Между тем Порро вынул из операционной раны конец рассеченной шейки матки. Теперь петля и сам сфинктер лежали с внешней стороны брюшной стенки, и шейка была зажата так крепко, что едва ли могла соскользнуть назад в брюшную полость. Кроме того, она была зафиксирована при помощи первого же стежка, когда Порро стал зашивать рану на животе.
Порро постепенно продевал серебряную проволоку через края раны, стягивая их. Окончив, он скрутил концы своей металлической нити и наложил повязку из корпии и лейкопластыря. В довершение полоской пластыря он закрепил сфинктер на животе и дополнительно на правом бедре женщины, чтобы сделать его абсолютно неподвижным.
С двадцать первого мая по десятое июля 1876 года Порро с ученическим прилежанием достойным лучшего применения тщанием вел журнал, где делал отметки о самочувствии его пациентки. В его записях, стоит только со стороны, непредвзято взглянуть на них, проступают и ожидание, и страх, и надежды, и разочарования, и новые надежды.
Вечером того же дня, когда состоялась операция, и последовавшей за ним ночью Джулия Коваллини жаловалась на жар и жжение внутри живота. Рвота не давала ей уснуть. Вероятнее всего, это были последствия наркоза. Или, может, первые признаки воспаления брюшины? Утром двадцать второго мая температура женщины поднялась до 39 градусов. Вечером термометр показывал уже 40 градусов. Боли в подчревной области усилились. Порро решился заглянуть под повязку, поскольку опасался, что шейка матки могла выскользнуть из проволочной петли и снова оказаться в брюшной полости. Однако он нашел шейку в прежнем положении, но все же покрепче затянул петлю. На шейке матки были заметны следы начинающегося нагноения повыше перетяжки, а стало быть, инфекция не могла затронуть брюшную полость. С того самого дня Порро два раза в день менял повязку, и каждый раз был охвачен страхом – ведь шейка все еще могла соскользнуть внутрь и вызвать заражение – перитонит. В последующие дни лихорадка только усилилась, температура поднялась выше 40 градусов. Больная была беспокойна и бредила.
Порро метался между надеждой на лучшее и покорностью злому року. Общая клиническая картина в точности напоминала ту, которая была характерна для предсмертной стадии недомогания после кесарева сечения. Но регулярная замена повязки все же давала ему новую надежду. За исключением незначительного нагноения в области операционного шва никаких тревожных симптомов он не наблюдал. Снаружи рана начала затягиваться. Та часть шейки матки, которая находилась с внешней стороны брюшной стенки повыше проволочной петли, начала отмирать и в конце концов отпала. Поэтому сфинктер вскоре был удален. Через дренажную трубку, заведенную в брюшную полость, также не поступало почти никаких выделений. Двадцать седьмого мая были извлечены несколько участков серебряной проволоки. Тридцатого мая дренажная трубка была заменена на меньшую. Но, может, это было всего лишь обманом?
Объятое лихорадкой тело больной буквально пылало. В ночь на первое июня температура достигла отметки в 40,4 градуса, что грозило сбоем в работе сердца. Порро всю ночь просидел у постели своей пациентки, молча, белыми ладонями подпирая голову. Он сомневался, что причиненное им увечье имело смысл, и был почти уверен, что в Италии, где так сильна власть церкви, чаша весов склонится на сторону женщины. Для него же, как подсказывал ему здравый смысл, эта операция отзовется невероятной силы ударом, который, быть может, прибьет его к земле, не оставив шансов подняться. Порро не спал до самого утра. Он измерял температуру, измерял ее несколько раз за ночь.
Он отваживался верить в чудо. Но это было одно из тех чудес, в которые было сложно не верить. Температура спала. С того самого дня она начала снижаться постепенно, и восьмого июня вернулась в пределы нормы. Джулия Коваллини впервые со времени операции стала обращать внимание на окружающий ее мир и вспомнила о своем ребенке. Одиннадцатого июня у нее снова случился приступ озноба. Она снова жаловалась на пронизывающие боли внизу живота. Порро, в очередной раз занервничавшего, стали глодать новые сомнения. Тогда он еще не подозревал, что во время операции им была уже удалена самая главная причина смерти. Но в рану все же попала инфекция, поскольку руки его и инструменты были отнюдь не стерильными. И вот наступило двадцать третье июня. Это был тридцать третий день после операции. Лихорадка вдруг покинула тело Джулии Коваллини.
Именно в этот день Порро впервые застал ее вне больничной постели. Он увидел, как легко и почти беззаботно она прохаживается по комнате, укачивая на руках маленькую дочь. В те минуты он почувствовал, что на этот раз успех не минует его и что тот успех не за горами.
Но несколько дней спустя ему было суждено пережить новое разочарование. Лихорадка снова дала о себе знать, однако была уже не так свирепа. Порро больше не связывал ее с операцией, а списывал скорее на болотный газ, которым был перенасыщен воздух итальянской Павии. Первого июля он позволил идущей на поправку пациентке поехать, наконец, домой, в Милан. Вскоре после переезда от болезни не осталось и следа. Через две недели, на пятьдесят четвертый день после операции Порро навестил Джулию Коваллини: без всякого следа болезни она, как ребенок, бегала по дому и ухаживала за гостями. Летом 1876 года он публично заявил о проведенной операции в статье «Della Amputazione utero-ovario come complemento del taglio cesareo».
Я как раз добрался до Чикаго, когда статья попала в мои руки. Признаться, я был потрясен, какой колоссальный резонанс имела эта операция. Первые громкие отзывы послышались в Вене, и их эхо прокатилось по всей Европе. Первые сообщения об операции Порро венские акушеры восприняли как долгожданное избавление. Те увечья, которыми она была чревата, отошли на второй план перед ее спасительной сущностью – ведь она позволяла сохранить человеческую жизнь. В считаные дни после публикации статьи в стенах акушерских клиник заговорили об этой операции, именуя ее «кесарево сечение по Порро». Всего за несколько месяцев сначала в Вене, потом во всех хирургических и акушерских больницах Германии, а вскоре и по всей Европе вплоть до самой России кесарево сечение по радикальному методу Порро с полной ампутацией матки стало обыденной практикой.
В медицинских кругах все чаще говорили о случаях чудесного выздоровления матерей, хотя прежде много сотен лет кесарево сечение было смертным приговором. Впервые за много веков операция кесарева сечения стала утрачивать свою дурную славу: врачи стали понемногу забывать, какой страх она наводила на них прежде, и уже не считали ее средством, к которому уместно прибегнуть только лишь от отчаяния. Когда были проведены первые 134 операции по методу итальянского хирурга, оказалось, что смертность составляет всего 56 процентов. Сегодня это может показаться невероятной цифрой, ведь за сто лет с того момента этот показатель упал до трех-четырех процентов, но по тем временам, когда после кесарева сечения умирали безнадежные 100 процентов матерей, отметка всего в 56 процентов была настоящим подарком, отрадным и неожиданным.
Что касается меня самого, то мое потрясение было куда более грандиозным, на что у меня были особые причины. К тому времени, когда я узнал об операции Порро, она могла показаться мне не более чем мрачным воспоминанием о мрачной эпохе хирургии, за преодолением которой я давно наблюдал. В Глазго, в операционной Джозефа Листера я пережил зарождение новой великой эпохи, для которой уже не были неразрешимой, часто фатальной загадкой причины гнойной лихорадки и прочих раневых инфекций. В Павии, в старом доме Порро было слышно лишь легкое дыхание того урагана, который породило новое изобретение в сердце Европы. И даже те хирурги, которые приняли радикальный операционный метод Порро с таким искренним вдохновением и энтузиазмом, все еще сторонились новых путей, которые указал хирургии Листер и которые призваны были вывести медицину к свету и позабыть времена, когда даже самые страшные увечья были все же не так пугающи, как смертельная инфекция.
