Дверь открылась. На пороге стоял Данил.
— Ты спишь, что-ли? Стучу тут, стучу. Можно войти-то?
— Ты вроде в комнате уже. Чем обязан? — Я старательно пытался изобразить иронию.
— Тут такое дело… — Данька замялся. — В общем, я в Москву хочу сгонять. Ты не против?
— Это еще зачем?
— Ну так, потусоваться. В музей схожу. Советской армии.
— Мавзолей посетить не забудь. И когда это ты в поход за культуркой собрался? Учти, с занятий отпускать не стану!
— Да не, мы в воскресенье утром поедем.
— С матерью договаривайся.
— Слышь, пап, не засыпай так сразу-то. Мне еще одно дело обсудить надо.
— Сколько?
— Ну хоть пару тысяч. Мы в клуб идем, Налич приезжает, а еще подарок. Как ты думаешь, что девушке подарить?
— Это смотря какая девушка.
— Лучшая, да ты знаешь ее, Аня Старкова, она у тебя курсач пишет. Все уши нам прожужжала про таланты твои.
— Какой курсач, какая Аня? Не видишь, болею. Возьми бумажник в портфеле и мне тащи. Держи полторы. А Ане своей поводок купи для зверя ее страшного. От меня поздравления и привет Гумбольдту.
— Спасибо, пап. Не болей. А может, тебе надо чего, я в аптеку могу или там судно подать..
— Убирайся вон, фашист! Ни капли сострадания к родному отцу. И чтоб в одиннадцать дома был.
— Я в одиннадцать и так был. Уже двенадцать скоро.
— Ты давай судьбу не испытывай, двигай на занятия.
— А кстати, семинар-то будет сегодня?
— Сегодня что, четверг? Непременно! — с неподобающей моему плачевному состоянию уверенностью произнес я и прикрыл глаза.
Дверь за Данькой закрылась с громким стуком. Я медленно выполз из кровати и побрел в душ.
* * *
— Какой митинг, какие автобусы? Ты что, с дуба рухнул?
— Я с вами, Дмитрий Николаевич, как официальное лицо разговариваю, а не как сосед по даче. Это там, за мангалом, мы можем эмоции проявлять. Может, у меня их не меньше вашего. А сейчас я вам официальное решение озвучиваю. В воскресенье в тринадцать часов, после голосования, мы организованно выезжаем на митинг. Политсовет решил, что надо поддержать кандидата. По автобусу от каждого учебного подразделения. У вас два факультета — значит, два автобуса.
— Молодец, считать научился. Ты как это себе представляешь? Что я детям скажу, как я после этого им лекции читать буду? Как в глаза смотреть?
— Это уж ваши заботы, Дмитрий Николаевич. У меня своих невпроворот. В воскресенье, в тринадцать.
Сашка, нет, Александр, мать его, Прокопьевич, проректор по инновационной деятельности, растворился в эфире. Инновации, значит, внедряет, сволочь. Ну погодите, я вам покажу инновации. Я треснул чашкой по блюдцу, недопитый кофе логично закапал на брюки. Это было выше моих сил. Я ненавижу мятую одежду, пятна на брюках и несвежие рубашки. Еще я ненавижу, когда меня ставят раком и держат за идиота. А больше всего я ненавижу гаденькое чувство даже не страха, а опасливой неуверенности, вылезавшее из раненной «Абсолютом» печенки. Я решил не обращать внимания на печенку и пятно, схватил пальто и, как лихой кучер, погнал в главный корпус. На третьем повороте новенький, в смысле формы, полицейский сотрудник дорожного регулирования, сокращенно ПИДР, с алчной радостью размахивал полосатой палкой, многозначительно поглядывая на установленную в кустах камеру. Не выходя из машины, я ткнул ПИДРу в нос удостоверение внештатного сотрудника аппарата председателя комитета Госдумы и, восприняв разочарованный салют, погнал дальше.
В приемной ректора суетились натруженные личности. Секретари деловито смотрели в экраны мониторов, по коридору сновали важные особи из отдела кадров и бухгалтерии. Не задерживаясь, я пересек приемную и решительно открыл дверь кабинета Бориса Михайловича Попугайло, доктора педагогических наук, профессора кафедры теории и методики преподавания уринотерапии в детском саду. Ну это я так, утрирую, конечно, где-то он при физиках числится. Но если честно, отношение к педагогам у специалистов всегда особенно трепетное. Если посчитать обладателей ученых степеней в нашем правительстве и Думе, а их там каждый первый, то выясняется, что девяносто процентов — педагоги. Вот и воспитывают нас, недоумков. Уже практически воспитали.
Борис Михайлович удивленно оторвал взгляд от экрана «Вирту» и внимательно оглядел мою кипящую благородной яростью физиономию. Он молчал. Я тоже. Ярость во мне постепенно выкипала, пока последнее облачко не скрылось в глубинах подсознания, уступив место тому, что выползало из печенки. Видимо, педагоги не такие уж пропащие люди, потому что, когда процесс замещения завершился, Борис Михайлович вдруг соскочил с кожаного кресла и радостно зашагал мне навстречу.
— Дмитрий Николаевич, приветствую! Рад, что нашли время заглянуть. А то уж я забеспокоился, не заболели ли? На собрании вас нет, на политсовете — нет, на деканском — отсутствуете. Да-да, уважаю ваш принцип не пропускать занятий. Но ведь и руководство институтом — тоже работа, требующая внимания.
— Я, собственно, по другому поводу…
Ректор, будто не заметив моей реплики, продолжал:
— Конечно, каждый делает свой выбор, и, если вам в тягость административная работа, мы можем поискать другую кандидатуру. К тому же у вас защита докторской на носу… В октябре планируете? Тем более. Вы же сейчас на профессорской должности у нас работаете, хотя и доцент. Это, конечно, допустимо в исключительных случаях, но лишь в исключительных.
Острые глазки Попугайло многозначительно сверкнули из-под «Картье».
— Ну так что вы мне хотели сказать?
Пот скатывался тонкой струйкой по шее, засаливая белоснежный воротничок, пробирался между лопаток и приближался к пятой точке. Я хотел снять пальто, но вспомнил про кофейное пятно на брюках и передумал.
— Я должен уточнить, почему всем подразделениям выделяют по одному автобусу, а нам два? У меня много иногородних студентов, есть несовершеннолетние, их наверняка не отпустят родители.
— Действительно, непорядок. Не волнуйтесь, Дмитрий Николаевич, перекинем один автобус к администрации. Вон сколько у нас кадровиков, бухгалтеров, методистов… Кругом бюрократия. — Борис Михайлович обреченно развел руками. — Да вы присаживайтесь, правда, у меня времени немного, вы уж в следующий раз не почтите за труд, согласуйте визит с секретариатом. Такой уж порядок. Но вам я всегда рад. Благодаря вашим талантам и связям наш университет в первую десятку вошел по объему международного сотрудничества. Я, кстати, слышал, ваш сын тоже на стажировку в Германию едет? Это замечательно! Молодым везде у нас дорога! Вот и на митинг пусть с вами съездит, патриотов надо воспитывать. Столько времени упущено. Но наверстаем! Личным, так сказать, примером! Ну, не смею задерживать, привет супруге и Михаилу Петровичу, если доведется.
— Непременно, — тускло пробормотал я, пожал пухлую руку, зацепившись за еще одного «Картье» на среднем пальце, и вышел из кабинета.
* * *
— Дмитрий Николаевич, здравствуйте! Как хорошо, что вы зашли. У нас отчеты по нагрузке за первый семестр до сих пор не подписаны, а уже март на носу!
Галина Сергеевна Донцова, инспектор-методист по расчету нагрузки, в зоне ответственности которой, к ее несчастью, пребывал нерасторопный Институт истории и права, бежала за мной по коридору. Складки на животе смешно подпрыгивали, толстенькие ножки с трудом выдерживали мой длинноногий темп.
— Я вас все никак поймать не могу. Может, зайдете на пару минут, подпишете?
— Что я вам, пескарь, чтоб меня ловить? Вам надо, вы и приносите на подпись. Поймать не могут… Зады от стульев оторвите да перерыв в чайной церемонии устройте. Вот и будут все документы в порядке! — рявкнул я и выскочил на свободу.
В мозгу тут же включилась радиоволна с морзянкой. Я сел в машину и набрал Мишкин номер.
— Привет.
— Ну привет, я на заседании, что там у тебя?
— Так, поговорить хотел.