— Не сказала бы… У меня родители были… Такие…

— Так и у меня такие… Поэтому и не сказала.

— А мне говоришь, потому что я не такая?

— Нет… Потому что ты, как я. — Вера прижалась грудью к груди. — Ты чувствуешь это?

— Что — это?

— Что ты, как я. И не потому, что мы внешне похожи. Просто ты, как я. А я, как ты. Одно и то же. Почти.

Все мы на этом свете почти одно и то же. А на том — тем более.

Мне жалко стало не только себя, Веру, но и ее, Веру, и Асвер с рукой искалеченной, и Насту с искалеченной душой, и всех…

— Бедная ты моя…

— И ты моя бедная…

Ей тоже, наверно, стало жаль не только себя, Веру, но и меня, Веру, и всех…

— Почему я бедная?.. Я не бедная…

— А я почему бедная?.. И я не бедная…

— Как это не бедная, если живешь там, где насилуют, калечат…

— Это ты живешь тут, где насилуют, калечат…

— Но у нас же не все и не всех…

— И у нас же не все и не всех…

— Но ведь калечат… Друг друга калечат…

— Калечат…

— И женщин насилуют…

— Насилуют…

— И котов убивают…

— И котов убивают…

— Калечат, насилуют, убивают…

— Калечат, насилуют, убивают…

— Тут и там…

— Там и тут…

Вера села, обняв колени.

— Так какая разница?.. Какая разница, если никакой?..

Я тоже села, обняла колени.

— Получается, что нет разницы…

Мы долго сидели, обняв колени, и смотрели друг на друга, жалея себя и всех, смотрели и молчали так, как будто о том, что и у нас, и у всех было и будет, мы знали, и из–за этого мне вдруг стало неуютно, мне перехотелось все, что было и будет, знать и я спросила:

— Ты с каким предложением приехала?

— Ни с каким… Нет никакой разницы и нет никаких предложений… Какие тут могут быть предложения?..

— Какие–то же могут быть… Хоть одно…

— Ой!.. — тряхнула Вера головой, как будто выбрасывала из нее все, что помнила и знала наперед. — Есть! Такая, что описаешься!.. — Она аж пискнула, так ей то, что придумала, самой, похоже, нравилось. — Этой весной в Европе две королевские свадьбы. Одна в Копенгагене, другая в Мадриде. Я приглашена на обе, без меня в Европе давно уже ничего не происходит. Так на одну поеду я, а на другую — ты! Сама выбирай, на какую.

— Ой…

— Что «ой»? Описалась?..

Она меня рассмешила, я стала смеяться, она тоже, мы смеялись и, обнявшись, катались на кровати.

— И что я… и что я там буду делать?..

— С королями есть и пить…»

— С королями есть и пить?..

— Да, ты когда–нибудь пила с королями?..

— Нет, не пила… Со всеми пила, а с королями… прости, с королями, нет…

— Так выпьешь… И репортаж проведешь…

— Какой репортаж?..

— Свадебный, какой же…

— По–шведски?..

— По–шведски… Или по–английски…

— По–английски?.. Разве можно на шведском телевидении по–английски?..

— В Швеции можно по–всякому…

— По–всякому?.. И так, и так?..

— Нет, так нельзя, ты что это делаешь?..

— А что я делаю?..

— Щиплешься…

— А в Швеции не щиплются, когда этим занимаются?..

— Не щиплются…

— А где щиплются?..

— В Англии…

— В Англии щиплются, а в Швеции нет?..

— В Англии щиплются, а в Швеции нет…

— Почему?..

— Потому!..

— Нет, ты скажи, почему?..

— Потому что в Швеции король, а в Англии королева…

— И королева щиплется?..

— Еще как…

— С королем?..

— А то с кем?..

— Король с королевой щиплются?..

— Король с королевой только тем и занимаются, что щиплются, когда этим занимаются… Ну, скажи по–шведски: «Kungen och drottningen gцr inget annat дn nyps nдr de ligger med varandra ”1

— Gцr inget annat цn nyps nдr de ligger med varandra…2 Нет, я так по–шведски сказать не смогу…

1 «Король с королевой только тем и занимаются, что щиплются, когда этим занимаются…» (шведск).

2 «Только тем и занимаются, что щиплются, когда этим занимаются…» (шведск.)

— Говори по–английски, английский у тебя даже лучше, чем у меня…

— Лучше, чем у тебя?..

— Да, лучше, потому что вы лучшие… Я во всех газетах написала, что вы лучшие…

— Так и написала?..

— Так и написала…

— Во всех газетах?..

— Во всех газетах…

— Которыми все подтерлись?..

— Нет, не подтерлись, у нас газетами не подтираются…

— А у нас подтираются…

— Все?..

— Все…

— Я вернусь и напишу, чтобы у нас тоже подтирались…

— Так и напишешь?..

— Так и напишу…

— Зачем?..

— Чтобы наши были такие же, как ваши…

— Такими же лучшими засранцами?..

— Такими же лучшими засранцами…

— Такими кончеными засранцами, которые даже не заподозрят, что я — это не ты?..

— Они не заподозрят, но…

— Они не заподозрят, но что?..

— Но ты в репортаже скажешь, что, пока они свадьбы играют и мягкой бумагой задницы подтирают, у вас людей убивают…

— Как котов?..

— Как котов…

— Как мой муж убил?..

— Не твой, а мой…

— Мой тоже убил…

— Твой тоже убил?..

— Как и твой… Как и все они…

— Потому что везде без разницы?..

— Потому что везде без разницы…

— Ты про это можешь сказать…

— Скажу…

— А потом признаешься, что ты это не я, а ты это ты — вот будет бомба! Бабахнет, как перед концом света, — и пусть попробуют не услышать, что живе Беларусь!..

Мы скатились с кровати, грохнулись, Вера под меня — затылком об пол. На мгновение она обмякла. Может, даже потеряла сознание, но как будто не заметила, что какой–то миг ее здесь не было. Открыла глаза:

— Как тебе такое?..

Так она не заметила бы, что ее совсем нет.

Нечего бояться.

Нечего откладывать на потом.

Поднявшись, я подала ей руку:

— Никак. Но повеселились, как перед концом света.

Отец спрашивал: «Доченька, тебе там не говорили: конец света — это конец света и того, или только этого? Если только этого, то тогда какой же конец? Неувязка какая–то…»

И все едино: смертный ты

Или бессмертный —

Ты звездный ветер пустоты,

Дым предрассветный.

И сам себе посмотришь вслед,

Чтоб что–то в памяти оставить,

Но только ничего там нет,

И стала ветром с дымом — память.

Со светом мертвым иль живым

Знай, что на всяком свете

Есть только предрассветный дым

И звездный ветер.

— И еще повеселимся, у меня такое есть!.. — Вера порылась в сумке, достала баночку с пудрой. — Вот! Пудра для полетов… Русские стали к нам возить, у них не все плохое. Синтезировали что–то так, что кайф дает — куда там экстази! Причем невозможно определить, что это наркотик. Ни когда он в баночке, ни когда в тебе. — Она открыла баночку, достала из нее вату, из–под ваты две таблетки. — А сильный такой, сильнее чем «белый китаец», надо с дозой аккуратно. На полтаблетки… Или для начала четверть… Знаешь, как таблетка называется? Кремлевская… Кто–то с юмором, правда?.. Но Кремль увидишь, гарантирую. И гимн Советского Союза услышишь. Так они наркоту свою закодировали, кагэбисты…

Для шведов, немцев, канадцев, англичан, для них всех во всем бывшем Советском Союзе до сих пор живут только те, кто сидел, и те, кто сажал. Лагерники и кагэбисты. Как только с Запада кто–нибудь в Минск приедет — так около здания КГБ сразу фотографироваться. И все оглядывается: не заберут ли? Если не его, так фотоаппарат.

Святослав однажды поспорил со мной, подошел к супружеской паре англичан, козырнул: «Майор комитета Государственной безопасности Берия! Фотографировать запрещено. Пожалуйста, ваш аппаратик». Отдали, не пикнули…

Я не ожидала такого, кричать стала: «Как ты мог аппарат забрать?..» — а он засмеялся: «Адреналин дороже стоит. А я сколько адреналина им вогнал?..»

— Мне не надо, Вера.

— Гимн Советского Союза не любишь?.. — Вера разломила таблетку пополам, половину еще пополам. — Из четвертинки — гимн в сокращенном варианте и без слов…

Себе она взяла целую таблетку, немного подумала — и добавила еще четверть. Запила вином, стакан выпила…