И вот камбоджийский писатель взобрался на трибуну и начал свою речь. Мой коллега из Камбоджи начинает водить пальцем по французскому тексту, с которого я перевожу на русский язык в микрофон. Оратор продолжает с воодушевлением говорить, его соотечественник водит своим перстом по французскому тексту, я выдаю русский текст, на остальные рабочие языки с моего текста переводят другие синхронисты. Все идет как будто по разработанному сценарию, меня настораживает только появляющееся недоуменное выражение лица оратора в те моменты, когда в зале раздаются аплодисменты или смех. Я привязан к тексту, вернее к пальцу кхмерского переводчика, и исправить что–либо не в силах. В это время указующий перст моего коллеги подходит к концу текста. Нужно провозглашать пару лозунгов против империализма и за процветание Камбоджи. Но я этого не делаю: в тоне оратора не появляется никаких патетических нот. Палец моего помощника исчезает с текста выступления, и он смущенно пожимает плечами. Что делать? Переворачиваю французский текст и начинаю переводить его во второй раз. В зале не чувствуется недоумения. Никто не замечает, что он слушает уже слышанное. (И это естественно, так как в большинстве речей повторялись дежурные фразы о необходимости единства писателей мира в борьбе с империализмом и т. п.) Вдруг начинаю улавливать торжественные нотки в речи оратора. Нахожу «мостик» к заключительным лозунгам и вслед за выступающим заканчиваю перевод его речи. Все довольны, а председательствующий писатель Константин Симонов отмечает в заключительном слове четкую работу переводчиков.

Наконец, третий эпизод имел место на самом высшем уровне. 1959 год, совещание руководителей коммунистических партий, прибывших в Москву со всех континентов. Только что выступил Энвер Ходжа, руководитель албанских коммунистов. Он резко критиковал Никиту Сергеевича Хрущева за то, что компартия Советского Союза сокращает помощь Албании в связи с тем, что Албания пытается прокладывать в политике самостоятельный курс. Н. С. Хрущев краснеет, его небольшие глазки становятся все более колючими. В тот момент, когда я сажусь в будку синхронного перевода, он встает и, еле сдерживая себя, начинает тихо говорить. Чувствуется, что говорить спокойно ему чрезвычайно трудно. Его речь представляет собой сплошное крещендо, и после перечисления всех видов помощи, которую КПСС оказывает Албании, происходит взрыв. Хрущев кричит о черной неблагодарности, обвиняет Э. Ходжу во всевозможных грехах и в заключение, теряя самообладание, взрывается окончательно: «И этот человек обос…л нас с ног до головы, туды его мать!». Я все это обязан переводить, но на последней фразе у меня происходит, естественно, запинка и в микрофоне на французском языке возникает вариант значительно меньшей по резкости тональности: «И этот человек покрыл нас грязью с ног до головы». После речи Хрущева объявляется перерыв, и я выхожу из кабины. Меня ждет референт международного отдела ЦК КПСС, который курирует французскую службу совещания и который прилично разбирается во французском языке. Он холодно смотрит на меня и спрашивает: «Кто Вам разрешил поправлять генерального секретаря нашей партии?». Я пожимаю плечами и отвечаю: «Решение я принял сам, у меня не было времени для консультаций». Референт, с которым у меня были всегда хорошие отношения, пробормотав: «Вам придется за это отвечать», круто поворачивается и уходит. Минут через десять он появляется с Хо Ши Мином, генеральным секретарем компартии Вьетнама, который благодарит французскую бригаду синхронистов за работу. Цековский референт отводит меня в сторону и доверительно шепчет: «Никита Сергеевич велел поблагодарить Вас, он не хотел, чтобы его грубые выражения звучали на всех языках».

Рассмотрим все три случая с точки зрения работы переводчика, который, как нам стало известно, призван неписан–ными законами профессии в первую очередь передать сообщение. В первом из них слова «старый черт» были переданы как «старичок». Налицо явное искажение, и тем не менее переводчица была права. Слова «старый черт» не были для нее сообщением, так как сержант на контрольно–пропускном пункте не предназначал их французскому полковнику, он был уверен, что француз русского языка не поймет. А это значит, что международный ляпсус при проверке документов следовало не сохранять, а исправлять.

Во втором случае сообщением для переводчика был не устный текст писателя на кхмерском языке, а его письменный вариант на французском языке. Когда французский текст под управлением дирижерской палочки личного переводчика оратора был передан на русском языке, синхронному переводчику оставалось либо замолчать и дать какое–либо объяснение в зал, что не послужило бы на пользу камбоджийской делегации и устроителей конференции, либо придумать за оратора продолжение речи. Последнее могло привести к искажению сообщения и вызвать серьезные неприятности. По–видимому, наименьшим злом оказался повторный перевод части текста, что не выходило за рамки сообщения.

Лишь в третьем случае можно говорить о неточной передаче сообщения: в переводе не было грубых ругательств. Виной здесь может быть либо замешательство переводчика, либо его интуиция, поскольку грубость могла быть сказана в экстазе, а потому и не предназначаться в «открытый эфир». В данном случае неточная передача сообщения была вызвана и замешательством переводчика, и его интуицией. Высокопоставленные лица недаром предпочитают иметь своих переводчиков, они в этом случае менее напряжены и уверены, что переводчик их «подправит». Так, в 60‑е годы с президентами Франции постоянно работал Андроников, потомок российских князей, он блестяще переводил и к тому же подчеркнуто демонстрировал аристократические манеры. Его работа оставляла сильное впечатление, хотя его высокомерие и стоило ему некоторых «ляпов» в переводе. Так, он часто употреблял слово «происшествие» вместо «событие»: «Происходящая в эти дни встреча в верхах представляет собой крупное происшествие (!)…» — говорил он самоуверенно, посматривая на своих коллег с высоты своего величия придворного переводчика, и никто не осмеливался его подправить. Но чаще он умело и вовремя приходил на помощь власть имущим в их беседах с советскими политическими деятелями.

В заключение этой главы можно сказать: даже приведенные примеры показывают, что переводчик далеко не всегда раб того сообщения, которое он получает, в практике его работы нередко приходится искать ответ на вопрос: «Что такое хорошо и что такое плохо?».

Мы уже говорили, что в работе переводчика главное — найти в исходном тексте информацию, предназначенную для передачи, и представить ее адресату в доступном для него виде. Причем информацией, предназначенной для передачи, может быть и только семантическая информация, и только ситуационная информация, и только информация о структуре. Ею могут быть и различные комбинации из информации и, в том числе, все три информации в целом.

Задача поиска и передачи информации имеет свои сложности. Искать информацию приходится не только в письменных текстах, сидя в кресле своего рабочего кабинета и имея под рукой набор словарей и справочников. Искать ее приходится и в искаженных звуках наушников со всеми обычными и необычными помехами, и в полуграмотном выступлении делегата бывших колоний, вынужденного говорить на чужом языке, и в блиндаже под аккомпанемент артиллерийского огня при допросе военнопленного. Передавать информацию можно также различными путями: в микрофон, нашептывая своему соседу на ухо, с трибуны международного конгресса, излагая ее на бумаге. И делать всё перечисленное умеет не такое уж большое число людей, знающих два языка.

Даже среди дипломированных переводчиков есть квалификационные ступени. Вот как их различает Женевская школа переводчиков, одно из старейших и лучших учебных заведений такого типа, которая принимает на первый курс только лиц, владеющих двумя иностранными языками (одним из них свободно): успешное завершение двухлетнего обучения — диплом письменного переводчика, еще год обучения — диплом письменного и устного переводчика, дополнительный год — переводчик международных конференций.