ГОСПОЖА РОКУДЗЕ ЯСУКО

ВАКАБАЯСИ ХИКАРУ

АОЙ

МЕДСЕСТРА

Больничная палата. Наступил поздний вечер. Огромное окно справа от сцены задрапировано шторами. У задника сцены стоит кровать. В ней спит АОЙ. Налево — дверь.

ХИКАРУ (входит в сопровождении МЕДСЕСТРЫ. На нем плащ, в руках — небольшой портфель. Хикару производит чрезвычайно приятное впечатление. Говорят полушепотом). Похоже, она уснула?

МЕДСЕСТРА. Да, кажется, спит.

ХИКАРУ. Не разбудим, если громко говорить?

МЕДСЕСТРА. Ерунда, она же приняла лекарство.

ХИКАРУ (разглядывая лицо АОЙ). Какое у нее спокойное лицо во время сна.

МЕДСЕСТРА. Верно, сейчас оно выглядит даже очень спокойным.

ХИКАРУ. Что значит «сейчас»?

МЕДСЕСТРА. Зато поздно ночью:

ХИКАРУ. Наверное, его сводят судороги?

МЕДСЕСТРА. Да еще какие жуткие!

ХИКАРУ (читая надпись на спинке кровати). «Вакабаяси Аой. Разрешено посещать с девяти до двенадцати утра»: Кстати, как вы думаете, нельзя ли здесь где — нибудь переночевать?

МЕДСЕСТРА. Конечно, можно (указывает налево). Вон, в соседней комнате.

ХИКАРУ. Там есть кровать и все прочее?

МЕДСЕСТРА. Разумеется. Вы прямо сейчас хотите лечь?

ХИКАРУ. Нет, попозже. (Садится на стул и закуривает) Я как раз был в командировке, когда мне сообщили про ее болезнь. Правда, уверяли, что ничего, мол, серьезного. Но! Если человека упекают в больницу, значит, дело нешуточное.

МЕДСЕСТРА. И часто у вашей жены случаются такие припадки?

ХИКАРУ. Во всяком случае, не первый раз. Жаль, что эта командировка была очень ответственная. Только сегодня утром немного удалось разобраться с делами. Так я сразу сюда. Представьте, как все это время у меня скребло на душе.

МЕДСЕСТРА. Ни минуты не сомневаюсь.

На столе тихо журчит телефон.

ХИКАРУ (сняв трубку). Совершенно ничего не слышно.

МЕДСЕСТРА. Он всегда трезвонит почти в одно и то же время.

ХИКАРУ. Это же форменное безобразие! И зачем в больничной палате телефон?

МЕДСЕСТРА. А у нас в больнице все палаты с телефонами.

ХИКАРУ. И кому только надо названивать больному человеку?

МЕДСЕСТРА. Так ведь это довольно удобно для пациентов. Персонал у нас небольшой, и в случае чего больные могут связаться с нами по внутреннему телефону. Положим, кому — то потребовалась книга, тогда он сам звонит в книжную лавку по городской линии. Ведь городская линия действует круглосуточно. А если больному необходим абсолютный покой, то, естественно, ни о каких звонках не может быть и речи.

ХИКАРУ. А как моя жена?

МЕДСЕСТРА. У нее очень беспокойный сон. Она все время мечется, размахивает руками, стонет, ворочается с боку на бок. Как будто изнутри ее терзает чудовищный зверь.

ХИКАРУ (рассердившись). Вы хотите сказать, что в больнице…

МЕДСЕСТРА. Знаете, а клиника не отвечает за самочувствие пациентов во время сна.

Пауза. МЕДСЕСТРА явно нервничает.

ХИКАРУ. Что вы так разнервничались?

МЕДСЕСТРА. А что в этом странного? Тем более в присутствии такого обаятельного мужчины.

ХИКАРУ (рассмеявшись от неожиданности). С каждой минутой эта клиника все больше смахивает на сумасшедший дом.

МЕДСЕСТРА. Вы ведь наверняка догадываетесь о том, что отчаянно привлекательны. Ну, просто один к одному блистательный принц Гэндзи! [1] Правда, сотрудникам клиники полагается соблюдать строжайшую дисциплину. Недаром мы все поголовно прошли курс психоанализа и совершенно избавились от сексуальных комплексов. [2] (При этом она раскрывает свои объятия). Да–да, все до единого. Впрочем, этот мир так устроен, что всегда подвернется случай пойти навстречу своим тайным желаниям. Вот наш главврач да и другие доктора в клинике, они же все давным–давно имеют довольно приличный опыт в этом вопросе. А в случае острой необходимости у нас предписывается исключительно одно и то же лекарство. Кстати, знаете, как оно называется? Секс! Так благодаря вот этому средству у нас никогда не возникает никаких недоразумений друг с другом.

ХИКАРУ (явно ошеломлен). Неужели?

МЕДСЕСТРА. Смотрите–ка, можно и не проводить никаких там особых исследований. Ведь абсолютно очевидно: сны вашей жены и есть не что иное, как плод сексуальных фантазий. [3] Да не переживайте вы так. Просто ей тоже надо бы пройти курс психоанализа. Вот тогда она совершенно освободится от своих сексуальных комплексов. И первым делом ей у нас прописали курс лечения сном.

ХИКАРУ. То есть вы хотите сказать, что после курса лечебного сна моя жена…

МЕДСЕСТРА (все еще нервничая). Я никак не пойму, чего они добиваются, требуя от нас вести наблюдение и за пациентами, и за их знакомыми, и за их посетителями. Как, по — вашему? Между прочим, знаете, самый последний наш гость — это же призрак либидо. [4] Да, этот посетитель… наведывается сюда каждую полночь…

ХИКАРУ. Сюда? В полночь? Какой еще посетитель?

МЕДСЕСТРА. Ах да, я сейчас объясню. С тех пор, как к нам поступила ваша жена, он приходит в клинику каждую ночь. Возможно, днем у него какие–то дела. Так что у нас он объявляется за полночь, примерно где–то вот в это время. Вообще–то мне строго–настрого запрещено упоминать о нем, но так уж получилось…

ХИКАРУ. А что, этот посетитель — мужчина?

МЕДСЕСТРА. Только ради Бога успокойтесь. Нет, это женщина средних лет и очень красивая… Она появится здесь с минуты на минуту. И как только придет, я смогу наконец–то отойти — немного передохнуть. Не знаю, но в ее присутствии я чувствую себя отчего–то очень подавленной.

ХИКАРУ. И что это за женщина?

МЕДСЕСТРА. Между прочим, очень элегантная дама. Скорей всего, она из высшего общества. Знаете, как ни странно, именно среди этих «сливок общества» чаще всего и встречаются совершенно отвратительные формы сексуальных депрессий… Короче, она скоро будет.

Подходит к окну справа и поднимает штору.

Посмотрите–ка, вон там, слева — дом. Ах, как же он весь пылает огнями! Вереницы уличных фонарей — увы! — вот и все, что сейчас различишь в темноте. Потому что наступил час злодеяний и испепеляющей ненависти, час сладострастия и час любви. А ведь он неизменно подкрадывается всякий раз, стоит только утихнуть дневному поединку. Но! Тут же за ним клубится шлейф ночного противостояния, самого кровопролитного и изощренного во всей поднебесной. И уже протрубили в ночной тишине охотничьи горны, пророча вспышку насилия. И, захлебнувшись пеной собственной крови, кто–то из женщин снова и снова готовится к прощанию с жизнью, чтобы потом воскреснуть опять. Ведь извечный женский удел — всякий раз непременно навещать мир иной, с тем чтобы вновь обрести жизнь на этой земле. Так что, вступив в схватку друг с другом, кавалеры и дамы украсили свои арбалеты траурными знаменами предутренней тишины. А их невинно–белые стяги давным–давно уж растерзаны, распяты и перепачканы кровью. Слышите, как барабанщики бьют в барабаны? [5]. Эту барабанную дробь выстукивает душа. Как рвутся наружу из нее барабанной картечью слезы позора и запятнанной чести! До чего же смиренны вздохи тех, кто уже занял очередь у порога смерти. Смотрите, как, умирая, они прощаются с жизнью. Как беззастенчиво выставили напоказ свои раны, полыхающие точно каким–то маревом. Нет, они трепещут от ужаса в ожидании смертного часа. И уже ничего не прочтешь на их лицах, разве только сплошную гримасу стыда. Взгляните! Меня даже не удивляет, что сейчас ничего не видно вокруг. Только где–то далеко–далеко вьется вереница, нет–нет, не домов, но — могил. Да–да, моему взору открывается лишь череда отвратительных склепов и смердящих гробниц. И ни единому лунному блику никогда не дано засиять на гранитных их плитах: