Вновь настенное зеркало уловило Джейка, но на сей раз он ворвался в гостиную якобы с клюшкой, изобразил, будто отводит шайбу, готовясь к плоскому броску, чем выманил Джонни Бауэра[13] из ворот, и вдруг тихонько передвинул шайбу, поставив ее вновь напротив сетки, чтобы парень бросился на нее. Тот бросился; естественно, промазал; Джейк вышел на прорыв с обходом и на отскоке щелкнул гол. Тут можно на скамейку не смотреть, и так понятно: Той[14] улыбается — о нет, не напоказ, отнюдь: он улыбается внутренне, всем своим видом как бы говоря: «Вот сукин сын! Вы говорите „старый“, а ведь может! может!»
А не рак легких, так самолет грохнется…
НАПЛЫВ.
КРУПН. ПЛАН: ОТОРВАННАЯ ГОЛОВА КУКЛЫ, ЛЕЖАЩАЯ СРЕДИ ИСКОРЕЖЕННОГО МЕТАЛЛА И ВСЕ ЕЩЕ ДЫМЯЩИХСЯ КАМНЕЙ.
ОТЪЕЗД КАМЕРЫ.
НАТУРА. ДЕНЬ. ГОРА. ЛАБРАДОР.
Солнце, небо, облака. Горные вершины… Птички поют…
ПАНОРАМОЙ: Изломанные крылья. В стороне разбитый двигатель и хвостовой стабилизатор. Тела под брезентами. Там и сям вдруг вырывающееся пламя, его тушат. ПОЛИЦЕЙСКИЕ роются в обломках.
КРУПН. ПЛАН: Глаза ДЖЕЙКА.
ЕЩЕ БЛИЖЕ.
Как много они повидали. И вот теперь они невидящие, мертвые.
ВО ВЕСЬ КАДР ОДИН ГЛАЗ.
МУЗЫКА: ТЕМА ОРГИИ.
КРУПН. ПЛАН: НЭНСИ трудится, стягивает нижнюю юбку с видом нетерпеливого предвкушения.
ОТЪЕЗД КАМЕРЫ.
ПАВИЛЬОН. ДЕНЬ. СУПРУЖЕСКАЯ СПАЛЬНЯ ХЕРШЕЙ.
НЭНСИ кувыркается в кровати с лучшим другом ДЖЕЙКА. Оба голые.
ЛУЧШИЙ ДРУГ ДЖЕЙКА (ЛЮК, подымая бокал с шампанским): Что ж, выпьем за него. Чтобы этот чмошник не заскучал в Канаде.
ВО ВЕСЬ КАДР ТЕЛЕФОН. Звонит угрожающе.
МУЗЫКА: Тема ДЖЕЙКА. Чистая, возвышенная мелодия.
НЭНСИ высвобождает груди из рук ЛУЧШЕГО ДРУГА ДЖЕЙКА.
ТРАНСФОКАТОР: Жадные, цепкие пальцы. С грязными антисемитскими ногтями.
КРУПН. ПЛАН: НЭНСИ. Снимает трубку. Горе. Невыразимое страдание. Она понимает — слишком поздно, — что никогда с ней рядом не будет такого, как он (то есть ДЖЕЙК).
Или откажет моя сморщенная печенка. Или ограбят и убьют. А еще бывает отравление ДДТ, может, уже и есть. Или остеохондроз — потому что и так уже поясница иногда побаливает. Или сердце. Схватив себя за запястье, обнаружил, что пульс учащенный, так и молотит, тахикардия или — упаси меня Господи — «солдатское сердце»: перебои в сердечной деятельности, эктопическая гиперестезия (возникает под воздействием стресса и ощущается как трепет в груди, нехватка воздуха, быстрая утомляемость, подавленность и раздражительность). Черт бы побрал! Ведь так естественно, когда это с другими — жаль, но бывает, все люди смертны, — но когда с тобой… Нет, я все-таки не понимаю, возмутился Джейк, я-то им зачем там понадобился!
Десять минут седьмого. Пройдясь по гостиной, Джейк отворил остекленную дверь, вышел на террасу и с нее в сад. Сквозь проволочную изгородь с южной стороны сада виднелась новая грядка рододендронов соседки, которую Джейк про себя именовал Старуха Сохлая Пиздень. Занавески в спальне соседки задернуты. Прекрасно, чудненько. Джейк набрал ведро воды, отнес его к теплице, намешал туда извести и вылил раствор в емкость со шлангом и пульверизатором. Затем, делая вид, будто поливает георгины на своей стороне загородки, направил струю убийственной известковой суспензии сквозь сетку на рододендроны врагини. Надеясь, что, даже если она подсматривает из-за портьеры, с ее точки зрения, его манипуляции должны выглядеть так, будто он обрабатывает жидким удобрением свою собственную грядку. Британская сука. Я покажу тебе, как подсовывать снобистские записочки с жалобами на то, что мои нахальные американские дети будто бы шумно ведут себя в саду.
Вновь оказавшись в доме, Джейк намешал себе чашку растворимого кофе. Полседьмого. Время подводить итоги.
А ведь как хорошо все начиналось! Почти что, можно сказать, кошерно! Нашел тут себе замечательную жену. Завел троих деток. Купаешься теперь в любви и счастье. Вместе с тем сохраняешь вид этакой особой еврейской отчужденной независимости. На рожу неказист, но это нынче в моде. Однако к тридцати семи начал в себе разочаровываться, ощущать некий изъян, что-то такое… такое… Но все пытаешься избежать непоправимого поворота, вцепляешься в руль… Нет, поздно. Хотя, если смотреть на вещи объективно, следует признать, что есть на свете мужчины и более талантливые… ну, то есть те, о которых говорят, что они более талантливы, выше ростом или лучше него в постели, — но это, конечно, надо быть полным придурком, чтобы впустить такого в свою жизнь. Только ведь шоры на жену не наденешь. Куда деваться, например, от ее любимых очерков в «Обзервере», где что ни день, то очередной золотой мальчик, а она читает с интересом, сидит такая — нога на ногу, юбка выше колен… А еще есть прирожденные лидеры, вроде Люка, который, куда ни сунься, везде свой и вечно в центре внимания. И вот она уже, как зачарованная, — вся удивление, вся восторг, в одном из этих ее любимых обнажающих груди по самое некуда творений Мери Квант[15], — окутавшись облаком благоухания, замирает перед телеящиком. Но когда на нее прямо оттуда, с той стороны экрана начинает откровенно пялиться «Глазастик»[16], Джейк принимается шипеть, причем довольно злобно: «Что ты ведешься, он же голубой! У меня на них глаз наметан». Или взять пресловутое открытие последнего телесезона. Уж как он там всех лажает! — всех этих звезд, самоуверенно восседающих на всевозможных телеговорильнях…А еще есть люди, которые могут эссе, например, как блины печь, могут даже постоянную юморную колонку раз в неделю вести! Или, с ходу лихо формулируя, высказывать свои, пусть спорные, но оригинальные суждения обо всем на свете. А она в шикарном пеньюаре сидит перед ящиком, с экрана которого ослепительный этот победитель строит глазки всему миру и лично ей, то есть жене Джейка Херша, но тут Джейк не выдерживает и начинает прыгать перед телевизором в кресле вверх-вниз: «Ну он же явную несет херню!»
Есть, впрочем, новость и похуже (куда ж тут денешься). Люк нынче стал какой-то прямо завсегдатай на шоу Фроста[17].
Это надо же, Толстый Котяра и кролик Багз Банни нашли друг друга!
— Скучна ли жизнь в Канаде? Дай-ка по-иному скажу. Кто-то — да, находит Канаду скучной. Мой приятель, например, Джейкоб Херш. Не знаете такого?.. — и разъясняет в скобках: есть-де такой теле- и кинорежиссер, так вот он…
Фрост, которому имя «Херш» явно ничего не говорит, кивает в предвкушении.
— …любит рассказывать историю о том, как один нью-йоркский критик от души позабавился, составив список книг для некоего нового издательства, которое хотел обанкротить. Первым номером в этот список он забил книжку под названием «Наш добрый северный сосед Канада».
После чего Люк вызовет у аудитории очередной приступ хохота, зачитав им сцену из «Храбрых бриттов».
Да пошел ты! Старый друг, называется. Под воспоминания Джейк смешал себе еще джина с тоником. Как все сложно, да и вообще жизнь не балует, думал он. Предают прямо все кому не лень.
Оказавшись снова в кабинете, Джейк осторожно лег спиной на пол — вот: опять поясница! Вы бы лучше меня послушали, ваша милость! Давайте выставим из зала всех этих дорогостоящих законников — и обвинителей, и защитников. И присяжных домой отпустим. Мы живенько все это дело разберем, обсудим как мужчина с мужчиной.
Я понимаю вас, мистер Херш. Я очень хорошо вас понимаю.
Да ни черта ты не понимаешь! Никто не понимает. Даже Нэнси. Конечно, Джейка все это измучило: сознание вины, наплывы страха. Но временами все отступало, и он чувствовал какое-то воодушевление, даже восторг, и пугали его уже не два… — ну, все-таки не два ведь, скорей уж год тюрьмы, — а то, что его могут опозорить и отпустить. А посадят — что ж… Семью в его отсутствие поддержат друзья — уж это они будут только рады! Постепенно, мало-помалу, фонды, в которых он участвует, будут накапливать гонорары и проценты в соответствии с собственными дразнящими рекламными посулами. А когда он наконец выйдет на волю, честные люди будут ему сочувствовать, а он опять такой стройный, с висками, тронутыми сединой, — потому что пострадал от несправедливости! Этакий Сакко[18] сексуальной революции. Соблазнительные девицы на вечеринках будут падать к его ногам штабелями. Но он останется недосягаем.
