«Когда двери фургона открывали, оттуда исходила страшная вонь, настоящий смрад смерти. В эти грузовики заключенных грузили своим ходом, а выбрасывали прямо в ямы рядом с крематорием № 11».

«Случалось ли, что кто-то был в этот момент еще жив?»

«Да».

«Но Менгеле не мог при этом присутствовать все время».

«По-моему, он находился там всегда. День и ночь».

Пятница.

Вслед за Томасом Нейллом Кримом и Эзрой Липски (ох уж этот пойлишер[70] паскудник!), а также вполне в традиции доктора Криппена, супружеской четы Седдонов, Невилла Хита, Джона Кристи, Стивена Варда[71] и других им подобных, Джейкоб Херш, бывший бейсбольный релиф-питчер сорок первой группы Флетчерфилдской средней школы, оказался в зале № 1 Уголовного суда, доставленный туда из камеры внизу, чтобы отвечать перед судом совместно с Гарри Штейном. Охранять обвиняемых с двух сторон встали молчаливые конвойные.

Над судебным залом № 1 огромный прозрачный купол. Стены в дубовых панелях. Меч правосудия — сверкающий, с похвальным тщанием выкованный и отделанный золотом — был в 1563 году подарен городу оружейным мастером и с той поры висит над судьей рукоятью вниз. На месте и свежий букет цветов и пахучих трав — традиционное средство от тюремной лихорадки, возникающей, как считалось, вследствие страшной вони, которая в прежние времена шла снизу, из камер Ньюгейтской тюрьмы. Букет, как всегда, стоит перед багроволицым Представителем Королевы в уголовном суде. Присяжные тоже тут как тут — переминаются с ягодицы на ягодицу на скамьях столь жестких, что уже одно это, с опаской подумал Джейк, должно склонять их к суровости немилосердной.

На Джейке его самый дешевый, скромненький костюмчик серенького цвета, будто из ателье проката, где он поседел и залоснился от трудов праведных. Выбор рубашки тоже неслучаен — из тех полупластмассовых, которые после стирки не требуется гладить. Современно, недорого, но солидно (никто ж не знает, что рекламой своих рубашек и воротничков фирма «Эрроу» обязана парочке счастливых гомиков). Все это должно подчеркивать его близость к народу, а стало быть, и к присяжным. Какой выбрать галстук, он раздумывал больше часа, пока наконец сердце не подсказало: вот он! Выбор пал на старую «селедку», когда-то купленную на распродаже в универмаге Джона Барнса.

Коварный мистер Паунд впервые вызвал на слушания Ингрид только вчера. Подобающе бледную, хотя и вполне привлекательную Ингрид в строгом черном костюме с юбкой, лишь чуть приобнажающей колени.

— Вы работаете, мисс Лёбнер? Кем?

— Работаю помощницей по хозяйству. Au pair girl. А вообще я студент.

Облаченный в парик Советник Ее Величества быстренько установил, что Ингрид двадцать лет, в стране она находится семь месяцев, а до того воспитывалась в семье приличнейшей из приличных: ее отец дантист в Мюнхене. Вечером 12 июня она ходила смотреть кино в «Одеон», а потом зашла выпить кофе в паб «За сценой» на Финчли-роуд. К ее столику подошел незнакомый мужчина.

— Который отрекомендовался Джейкобом Хершем, сказав, что он кинорежиссер?

— Да, сэр.

— Почему вы ему поверили?

— Он показал мне удостоверение личности и газетную статью о его последнем фильме.

— Что произошло потом?

— Спросил, не актриса ли я.

— Что вы ответили?

— Ответила, что нет. Но он был так возбужден! В хорошем смысле, вы не подумайте. И говорит: вы как раз тот девушка, который я искал.

— Что было после этого?

— Он пригласил меня к нему домой… да… Читать сценарий. Он хотел убедиться, что я достаточно владел английским.

— Вы согласились?

— Ну, я подумал: что в этом страшного? Он сказал, что, когда Элке Зоммер[72] пригласили сниматься, она тоже работала au pair girl в Хэмпстеде.

— Мисс Зоммер — это известная киноактриса, немка по происхождению. Я правильно понял?

— Да, сэр.

— Вот посмотрите: это те самые страницы сценария, которые он просил вас зачитывать? Пожалуйста, не торопитесь. Прежде чем отвечать, присмотритесь внимательно.

— Да, сэр.

— Как сказано в сценарии, девушка должна быть одета — я цитирую — в шапочку медсестры, лифчик, пояс с чулками и высокие ботинки. В руках у нее конский хлыст — конец цитаты. Вы были одеты именно так?

— Нет, я сначала просто так ему читала, по-серьезному. Много раз. И он очень строго слушал.

— А потом что?

— Потом он попросил меня одеться как в сценарии.

— И что вы сделали?

— Сделала, как он просил. Читала ему сценарий в лифчике и трусах. Шапочки медсестры у него не нашлось, а хлыст был.

— Понятно. А кто играл роль вашего, так сказать, партнера?

— Так он как раз и был генералом Монтгомери.

— Если ваша милость позволит, прочие страницы сценария я предоставлю на рассмотрение суда несколько позже.

Джейк сидел, уставясь на носки своих ботинок и крепко сцепив ладони. Только не извиняться, только не объяснять!

Следующим свидетелем был длинный сутулый полицейский с интеллигентным лицом, который приходил арестовывать Гарри.

— И тогда, — забубнил сержант Хор, — я еще раз его спросил, действительно ли его зовут Гарри Штейн, а он ответил, что здесь вам не Германия и он не станет терпеть гестаповских штучек.

— Он отказался назвать вам свое имя?

— Он сказал, что у него есть приятели на Флит-стрит и что он знает, какова жестокость полиции. Собственно, произнес он следующее: «Отвали, казак! Только попробуй мне, подсунь какого-нибудь тухлого сена».

— Понятно. Дальше, пожалуйста.

— Дальше я опять спросил его, верно ли, что он Гарри Штейн, и знает ли он барышню по имени Ингрид, а он ответил, что это все еще свободная страна, несмотря на ракеты «поларис» и американские базы.

— Американские базы?

— У него на лацкане был пацифистский значок. Он меня пытался вообще за дверь выставить!

Когда клерк принес Гарри Штейну Новый Завет, чтобы тот на нем принес присягу, секретарь суда кашлянул и спросил тихим, вежливым голосом:

— Какой вы веры?

Молчание Гарри было не просто враждебным. Оно жгло.

— Ну, то есть вы… гм… еврей?

На глазах у Джейка все советы неимоверно дорогих адвокатов, все увещевания, все репетиции, все транквилизаторы — все в один миг пошло прахом.

— На предмет угнетения, налоговых поборов и погромов, — возгласил Гарри окрепшим голосом, как Генрих V, ободряющий войска перед битвой при Азенкуре, — я действительно еврей! Вроде как «нас мало, но тем больше славы придется на каждого!».

Ну все! Петля на шею! — подумал Джейк. — Теперь-то уж точно петля.

Чуть дрогнув средневековым париком, мистер Паунд пригвоздил Гарри пронзительным взглядом.

— Когда вы затаскивали девушку наверх в спальню Хершей, — начал он свой очередной вопрос, — Херш был уже…

— Я не затаскивал ее.

— Когда вы сопровождали девушку наверх, Херш был уже раздет?

— Я не помню.

— Вы не помните?

— Он был в белье.

— Белье морской волны?

— Простите, не понял.

— Цвета. Цвета морской волны?

— А, ну да.

Да, господи, да! Обливаясь потом, сочащимся из каждой поры, Джейк заставлял себя не слушать: что там слушать, привыкать надо. Привыкать к тюремному существованию. Он уже видит гойских пидеров, щиплющих его по пути к пищеблоку. Психопатов, которые будут обзывать его трусом — или как там у них? хлюздой, что ли, — за то, что он не хочет присоединиться к плану побега, а то еще и убьют, чего доброго, раз его угораздило прослышать об их замысле. Всё, хорош рассиживаться после завтрака в теплом сортире с суперлиберальной «Гардиан». Будет ему теперь параша, воняющая день и ночь в углу камеры, а ведь он такой стеснительный, да и запорами порой страдает. «Давай-давай, дорогуша. Я не смотрю!» Порочные сокамерники станут устраивать ржач над его еврейством. «Что, синагога? Копченой лососинки небось хотца? Или у вас в законе только рыба-фиш? Как насчет виски „Чивас Регал“? Хорошей сигары? Бульончика с клецками из мацы? Ты не тушуйся, Янкель! Напиши своей бабели, пускай шлет чек — тряхнем чуток твоим секретным швейцарским счетом». Да и на прогулочном дворе он, естественно, отстоять себя не сумеет. «Видал? Который вон, еле плетется — это Херш. Грабли тут вчера растопыривал. По чану слегка отоварили, он и в осадок. Ну, чмо ботаническое!»