«И снова перед тобой весь мир, — сказал он себе, — но покорять его уже совсем не хочется. Хочется тихой гавани, даже если для этого придется работать на дядю Сэма, чтоб его!»

Здесь же, в Париже, обозначился первый тревожный признак того, что его история будоражит умы и по эту сторону океана. Правда, приезд супругов Розен вездесущая пресса проглядела, но шила в мешке не утаишь, и уже на следующий день работники пера и микрофона попытались наверстать упущенное. Целая дивизия репортеров атаковала известную актрису и ее мужа на ступенях отеля.

Павел держался позади, надеясь, что именно Татьяна является причиной этой суматохи, однако журналисты незаметно перегруппировались, окружая его, словно волки добычу, и тут же бросились в атаку.

— Мистер Розен, — по-английски спросил первый тонким голосом. — Правда, что ваш процесс был ловким рекламным трюком, который был призван привлечь дополнительное внимание к фильму «Красные рыцари Андреевского флага»?

Павел не сразу понял, что имелось в виду. Очень хотелось на мгновение забыть о воспитании и дать по-простому в морду. Тут только он разглядел, что спрашивающий — девушка.

«Лет восемнадцать, — прикинул он, — никакого соображения в голове».

На лице вопрошавшей не отражалось никаких неприязненных чувств — она улыбалась вполне дружелюбно. Мол, признайтесь, и ничего вам за это не будет. Мы же тут все свои, все понимаем… И неизвестно, что было хуже — полная обструкция, которой еще недавно грозил Татьяне Джоэл Голд, или это задушевное подмигивание. Мол, все мы понимаем, не лыком шиты.

Розен с достоинством прошел мимо. Уже в машине, к которой они пробились с помощью сотрудников отеля, Татьяна попробовала утешить его.

— В Каннах журналистам будет не до тебя! — сказала она убежденно.

— Дай-то бог, — сказал, Розен, не разделявший ее уверенности.

И, к сожалению, оказался совершенно прав. В Каннах было еще хуже, и этот оскорбительный намек юной писаки совершенно затерялся на фоне грязи, в которой увлеченно копались местные газеты. В местных публикациях развивалась та же тема, что не сходила со страниц парижских изданий: Татьяна отбила мужа у американской Фемиды.

В Европе тема преподносилась с двух сторон. Одни издания встали на сторону Розена, но довольно своеобразным образом. По их мнению, обвинение безусловно было сфабриковано ФБР в сообществе с ЦРУ — судя по всему, газетчики плохо разбирались в специфике взаимоотношений американских спецслужб. Но и эти наиболее миролюбиво настроенные к супругам СМИ — как-никак Таня Розен русская, а Штаты в последнее время в Европе непопулярны, — даже они считали, что освобождение ученого произошло исключительно благодаря его оскароносной супруге. Остальные предполагали, что и обвинения, предъявленные Павлу Розену, были небеспочвенны. На одной из карикатур Таня Розен под Андреевским флагом и в компании американских киносуперменов освобождала мужа из американских застенков. И дело было не только в газетах.

Как вскоре понял Павел, не только пресса, но и значительная часть тусовки, собравшейся в Каннах, искренне полагала, что его оправдание — всего лишь результат усилий супруги. Об это недвусмысленно давали понять те комментарии, которые ему случалось слышать от коллег Татьяны по киношному цеху. Поначалу он решил, что эта сплетня распространяется завистниками жены. А скорее всего — завистницами. И приготовился мужественно терпеть. В конце концов, артистическая среда славится своими сплетнями и ревностью. Однако, вскоре понял, что терпеть все это очень непросто.

Его старый школьный товарищ Витька Лазаревич в свое время казался ему сумасшедшим — тому постоянно мерещилось, что за его спиной шепчутся антисемиты.

— Ты не понимаешь, — объяснял он, — стоит только прислушаться!

Это была легкая форма паранойи. Никто не обижал милейшего Лазаревича, во всяком случае, в компаниях, где им вдвоем приходилось бывать. Однако сейчас Розен чувствовал, что сам становится параноиком. Положение усугублялось незнанием французского языка. Всякий человек, подходивший к нему, заставлял напрягаться. В результате Павел окопался в номере, чувствуя себя под домашним арестом. Татьяна из солидарности разделяла с ним заточение, отказываясь от приглашений на приемы и фуршеты. Правда, приезд Нюты из Женевы несколько поднял супругам настроение. Девушка выбила в деканате небольшой отпуск, чтобы встретиться с родителями на фестивале. Одна, Жиль поехать не смог. Нюта всецело поддерживала Павла, и ее нисколько не смущала газетная шумиха.

— Ты бы иск им вчинил! — сказала она только. — Представляешь, сколько можно замолотить на этих процессах бабок!

— Нет, нет и еще раз нет!

Танин адвокат уже предлагал подобный шаг. Достаточно одного-двух выигранных процессов, и остальные издания умерят пыл. Однако Павлу хватило уже судебных процессов, кроме того, он не сомневался, что пока суд да дело, пресса доведет его до нервного срыва.

На второй день он взбунтовался. Первый шок уже прошел, теперь ему казалось, что отсиживаться взаперти не выход. Немужественно как-то. Можно подумать, что он в самом деле в чем-то виноват. В тот же день они с Татьяной и Нютой выбрались в свет. Прошлись по набережной Круазетт, не обращая внимания на репортеров, а затем пошли в «Бункер», как в Каннах принято называть Дворец фестивалей и конгрессов.

В Каннах было и несколько русских режиссеров, привезших свои фильмы. Один, представитель высоколобого кино, представил картину, на премьерном показе которой к финалу от почти полного зала осталась одна десятая — критики и приглашенные гости.

— Это не кино «не для всех»! Это кино «ни для кого», — прошептал один из зрителей, пробираясь мимо супругов Розен к выходу.

Павел очень жалел, что не может последовать его примеру. Он не хотел оставлять Татьяну, которая, в свою очередь, желала поддержать своим присутствием соотечественника. Нюта, однако, не пожелала проявить солидарность ни с занудой-земляком, ни с родителями, и ретировалась в буфет.

Там ее Павел и отыскал после конца сеанса, поглощающую какое-то зеленое мороженое и мило беседующую с двумя молодыми французами.

— Что это за типчики? — спросил он подозрительно.

— Просто какие-то ребята! Французы!

— Очень смахивают на тех негодяев, что пристают к молоденьким девушкам, представляясь продюсерами…

— Совсем наоборот! — фыркнула она негодующе. — Это они меня приняли за звезду и просили автограф. Я дала, а потом уже объяснила, кто я на самом деле… А негодяй — это тот болван, который снял эту мутотень. Ему еще и приз, наверное, дадут какой-нибудь!

— Послушай, радость моя, — Павел решил быть объективным, хотя и ему картина пришлась не по душе. — То, что не нравится нам с тобой, может нравиться другим людям!

— Душевнобольным!

— Ну ладно, — конструктивный подход не принес результатов, — только не говори об этом автору. Вон он идет под ручку с мамой!

В самом деле на горизонте уже показался режиссер в мятом свитере и с рассеянным взглядом. Режиссер нервно шевелил пальцами и шарил по карманам, как видно, очень сожалея, что здесь, в храме культуры, запрещено курение.

— ..Да, это хорошо, что вы еще не приобрели акцента! — внушал он Тане. — Я общался недавно с Барышниковым, он уже не сможет сыграть русского в русском фильме.

Попрощались мило. Режиссер чмокнул руку примадонне, кивнул Павлу и поспешил на поиски места, где можно было бы безбоязненно зажечь сигарету.

— Говнюк! — коротко охарактеризовала его Ларина. — Дал понять, что как актриса я его не интересую! А я, между прочим, сниматься у него и не собиралась. Просто хотела поддержать. Ты бы слышал, каким тоном он говорил. Еще бы, он творит чистое искусство, а я продалась Западу…

— Почему ты мне сразу этого не сказала? — спросил Павел. — Я бы затеял драку. Лишняя реклама всем пошла бы на пользу. Кажется, теперь из всего можно сделать рекламу…

— Ладно, не кипятись! — сказала она примирительно. — Я же не виновата, что фильм такая фигня. Вечер еще не закончился!