— Ну что? Будешь прыгать? — не отстаёт Вилюс.

— Сейчас, — тихо-тихо отвечает Ромас. — Сейчас прыгну.

Он пятится назад для разбега, останавливается, втягивает голову в плечи и вдруг устремляется вперёд. Изо всех сил. И вот, когда ещё шаг и он полетит вниз, Ромас чувствует, что кто-то хватает его за плечи и держит. Это Юстинас.

— Не надо. — Голос у Юстинаса уже нехриплый. — Не надо!

— Это почему же не надо? — спрашивает кто-то.

— Пусть прыгнет! — настаивает Вилюс.

— Не надо! — не уступает Юстинас. — А если он ногу сломает? Ты отвечать будешь?

Правильно говорит Юстинас. Вдруг ногу сломает? Кто будет отвечать? Ребята умолкли. Поостыли. Задумались.

— Не надо так не надо, — ворчит Игнас. — Но пускай тогда и не бегает за нами, как собачонка. Ясно?

— Трусы нам ни к чему, — поддакивает Вилюс.

— Он бы прыгнул, если бы я его не задержал, — говорит Юстинас.

Они живут в одном доме, и Юстинас иногда играет с Ромасом.

— Смелого бы не задержал! — снова сплёвывает Игнас, чтобы все видели, как он недоволен.

А у Ромаса набегают на глаза слёзы. Он бы прыгнул, прыгнул! Он же не виноват, что ему помешали.

— Только не реви, если хочешь с нами, — говорит Юстинас. — Рёвы нам уж точно не нужны! — Он кивает головой товарищам: — Пошли, что-то скажу. А ты подожди. У нас военный совет.

Ребята собираются в кружок и о чём-то шепчутся. Ромас понимает: речь идёт о том, принимать его или нет. Потом ребята с гиканьем несутся вниз по пологому скату дюны к лесу, а Игнас подходит к нему и говорит:

— Мы будем играть в войну. Хочешь?

Ещё бы! Лицо Ромаса расплывается в счастливой улыбке. А Игнас таинственно шепчет:

— Видишь защитную дюну? Вон там, где сосны к самому морю спускаются? Видишь? Значит, приказ такой: затаись в соснах и жди. Тебя найдут. Кто первым найдёт, тому и передашь вот эту секретную записку. Спрячь в карман и береги. В ней сказано, что делать дальше. Ясно? А если никто тебя не найдёт, посидишь до обеда и беги домой. Только про записку никому не болтай — военная тайна! Ясно?

— Есть! — шепчет Ромас. — Есть, товарищ командир! Игнас легонько хлопает его по плечу и бежит догонять ребят. Только пятки сверкают. Ромас, сунув листок бумаги в карман и придерживая его рукой, тоже мчится вниз с Большой дюны. Вот он и около моря, на длинном песчаном валу — на защитной дюне. Она защищает лес от штормовых морских волн. Ромас отыскивает в гуще невысоких сосенок укромное местечко и усаживается на тёплый песок.

Можно передохнуть. Вот было бы здорово, если бы первым его нашёл Юстинас!

Время идёт и идёт, но никто из ребят не появляется. Почему они его не находят? Может, он очень уж здорово спрятался? Ромас выползает из своего укрытия, осторожно встаёт, оглядывается по сторонам. Никого. Только щебечут в низких сосенках какие-то птахи. По хребту Большой дюны идёт цепочка людей. Но это не ребята. Взрослые. Экскурсия…

А солнце всё ниже и ниже. Оно уже проплыло над дюной и склоняется к морю. Море к вечеру утихло. Ветер упал. Далеко-далеко, там, где небо сходится с морем, поднимается дымок. Это плывёт корабль. Его не видно — только дымок. Ромас зевает и снова забирается в своё укрытие — ждать.

Уже совсем стемнело, когда вернувшийся домой Юстинас услышал тревожную новость.

— Ромас пропал, — сказала ему мама. — Искали, искали, нигде нет.

Он бросился к Игнасу:

— Ромаса нету!

— Я же велел ему бежать домой. Если не найдут, подождать немного — и домой!

— А он всё ждёт, чтобы его нашли!

— Чего доброго, уснул или заблудился.

И они со всех ног помчались к защитной дюне. По сыпучему песку, прямиком через тёмный уже лес.

— Ау! Ромас, ау!

— Я тут! — кричит Ромас и выглядывает из чёрной стены сосенок. — Я тут, Юстинас! Я тут! — Ему очень хочется, чтобы первым взял у него секретную записку Юстинас.

Только записка эта ни Юстинасу, ни Игнасу не нужна. Едва передвигая ноги от усталости, подходят они к Ромасу и тащат его домой. А как же «военная тайна»? Ромасу очень обидно, что игра кончилась так неинтересно.

На срубе стоит ведро, привязанное верёвкой к колодезному вороту. Ромас с Гедрюсом крутятся возле колодца, заглядывают в ведро, постукивают по железному боку, пересмеиваются… И вдруг: трах-бабах! Ведро опрокинулось, грохот, брызги, вода льётся и на землю, и в колодец. Ребята отскакивают, потом снова кидаются к колодцу. Ведро пустое. Они внимательно осматривают его, землю вокруг, наклоняются над срубом.

Что же теперь делать? Беда!.. А тут, как назло, Рута — девчонка из соседнего дома — подходит к ним и ехидно улыбается: «Ага! Попались!»

— Мы не нарочно. Оно само…

— Ах, само! Видела я, как «оно само». Вот скажу твоему дедушке, он вам покажет «не нарочно»! Зачем рыб в колодец напустили? Я всё видела.

Что же делать? В ведре и правда пять окуньков плавало — весь их утренний улов. Хорошо ещё клёва не было, а то сколько бы сейчас рыб в колодце резвилось! Ой, беда!

— Нечаянно мы, Руточка! Не говори! Ну пожалуйста, не говори! — жалобным голосом просит Гедрюс.

А Ромас сердится:

— Ну скажешь. Ну попадёт нам. Тебе-то какая польза? Лучше придумала бы, как их нам оттуда вытащить.

— Как напустили, так и вытаскивайте! — подбоченясь, отвечает Рута. — Я вам окуней в колодец пускать не помогала…

Гедрюс — настоящий друг. Не хочется ему, чтобы Ромасу досталось, пытается выручить товарища:

— Так ведь не нарочно мы!

— А зачем в ведро сажали? То-то, «не нарочно»! — И она направляется прямо к Ромасовой двери.

Скверное дело! Колодец-то ведь действительно для того, чтобы воду из него брать, а не окуней разводить. Попадёт от дедушки. Точно, попадёт.

— Рут, а Рут! — бежит за ней Гедрюс. — Постой! Не говори! Я тебе за это конфету дам! Хочешь? Честное слово, дам. У меня их дома целых три штуки. В золотых бумажках… Вкусные! Ты таких, может, в жизни не пробовала… А окуней мы вытащим, чего-нибудь придумаем и вытащим. Погоди, ладно?

Рута соглашается подождать. И Гедрюс мчится к себе.

А Ромас искоса поглядывает на неё и думает: вот вредная! И чего только в ней взрослые нашли? Рута да Рута — и послушная, и умная, и красивая… Нет, не нравится она Ромасу. Ябеды красивыми не бывают.

Руте неприятны его сердитые взгляды, и она цедит сквозь зубы:

— Чего смотришь? Ты лучше думай, как окуней вытаскивать, а то я всё равно скажу.

— Ну и говори! Беги, ябедничай! — У Ромаса даже уши от гнева покраснели. — Ни стыда у тебя, ни совести.

— Ни совести, ни стыда, говоришь? А тебе не стыдно было окуней в колодец пускать? Не стыдно? Что же мы теперь — с рыбами должны воду пить, что ли?

— Так ведь мы же нечаянно! — в который раз пытается убедить её Ромас.

— А если нечаянно, почему боишься?

«И правда, чего я боюсь? — задумывается вдруг Ромас. — Ведь не нарочно. Понятно, по головке за это не погладят, но если самому признаться: так, мол, и так…» И он, насупившись, говорит:

— Нисколечко я не боюсь. Вот пойду и расскажу дедушке. Сам.

— Иди, раз такой храбрый. Чего же стоишь? Иди!

— И пойду, — бурчит он, а сам — ни с места…

Ох, до чего это неприятное дело — признаваться!

— Иди-иди! Я тебя не держу, — подзуживает Рута.

И Ромасу приходится отправляться к дедушке. Загребая носками сандалий песок, бредёт он к своей двери, медленно открывает её и заглядывает в кухню. Там у стола сидит дедушка и точит на бруске ножик. Остановился Ромас на пороге, смотрит на деда и молчит, словно язык проглотил. Как сказать, с чего начать? Дедушка, продолжая водить лезвием ножа по бруску, поднимает на внука добрые глаза.