А их брошенные жены гуськом, след в след потянулись к Джейку в гости, чтобы поплакаться в жилетку. Ведь дети! Дети! Бетти Леви за его обеденным столом плакала просто навзрыд.

— Вдруг начал писать в кровать! Жалуется на кошмары. В школе вообще что-либо делать перестал!

— Да хрень все это, — уверял Джейка ее бывший муж. — Парень был бы в полном порядке, если бы она перестала капать ему на мозги и настраивать против нас. Ты не поверишь, но она подучила его спросить меня, как это так, что они должны мириться с черно-белым, когда у нас телевизор цветной!

Телевидение, кстати (в применении как минимум к двум развалившимся бракам), продемонстрировало возможности, о которых не подозревал даже Маклюэн[289]. Каждый четверг в урочный вечерний час у Лии Демейн стали собираться подруги, чтобы посмотреть на девку, с которой живет теперь Фрэнки, — как она поет и пляшет в своем собственном шоу. «Нет, вы когда-нибудь видели такую толстую, отвратную корову?» А с сыном Фидлера Бобби обратная ситуация: шесть недель ему не давали смотреть любимый сериал, потому что там играет папина шлюха.

Фрэнки Демейн, чьи дети уже выросли, вдруг почувствовал, что настало время честности, хотя бы перед самим собой.

— Ах, ну конечно, извне казалось, будто мы живем счастливо. Восемнадцать лет я страдал! Вот только не пойму зачем. Все дело в том, что я ненавижу сцены. Да и о детях приходилось думать. Ведь кем она мне была все это время? Мамашей! Ну да: у них даже имя общее — Ребекка. Да знаю, знаю, что люди говорят, за это можешь не волноваться. «Когда он болел, она так о нем заботилась! И ни одной жалобы!» Но суть-то в том, что, когда я заболевал, она радовалась — это ей давало чувство незаменимости. А с той поры как я начал новую жизнь с Сандрой, у меня вдруг исчезли проблемы с позвоночником. Значит, все годы — одна сплошная психосоматика?

Однажды вечером, вернувшись домой, Джейк обнаружил в гостиной плачущую Иду Робертс.

— Ведь я не возражаю, пусть себе уходит! В конце концов он волен распоряжаться своей жизнью. Но все это такая гадость, так унизительно, что я начинаю его ненавидеть. Стоит только вспомнить, как он притворялся, строил из себя заботливого отца, а сам при первом удобном случае мчался в Брайтон, и моя родная дочь предоставляла ему там кров!

Оказывается, Альфи Робертс не устоял перед студенткой Суссекского университета, соседкой своей дочери по съемной квартире.

— Кстати, я вам не говорила, нет? Он ведь теперь травку курит! Видели бы вы его при этом. Этот дебил еще и меня пытался приобщить. Говорит, что джин для печени куда вреднее. Нет уж, увольте. На сей раз я его назад не приму. Вы знаете, в таких случаях он всегда забывает забрать аудиосистему, и когда девица, к которой он сбежал, обнаруживает, что тот, кого она принимала за молодого барашка, на деле оказался старым козлом, он вдруг заходит попросить какую-нибудь пластинку или взять часть сигар, оставленных в ящике с увлажнителем. Короче, на этот раз я выкинула его вместе с его хай-фай-колонками и сигарами, к тому же предупредила: ты, говорю, смотри, свингер бродячий, не забывай колоться гормонами. Иначе позору не оберешься — небось сам знаешь!

Или вот, скажем, Си Бернард Фарбер. Он в шейном платке, замшевом жилете, приспущенных на бедра брючках от «Мистера Фиша»[290] и с болтающимся на животе кулоном, собственноручно изготовленным одной из его девиц. Разъезжает на «астон-мартине», который время от времени весь покрывается цветами — при помощи переводных картинок. Фарбер упросил Джейка, чтобы он отснял один из эпизодов фильма в недавно купленном холостяцком гнездышке Фарбера — квартире в Белгрейвии, где у него из повсюду напиханных бесчисленных динамиков непрестанно орут «Роллинг-стоунзы».

— Ты представить себе не можешь, какое счастье знать, что она больше не маячит сзади в просмотровом зале. Только что-нибудь одобришь, вздыхает: «Ой-ё-ёй!» Что такое? — говорю. Что тебе не нравится? По-твоему, тот дубль был лучше? А она: «Ну, это же твоя картина!» Нет, я теперь другим человеком стал! Просыпаешься утром, вскакиваешь, и душа поет! Как будто солнцем все залито. Я просто поверить не могу в такое счастье: ура, ее больше нет рядом в постели! А то лежит, что-то там ноет. Что ни утро, стоит к ней сунуться — нет, у нее месячные еще не кончились. Или вот-вот начнутся. Или как раз в разгаре. Ты знаешь, ей без меня, думаю, тоже будет лучше. Мы так и не породнились. У нас некратные частоты колебаний. Да и вообще, теперешняя молодежь права: надо плыть по течению.

Оно, конечно, да, возможно, но Сай Леви скоро обнаружил, что сидеть на жесткой диете это еще то удовольствие. Лу Каплана ждало удручающее открытие: оказывается, он дрыхнет с открытым ртом и оглушительно храпит. Фарбер же весь на нервах оттого, что вынужден носить бандаж, снять который он опасается. Боб Коэн, раздеваясь, торопливо сует теперь трусы в карман брюк — вдруг там коричневая отметина, которая оскорбит зрение юной барышни. Эл Левин, никогда не забывавший заранее принять таблетку дигиталиса, теперь притворяется, будто глотает нечто этакое — видимо, колеса. Как признался однажды Меир Гросс, «дико напрягает, что в моем возрасте я вынужден с утра запираться в ванной, чтобы ополоснуть вставную челюсть. Но показаться перед нею без зубов — в жизни бы не посмел!»

Джейку все дружно завидовали.

— И что ты такого сделал, что заслужил Нэнси? Ах, что за женщина!

Однако с течением времени их наигранная зависть перешла в неодобрение, пошли насмешки.

— Да ну! Джейк — скучный тип, — сказал однажды Тальман.

Лу Каплан провозгласил его обывателем.

А Си Бернард Фарбер так и вовсе обремизил, сказав однажды за покером, что от него исходят дурные флюиды.

Джейк даже засомневался: что, если они в чем-то правы?

Не сказалась бы безмятежная семейная жизнь на них с Нэнси дурно — вот чего вдруг устрашился Джейк. Не сделала бы их обоих поверхностными, пустыми… Да и на детях это может отразиться не лучшим образом. Все, кем он восхищался, самые творчески активные, наделенные наиболее ярким воображением его приятели, все как один происходили из неблагополучных семей. Папа нуль, мама хищница. Их отчаявшиеся родители считали собственные жизни всё равно загубленными и в поте лица трудились только ради детей. Разведясь, соперничали за расположение своих чад. Ссорились, лгали и, сами того не желая, воспитали бунтарей. Художников по составу крови. Тогда как в их доме царит взаимность и гармония, а родители радуются общению друг с другом.

Что за поросль от нас произойдет? — беспокоился Джейк. Детство, проведенное в атмосфере столь благостной и спокойной, никакого роста стимулировать неспособно. В вате и под стеклянным колпаком может вырасти лишь ничтожество, бесхребетный олух, совершенно неподготовленный к реальной жизни. Ведь не станет же Сэмми воровать в супермаркетах! Не будет же Молли закатывать истерик! Они не бойцы, потому что в наркотизированном обществе люди одурманены с пеленок.

Англия, Англия…

К тому времени Лондон стал для Джейка почти родным, и все же чувства к этому городу он питал смешанные. Потому что это уже не был Лондон Биг-Бена, Шерлока Холмса и антисионистски настроенных энтузиастов лисьей охоты; не тот Лондон, что виделся ему в детских мечтах; не оказался он и светочем культуры, каковым Джейк всерьез почитал его в юности.