыкли аборты делать! А туда же… Лезет. Правильно! Правильно! Ни черта не стоит ваша собачонка…

— Тьфу!

— Тьфу!!

Дамы так громко кричали, что задремавшая было лайка заместителя проснулась и повела левым ухом. Мужчины перемигивались. Заместитель свирепел.

Тогда выступил вперед сам председатель исполкома. Он высоко поднял руку, крякнул и сказал:

— Цыть!

Сразу все смолкло.

— Ваше замечание по отношению к ветру, товарищ заместитель, основательно, — веско сказал он. — Будьте добры встречь ветра. Снова!

Заместитель почтительно приподнял альпийскую шляпу, отошел с лайкой в другую сторону. Мялин, помахивая длинными рукавами енотки, с коварным замыслом пурхался по снегу туда-сюда.

— Не лазь! — крикнул ему заместитель и сжал кулак. — Ты путаешь мою собаку. Это издевательство! Я в зубы дам!!

— Прошу вести себя корректно! — оборвал его председатель Губохоты.

Заместитель сдвинул на затылок альпийскую, с пером, шляпу и вновь поулюлкжал. Лайка кружилась-кружилась, — очень надо ей заниматься чепухой! — на медведя нуль внимания, — в конце же концов она подбежала к вешке и равнодушно заднюю собачью ногу подняла.

Мялин злорадно захихикал, оба дамских носика нырнули в муфты, заместитель хрипло заругался, зашипел и надвинул альпийскую шляпу на самые глаза.

Медвежонка вырыли. Медвежонок отряхнулся по-собачьи, обвел толпу улыбчивым медвежиным взглядом, рявкнул: — ррря!! Лайка Мялина ощетинилась и заурчала, лайка же заместителя — нуль вниманья — знай блох выкусывает у себя в хвосте, точно это не зверь таежный взрявкал, а новорожденный младенчик в люльке пропищал.

Заместитель всей тушей злобно встал на четвереньки над медведем, нюхнул его и — к циркачу:

— Слушайте, товарищ… Как вас… Почему ваш медвежонок даже не пахнет медвежатиной? От него тертой редькой воняет. Даже собака учуять не могла… Это безобразие!..

У циркача молодецкие усы сразу опустились, как шлагбаум, вниз. Но тут на выручку ему подоспел председатель Губохоты.

— Товарищ Мялин! Будьте добры испытать свою лайку. Я уверен, что у нее не так плохо обоняние, как у гражданина заместителя.

— Пожалуйста! — с готовностью воскликнул Мялин. — Я очень рад.

Мялинскую лайку отвели далеко в сторону и завязали ей глаза.

А медвежонка глубоко закопали в другое место. Звереныш недовольно кряхтел и дулся на людей.

— Спускать?

— Спускайте!

Лайка крупно прямо к зверю. И снег полетел из-под собачьих лап, как из-под тысячи лопат.

— Держите ее! Заест, заест! — И все бросились к собаке.

Лайку прикрутили на веревку, лайка рычала и рвалась. Мялин принял позу победителя, как генералиссимус Суворов в Ленинграде, усы циркача круто стояли вверх, медвежонок тихо улыбался и по-хитрому подмигивал хозяину.

— Вот это лайка! — гордо сказал председатель Губохоты и похлопал Мялина по кривоплечему плечу. — А ваша, — обернулся он к заместителю, — удавите-ка вы ее тихонько.

Заместитель побелел, покраснел, вновь побелел, выхватил револьвер и шесть пуль — раз за разом — всадил в несчастную свою лайку.

Но револьвер, очевидно, оказался великодушней своего хозяина. Револьвер милостиво дал весь залп пуль мимо цели: лайка прорвала бечевку и — стремглав в тайгу. Все, сколько было народу, взорвались хохотом, жена же заместителя закусила губы, задрожала и — домой.

— Ну и охотничек! — съязвил председатель Губохоты. — Ваше дело окуней в реке пугать: весь лед изрешетили.

Заместитель с отчаянной решимостью взглянул на револьвер. Но револьвер охолощен, и застрелиться было нечем. Поэтому заместитель сиротливо пошагал вслед за женой. Он стал сразу вдвое меньше ростом. В своей альпийской шляпе он был теперь как индюк под сильным проливным дождем.

В это время было ровно пять часов. Солнце уселось на крыши строений. Со старой колокольни упал вечерний звон. Колокол звучал насмешливо. И хохотала белобокая сорока.

Накануне отъезда депутации в Москву вся Губохота, весь город был в лихорадочной работе. Составлялись ведомости убитому за год пушному зверю, готовилась подобранная записка состояния охоты в крае, типография печатала книжку охотничьих рассказов местного писателя, гравер, согнувшись в три дуги и прикусив кончик языка, гравировал надпись на серебряном ошейнике. Фотограф делал отпечатки многочисленных снимков медвежиной охоты, группы охотников, Мялина в тунгусском костюме, с тунгусским луком и колчаном стрел, типы местных собак и другие снимки. И все спешно, спешно, спешно. Телеграф со всех уездов мчал по медным струнам наказы, мандаты, просьбы — исхлопотать в Москве разные привилегии касательно охоты, покупки пороху, дроби, ружей. По городу из конца в конец носились автомобили, телефонная барышня то и дело соединялась с Губохотой, Мялин вприпрыжку бегал от знакомого к знакомому, разыскивая бензин для обновления сюртука, его лайка сидела под двумя замками, он лично кормил ее своим пайком. На Губохоте развевался красный флаг.